Через неделю пошли дожди, и механизаторы буквально дежурили на полевых станах, ожидая приказа — пустить куракоуборочную технику. Однако приказа все не было. А в один прекрасный день случилось прямо-таки нашествие. В совхоз прибыла колонна — автобусов сто, не меньше, — и вместе с ней опять же председатель райисполкома Курбанов. Он сказал Махмуду, что остатки урожая на полях «Востока» отданы одному из северных районов, не выполнившему плана, хлопкоробы того района сами будут собирать его, а забота совхоза — создать сносные условия для них. Если местные рабочие изъявят желание помочь, прекрасно, если нет, неволить их никто не станет. Однако школа, заявил Курбанов, с первого по десятый класс, обязана выходить в поле вместе с учителями, директором, завучем.

А дожди учащались, шли чуть ли не через день, холодные, нудные. К двадцатому ноября они перешли в мокрый снег, а к утру следующего дня упали заморозки, и земля стала твердой, как камень. В те дни, оказывается, произошло событие, о котором Махмуд узнал позже, когда нагрянула комиссия из Москвы. Случилось вот что. Учитель первого класса Надир Саатов в первый же день заморозков, видя, как детишки съежились, сникли под ледяным ветром, плюнул на все предупреждения об ответственности и повел их домой. А тут, как на грех, председатель райисполкома ехал. Увидел возвращающихся в кишлак детей, ну и спросил строгим тоном у учителя, кто разрешил. Учитель сослался на мороз и сказал — совесть разрешила.

— Слушайте, домулло, — жестко произнес Курбанов, — разве распоряжение райисполкома для вас не обязательно? Подумаешь, жалко ему стало! Дети одеты и обуты, слава богу, с этим сегодня нет проблемы, а каждый грамм собранного сырца приближает область к заветному рубежу, который позволит всем трудящимся ходить с гордо поднятой головой. Разве вы против этого?

— Нет, — ответил учитель, — но в такой мороз дети должны сидеть дома, в тепле, им даже в школу нельзя идти. Работа же в поле противопоказана вообще!

— Кому решать, что можно и что нельзя детям, почтенный, — язвительно осведомился Курбанов, — вам, учителю кишлака? Или райисполкому? Мы знаем, что делаем, и никому не позволим нарушать наши установки! Немедленно поворачивайте класс в поле!

— Дети в поле не пойдут, — разозлился Саатов.

Ребятишки стояли на обочине дороги и испуганно смотрели на орущего Курбанова.

— Бегите домой и первым делом согрейтесь. Ответственность я беру на себя! — приказал им учитель.

— Считайте, что с сегодняшнего дня вы уже не учитель, — пригрозил председатель райисполкома. — Я постараюсь, чтобы вас убрали из школы.

Оскорбленный Саатов, имеющий за плечами тридцатилетний стаж работы и звание заслуженного учителя республики, написал в Москву и в Ташкент. Два письма.

Возможно, поэтому республиканская комиссия появилась так быстро. Три человека прибыли в сопровождении десятка областных и районных представителей. Сразу — в партком совхоза, куда пригласили и Махмуда. Дали и ему прочесть письмо Саатова. Конечно, в нем учитель несколько сгустил краски, но было видно, что писал дома в большом волнении.

Доводы Саатова, однако, были железными. Приучать детей к труду, писал он, конечно же, надо, но труд этот должен быть разумным, и главное — вовремя. А выключать школьников из процесса обучения на целую четверть, а иногда и того больше, — не только неразумно, но и недальновидно. Ведь остальной год программу будут гнать, не очень-то заботясь о том, как ее усвоили ученики. Вот и видят с ранней поры ребятишки, что совсем не своим делом занимаются. И при этом еще привыкают к авральной системе.

Но самое интересное во всем этом, что труд на позднем подборе ощипков — бессмыслен. Сырец в эту пору столь низкого качества, что мало на что годится, и школьники, растущие в семьях профессиональных хлопкоробов, знают об этом.

Махмуд закончил чтение письма и подумал о том, что почти полностью согласен с позицией учителя. Будь это во власти Махмуда, он запретил бы принимать сырец низких сортов, пусть им кормят скот — в подобном корме много полезных веществ, ведь семена дают масло и жмых одновременно.

— Что вы думаете по поводу этой писанины? — спросил у него руководитель группы, мужчина лет сорока, державшийся так важно, точно в его руках находилась судьба не только автора, но и всего совхоза.

Махмуд пожал плечами.

— Мы хотим узнать правду, — уточнил тот.

— Ну, если так, — сказал Махмуд, — тогда приглашаю вас на поля.

— Зачем?. — спросил заместитель председателя облисполкома, возглавляющий комиссию из области. И незаметно наступил Шарипову на ногу — дескать, к чему ты все это затеваешь.

Но представитель из Ташкента тут же подхватил мысль Махмуда:

— В самом деле, познакомимся с событиями на месте.

И Махмуд повез их на поля, где работали рабочие северных районов, причем, были среди них и местные школьники младших классов. Погода стояла холодная, ветреная; гости были одеты по-зимнему, но, постояв немного и поговорив с людьми, стали пританцовывать, чтобы согреться. Махмуд считал — то, что сейчас комиссия видела, лучший комментарий к письму учителя.

— Сигнализировал бы в облисполком, — произнес с обидой зампред облисполкома, когда проверяющие вернулись в гостиницу, где был приготовлен обед, — мы сами бы во всем разобрались. Стоило ли тревожить республиканские организации, отрывать людей от важных дел.

Но руководитель комиссии оказался деликатным товарищем.

— Не будем спорить, друзья, перед обедом, зачем портить аппетит? Успеем еще поговорить.

За обедом гости расспрашивали о совхозе, о его людях, передовиках, о том, что намерена сделать парторганизация для увеличения вклада хозяйства в Продовольственную программу. Махмуд и Суяров обстоятельно, насколько это возможно за обеденным столом, рассказали о своих планах, затронув и вопрос о выделении кормопроизводства в особую отрасль — самостоятельную, хозрасчетную.

— Но вернемся к письму учителя, — предложил руководитель комиссии, когда перешли к чаю. Он обратился к зампреду облисполкома: — Почему и сегодня, двадцатого декабря, ученики третьего класса собирают хлопок?

— Сегодня же исправим этот промах, — засуетился зампред, не зная, куда спрятать глаза. — Я доложу руководству, мы примем самые жесткие меры к нарушителям.

— Первому секретарю обкома партии мы сообщим обо всем сами, — сказал глава комиссии.

Пригласили самого учителя.

— Вас вернули на работу? — поинтересовались члены комиссии.

— Нет, — покачал головой Саатов.

— Мы приносим вам извинения и обещаем — справедливость будет восстановлена.

К концу декабря, когда шли то дожди, то снег, совхозу разрешили, наконец, поднимать зябь. К тому времени область кое-как «вышла» с обязательствами, правда, не с теми, что принимались дополнительно в середине года, а с теми, что были записаны на республиканском курултае передовиков в самом начале. Разница между первыми и вторыми составляла пятьдесят тысяч тонн, но о них уже никто не вспоминал, вели себя так, точно вторых, повышенных, обязательств не существовало.

Итак, зябь поднимать стали не тогда, когда было удобно и выгодно хозяйству, а когда обком нашел это нужным. И Махмуд подумал, что Самад-тога оказался прав, предсказав, что «самовольничать» им не позволят. Этот факт оставил в душе Шарипова горький осадок, порой уже не хотелось ни перестраивать технологию, ни идти на иные нововведения. К чему все это, если тебя вяжут по рукам и ногам командами.

Но настроения эти были недолгими, Махмуда вскоре подхватила волна подъема, что царила в совхозе после успешно завершенной страды. Да и сама страда, может, впервые в истории совхоза, проходила в атмосфере какой-то радостной приподнятости. Урожай выдался обильным, и люди были полны решимости весь его убрать, во что бы то ни стало, не считаясь со временем, не жалея сил. «Восток» всегда числился в середняках — не вырывался вперед, но и не плелся в хвосте. Но нынешний урожай расшевелил сердца, заставил их биться в едином ритме, а души объединил одним желанием — победить. Люди в «Востоке», казалось, осознали, что от их вдохновенного труда, от их отношения к делу зависит, будет ли этот год для хозяйства поворотным, смогут ли они вырваться из середняков.