Розмари поворачивается.

Я в ужасе, но все внутри так и кипит. Слова лезут наружу.

– Редко кто заказывает его при мне, – выпаливаю в качестве объяснения. – Но кому-то он должен нравиться, я же как-то узнала, – меня несет, – про существование эспрессо с чаем.

Внутри меня все клокочет от того, как ужасно банальна наша первая встреча лицом к лицу, и я вся краснею. Затем Розмари отвечает мне:

– Да, это довольно вкусно. – Она осматривает меня. – Между прочим, классный шопер.

У нее хриплый и неожиданно низкий голос. Манящий.

Я смотрю в пол:

– Большое спасибо.

Мне хочется снова услышать ее голос, но она наклоняет голову, проверяя телефон: наш разговор окончен. Позади булькает кофемашина. Бариста передает ей напиток – у Розмари фиолетовые ногти, – и ее губы смыкаются на соломинке. Я заказываю то же самое, по-прежнему звеня от нервной энергии, и выхожу под яркое октябрьское солнце.

Розмари исчезла.

Я была готова ждать ее весь день, а теперь не знаю, что делать со свободным временем. Я прохожу несколько улиц и сажусь на берегу Гудзона, застегнув цветочный бомбер до подбородка. Времена года меняются, листопад в самом разгаре. Тротуар усыпан золотистыми листьями. Ветер кусается. Мне больше не требуется наносить дезодорант на внутреннюю сторону бедер, чтобы они не натирали.

В приложении «Заметки» на айфоне заношу несколько деталей – ярко-синее хлопковое платье, хриплый голос, наш масала-кофе, ее фиолетовые ногти. Позже я выстрою саму сцену.

Сейчас без нескольких минут одиннадцать: Розмари, похоже, выбирает ранние перерывы на кофе. Может быть, она сварила первую чашку на рассвете и медленно потягивала ее на кухне, вдыхая аромат. Может быть, она обычно берет с собой кофе перед тем, как сесть в метро, а потом пытается пить его, зажатая со всех сторон другими пассажирами. А когда наступает предобеденная усталость, она выходит за третьей чашкой. Я тоже целыми днями пью кофе в надежде, что это заставит меня действовать. Возможно, нас объединяет обезвоживание.

А может быть, Розмари вчера ночью допоздна сидела с друзьями, может, даже ходила на свидание и этим утром проснулась голой в чьей-то постели. Но я не представляю, зачем женщине, влюбленной в кого-то другого, слать своему бывшему – Калебу – электронное письмо с вопросом, как дела и могут ли они увидеться. Зачем им встречаться, если только она не хочет все вернуть и разжечь былую страсть?

Отчасти поэтому я здесь. Чтобы узнать правду. Героиня в моем воображении – я сама, только куда более смелая, решительная, отчаянная. Наблюдать, ничего не предпринимая, – это тупиковый путь. Возможно, мне стоило пролить кофе на ее шопер, или громко рыдать из-за воображаемого разрыва, чтобы привлечь внимание, или схватить мешок кофейных зерен и сбежать с ним. Во имя искусства я готова совершать отчаянные поступки, невзирая на социальные условности. Смотрите: это мой интеллектуальный эксперимент, моя творческая задумка. Кто посмеет осудить меня за такую целеустремленность?

Я познакомилась с Калебом полгода назад, в мае, в «Тиндере». Мне было двадцать четыре, и я никогда ни с кем официально не встречалась. И вот время пришло. Я хотела стать достойной любви и набрать материала, чтобы написать об этом.

В моем профиле было указано, что я писательница из Нью-Йорка, у меня есть татуировка книжной цитаты и полосатый рыжий кот по кличке Ромео. (Мне пришло несколько однотипных шуток, готова ли я к еще одному «Ромео» в своей жизни: мгновенный бан.) Я добавила фотографии, где улыбаюсь во весь рот на фоне Скалистых гор (значит, активная), стою с пивом (ближе к народу, «на чиле»[5]), смотрю сквозь книжные полки в магазине в очках с роговой оправой (умная, но крутая).

В своем профиле Калеб написал только то, что он математик, работает в области моделирования катастроф и переехал из Великобритании. Он выложил всего один – один! – снимок, где он в стильном шерстяном пальто и шарфе стоит на Бруклин-Хайтс-Променад, а позади него вырисовывается контур Манхэттена. Я редко свайпила[6] вправо, если у мужчины в профиле было меньше трех фотографий, но что-то в яркой, открытой, немного смущенной улыбке Калеба покорило меня. Мне показалось, будет весело показать ему мой город.

До Калеба я обменивалась настойчивыми взглядами с симпатичными посетителями книжного, и эти взгляды были продолжительными и глубокими, но никогда ни к чему не приводили, так что я врывалась домой изголодавшейся. Порой у меня было по три свидания в неделю с несостоявшимися певцами-авторами песен, актерами, режиссерами и поэтами из «Тиндера». Первые свидания проходили хорошо, потому что я могла притвориться кем угодно, как и они, – и мы прилежно исполняли свои роли. Смех, долгие многозначительные прикосновения, банки дешевого пива, пафосные разговоры о том, как «творить искусство». Затем мы трахались. В постели я исполняла любые желания мужчин. Второе и третье свидание не заставляли себя долго ждать. Но затем они переставали мне писать. Думаю, дело было в том, что мы больше не смотрелись убедительно в своих ролях. Я говорила себе: не стоит принимать это близко к сердцу – раз я не открылась перед ними по-настоящему, значит, они отвергают не меня.

Возможно, пришло время познакомиться с кем-то милым, честным, нездешним. Кем-то, кому ближе цифры, чем искусство. Калеб казался замечательным кандидатом.

Первое свидание прошло в баре неподалеку от моего дома, там был автомат для проигрывания песен, аквариум и пыльная коллекция настольных игр. Калеб выглядел привлекательнее, чем на фото, пожалуй, привлекательнее даже, чем все исчезнувшие из моей жизни мужчины. У него были длинные темные волосы, доходившие до плеч, и почему-то эта деталь казалась важной.

Мы выбрали уединенный столик. За прошлые свидания я привыкла к тому, как каждый из нас по очереди вел монолог, выставляя себя на передний план. Большинство мужчин, с которыми я встречалась, вели себя громко, надменно и были готовы высказаться по любому вопросу, но в то время я великодушно списывала это на уверенность в себе. Язык у тех парней был хорошо подвешен, но слушатели из них были так себе. Думаю, как и из меня.

Спустя всего несколько минут в компании Калеба я с удивлением поняла, как это чудесно и какая редкость, когда тебя слушают, на тебя смотрят, задают вопросы; это было щедрое и вдумчивое, а не пристальное и нервирующее внимание.

– Наоми, прошу тебя, открой мне великую тайну, – с притворной серьезностью сказал он, когда я допила первую пинту пива: с начала встречи прошло около получаса. – Что за цитата у тебя вытатуирована? Можно посмотреть?

Рассмеявшись, я потянула рубашку вниз, обнажив мелкий курсив на плече сзади ближе к шее: стены раздвинулись до самого горизонта.

– Вероятно, ты ожидал что-то более изысканное, но в детстве «Там, где живут чудовища»[7] была одной из моих любимых книг. Родители читали ее мне практически каждый вечер.

– О, это мило. Настоящая дань чтению как таковому. Так выпьем же, – он поднял бокал, – за наше воображение.

Я просияла, обрадованная его словами, и мы чокнулись.

– Честно говоря, я немного волновалась, так что моя лучшая подруга, Даниэль, заставила меня написать список «за» и «против». Думаю, она беспокоилась, что я запечатлею на заднице предмет своего обожания. – (Это была одна из самых неуклюжих и вымученных шуток на собственный счет). – Но, если список «за» ей понравится, она обещала, что лично поедет со мной в салон.

Даниэль сидела рядом, когда я сжимала ее ладонь, ругаясь и считая от десяти до ста снова и снова, пока все не закончилось. В тот день я планировала почувствовать умеренную боль. (В первый раз, когда мое тело изменили, я была подростком под анестезией, и у меня кое-что отобрали; во второй раз мне хотелось ощутить это – шрам, который я выбрала сама, украшение, заметное и выражающее меня, шрам, который означал наличие, не отсутствие).