– Ого…

– Да. Естественно, наличие парафагии или парафилии у человека зависит от общества, в котором он живёт. Потому, что именно общество определяет норму, отклонения от которой уже будут являться девиациями различным планов. Например, в одном вымышленном африканском племени, состоящим из трёх человек, принято заниматься дендрофилией. Деревья "любить". В их обществе это естественно, их общество определило такую норму, исходя из своей истории, религии, культуры и своих традиций. Для нас же дендрофилия – это девиация, ибо наше общество не включает её в норму, ибо она никогда не фигурировала ни в культуре, ни в религии, ни в истории нашего общества. То же самое с парафагией. Есть множество очень необычных блюд: копальхен, например. Это когда закапывают труп моржа, тюленя или оленя, или утки там, или кита или ещё кого в болотный торф, затем оно там подвергается ферментации в течение нескольких месяцев, и потом люди поедают это гнилое мясо с трупным ядом, что, к слову, смертельно опасно для тех, кто не ест это с детства. Или кивиак, типа тоже самое, только фаршированное птицами. Смалахове – тушёная баранья голова. Мерзость же! Но кто-то ест. Тунцзыдань в Китае. Это куриные яйца, отваренные в мальчишеской моче. Для многих людей, которые слышат об этих и подобных блюдах, они отвратны и ненормальны. Ибо в их культуре такое не принято, норма их общества не предусматривает такое. Для этих людей люди, поедающие такие блюда, вполне могут показаться парафагами. Тогда как у этих людей, к чьей кухне относятся такие блюда, это норма, и никто из них парафагом друг для друга не является. Вот.

– И это у тебя такой проект сейчас? – после небольшой паузы я подумал, что будет уместно задать хоть какой-то вопрос.

– Да. Добровольная научно-исследовательская деятельность.

– И ты действительно считаешь, что такая вещь есть?

– Ну да. Я лишь даю имя и описываю то, чему раньше не уделялось достаточно внимания, и поэтому оно не получило имя и описание.

– Очень интересно, – и я действительно так думаю.

– Спасибо, – улыбнулась она.

Мы немного помолчали, затем я спросил:

– Ну и что? Упомянешь мою привычку в своей работе?

Она немного подумала и ответила:

– Знаешь, наверное… Нет.

– Почему?

– Ну… Это немного другое. Это не парафагия. Это, может быть, какое-то расстройство или нарушение приёма пищи в общем, но не парафагия. Потому что парафагия, как и парафилии, направлена на тип объекта, к которому проявляется патологические влечение. Ну, чтобы было понятнее… Типа вот зоофилия – влечение к животным, а тунцзыданьфагия – влечение к яйцам, отваренным в моче. Ну то есть ты понимаешь, да? Это частные примеры, и вообще тунцзыданьфагию я пока не рассматривала в качестве отдельной парафагии, и вообще особо не рассматривала частные примеры парафагии для того, чтобы сделать параллельный список подобный списку парафилий, но… Ой, я тебя запутаю сейчас со всеми этими филиями и фагиями. Ну вот проще: обжорство – не парафагия так же, как промискуитет – не парафилия. Да, обе вещи не очень нормальны, но они не совсем патологичны и не имеют конкретной направленности, обе достаточно общие, и поэтому не попадают в категории парафагий и парафилий. Твоя привычка эти что-то типа того. Может быть, максимум, это что-то на уровне нимфомании и сатириазиса. То есть не какая-то норма, может, даже какой-то патологический случай, но не конкретной направленности. Чтобы упомянуть тебя, ты должен иметь парафагию какой-то конкретной направленности, типа кайфовать от смешивания яичницы и абрикоса до однородной массы в огуречном рассоле. Так же, как и чтобы упомянуть тебя в работе о парафилии, у тебя должна быть парафилия какой-то конкретной направленности, например, копрофилия. Понимаешь?

– Ну, думаю, что понимаю, да, – стало действительно понятнее.

– Ну вот. Ну и твой случай просто не такой уж интересный, – она забрала мою тарелку, так как я успел съесть рагу, и понесла её к раковине.

– А как по мне, так очень даже интересный. Мне кажется, что мало кто так делает.

– Делает-то, может, мало кто, но от того он интереснее не становится, – холодно ответила она.

Её слова меня немного ранили, даже обидели. Я думаю, что моя привычка несёт в себе интерес для научного сообщества, и интересна сама по себе. Пусть и не для этой ещё-даже-не-представительницы этого самого сообщества. Но, всё-таки, такое безразличие к такой особенности меня немного обидело. Возможно, какой-нибудь другой психиатр сделает на моём случае карьеру и имя, а потом поделится деньгами или хотя бы замолвит за меня словечко, чтобы и мне хоть что-то перепало со всего этого.

Пока Саша мыла тарелку, на кухню, похлопывая себя ладошками по бёдрам, –что было странно, – и устало выдувая воздух из раздутых щёк, зашёл Марк.

– Ну что, животное? Всё жрёшь? – ехидно обратился он ко мне.

– Да с чего это животное? И не жру, а… – я задумался над словом, которое хочу сказать.

– Ешь? – Марк пытался угадать это слово.

– Нет.

– Насыщаешься?

– Нет.

– Употребляешь пищу?

– Нет.

– Питаешься?

– Нет. Это вообще мерзкое слово.

– Чем это оно мерзкое?

– Тем, что когда говоришь его, то во рту как будто размазаны остатки полуферментированной еды на щёках, языке, нёбе, налёт такой бежевый мерзкий.

– Не согласен, – с видом эксперта заявил он.

– Мне пофиг, я так ощущаю. Как и со словом «смачный». Ужас блин, мерзость невыносимая, аж передёргнутся хочется.

– М-да. Странные у тебя ощущения.

– Ну какие есть.

Саша закончила с тарелкой и обратилась к нам:

– Вы чай хотите?

Мы оба ответили утвердительно, а Марк ещё и крикнул Свету, приглашая её пить чай. Саша поставила чайник.

– А знаешь, почему я не животное? – продолжил я наш разговор с Марком.

– Ну и почему? – нарочито театрально он ответил.

– Потому что между людьми и животными ровно одно отличие.

– Ну и какое?

– Люди готовят еду, блюда, а животные – нет.

– Хм… – он задумался на десяток-другой секунд. – Ну, я знаю ещё тогда несколько отличий.

– Ну и каких? – передразнивал я его.

– Люди играют в теннис, а животные – нет. Люди звонят по телефону, а животные – нет. Люди срут унитаз, а животные – нет, – он засмеялся.

– М-а-арк… – упрекающе сказала Саша.

– Ага. Ну… – настала моя пора подумать. – Ну ты назвал какие-то частные примеры.

– И что? Главное, что люди делают, а животные не делают, и вот тебе разница между человеком и животным.

– Не, нифига. Играть в теннис – то есть играть в игры. Животные играют в игры. Котята друг с другом играют, щенята там и всё такое.

– Так, – Марк ждал продолжения.

– Телефон… Ну это, типа, связь, животные просто не нуждаются в связи на дальних расстояниях, а если нуждаются, то у них есть для этого средства, которых нет у человека исходя из его образа жизни. Ну, типа, эволюционно так сложилось. Ну и это частный пример использования технологий, то же самое, что говорить, что животные не строят ракеты, а люди строят, и в этом разница между людьми и животными.

– Ну так в этом и есть разница, вот ещё один пример ты сам привёл.

– Не. Если смотреть в общем, то мы говорим об использовании технологий. Неважно, как они проявляются. Важно то, что это технологии. И животные ими пользуются.

– Ага, да. Вон, во дворе воробьи недавно робота собрали, он за них теперь семечки собирает везде, – снова засмеялся он, хотя я эту шутку не нашёл прямо уж смешной.

– Да не. Что есть технология вообще? Какая-то хуйня, которая позволяет тебе сделать что-то большее, чем ты можешь без этой хуйни. Ой. Извини, Саша, – я извинился перед ней за мат.

– Всё в порядке, – улыбнулась она.

– И вот, – продолжил я. – И животные используют технологии. Нам показывали фильмы про животных в больнице, там вороны использовали тонкие палочки, чтобы добираться до жучков-паучков в дырах, куда их клюв не пролезает. И обезьяны тоже палки используют. Тоже чтобы совать их в деревья и доставать термитов. Или кого они там едят? Ну и камни они тоже используют, чтобы колоть кокосы или что-то такое.