Костя Готов не только зорко подсматривал смешное в жизни, но и сам был завзятым шутником. Вспоминаю, как мы разыграли Ильфа и Петрова. Дело было летом в Клязьме, где на одной большой даче жили И. Ильф и Е. Петров, К. Готов и Б. Левин — писатель, многолетний автор «Крокодила».
Тéмное совещание крокодильцев. Среди них — Л. Митницкий, Б. Самсонов, Н. Глушков. В. Лебедев-Кумач, К. Ротов, Н. Иванов-Грамен, Ю. Ганф, К. Елисеев. И Абрамский. За столом — редактор «Крокодила» Николай Иванович Смирнов. 1923 г.
Костя Ротов слыл страстным радиолюбителем. Как только появлялась новая модель радиоприемника, он немедленно ее приобретал, а предыдущий аппарат безжалостно сдавался «в архив». На городской квартире художника у входной двери высилась целая арка из старых радиоприемников…
Однажды Костя приобрел новый аппарат с микрофоном, через который можно было передавать дикторский текст. И тут созрела идея — разыграть Ильфа и Петрова. Мы знали, что они садились завтракать ровно в одиннадцать часов. Над столом на террасе висела черная тарелка громкоговорителя, к которой мы незаметно прикрепили длинный тонкий провод, идущий в ротовскую комнату и соединенный с его новым аппаратом. И вот Ильф и Петров уже усаживаются за стол. Евгений Петрович очень любил хорошую сервировку, а Илья Арнольдович был ко всему этому глубоко равнодушен.
Мы устроили свой наблюдательный пункт за углом террасы, откуда нам отлично было видно выражение лиц уже тогда знаменитых сатириков. В комнате Готова, находившейся далеко от этой террасы, сидел специально обученный нами парень с соседней дачи, который должен был ровно в одиннадцать часов начать читать заранее написанный текст.
— Алло, алло, говорит Москва! — раздалось из репродуктора. — Московское время — одиннадцать часов… Начинаем литературную передачу, посвященную творчеству наших известных сатириков Ильи Арнольдовича Ильфа и Евгения Петровича Петрова, находящихся в расцвете своего таланта…
Евгений Петров, кладя на колени белоснежную салфетку, с улыбкой посмотрел на своего всегда немного грустного соавтора… Первая половина передачи являлась сплошным панегириком. Друзья аппетитно жевали завтрак, закусывая его многочисленными комплиментами по своему адресу. Однако постепенно накал славословий снижался, и им на смену пришли первые потки критики. Ее робкий вначале голос все мужал, ширился, и вдруг из репродуктора загремел гневный шквал:
— Да, конечно, Ильф и Петров — люди талантливые, но обидно и больно смотреть, на что разменивают они свои большие способности! Шутка сказать, они становятся бардами одесского пошляка Остапа Бендера, всячески симпатизируют и прославляют этого беспринципного блатмейстера! Сами того не замечая, советские сатирики сползают на обывательскую стезю, под видом критики всячески идеализируя пережитки обывательщины и становясь апологетами мещанства!..
Илья Ильф продолжал невозмутимо дожевывать яичницу с колбасой, а экспансивный Евгений Петров уже давно бросил нож и вилку и растерянно смотрел на своего флегматичного соавтора. Услыхав последнюю фразу, он не выдержал, вскочил, скомкал накрахмаленную салфетку и закричал на всю террасу:
— Это черт знает что такое! Безобразие! Я этого так не оставлю! Немедленно едем в Москву!..
В этот момент мы с грохотом выскочили из засады. Хохотали, помню, долго и мы и наши разыгранные братья Гонкуры…
Через некоторое время неистощимый на выдумку Ротов снова разыграл Ильфа и Петрова. И они и Костя посадили на участке помидоры, к огорчению друзей, упрямо не желавшие краснеть. Однажды Ротов, любивший поспать подольше, не поленился вскочить в семь утра. Он быстренько выкрасил свои помидоры красной гуашью, после чего снова преспокойно заснул. Можно представить себе, как расстроились писатели, увидев покрасневшие ротовские помидоры…
С И. Ильфом и Е. Петровым Ротов был связан многолетней творческой дружбой. Он был первым иллюстратором «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». Вспоминаю азартную игру на волейбольной площадке в Клязьме, в которой активное участие принимали И. Ильф, Е. Петров, «троица» Кукрыпнксов, К. Ротов, Борис Левин и другие. Проигравшие должны были на четвереньках пройтись вокруг площадки, громко повторяя одну и ту же фразу: «Я не умею играть в волейбол, научите меня, дурака, играть в волейбол!..»
Как-то я заказал Ротову рисунок «В бане» для очередного номера «Крокодила». Ситуация заключалась в том, что неожиданно прекратили подачу воды, и целая толпа намыленных, полуодетых людей выбегает из бани на мороз.
Когда номер журнала вышел в свет, кто-то заметил, что среди сотни фигур этой сложной композиции человек пятнадцать очень уж знакомы… Оказалось, Костя ухитрился изобразить в числе посетителей бани всех основных работников редакции «Крокодила» во главе с редактором журнала Михаилом Захариевичем Мануильским. Никто в редакции своевременно не обратил на это внимания, и рисунок был сдан в таком виде в типографию. И только просматривая сигнальные экземпляры, мы обнаружили ротовский «фокус»…
Редактор страшно рассвирепел. Первый раз мы видели кричащего Мануильского; он требовал, чтобы номер был перепечатан. Впрочем, когда появился срочно вызванный Ротов, он успел успокоиться и мирно смеялся вместе со всеми.
— Дело в том, Михаил Захарьевич, что я уже рецидивист, — улыбался Ротов. — Когда редактором был еще Николай Иванович Смирнов, я его тоже нарисовал в одной карикатуре, напечатанной в «Крокодиле»…
Нельзя не вспомнить и о розыгрыше нашего друга, художника-сатирика Бориса Григорьевича Клинча, организованном по инициативе того же Кости Ротова во время нашего пребывания в санатории «Правда» в Сочи в тридцатых годах.
Б. Г. Клинч был вообще веселым и очень жизнерадостным человеком, ио чрезвычайно легко поддающимся панике. Зная эту его склонность, Костя уже днем во время прогулки начал с Клинчем разговор о скорпионах и предупредил его, что гулять в Сочи надо с осторожностью, поглядывая себе под ноги, так как, к сожалению, эти твари водятся не только в Средней Азии, но и на благословенном кавказском побережье. Клинч вооружился на всякий случай увесистой палкой и вместе с нами отправился вечером к морю. Ротов же пожертвовал прогулкой и под предлогом головной боли остался дома. Не успела за нами закрыться дверь, как он артистически вылепил из хлебного мякиша скорпиона. Закончив свою «скульптуру», он положил ее на кровать Клинча таким образом, что скорпион явственно выглядывал из-под подушки.
Во время прогулки мы как бы невзначай завели разговор о том, что были случал, когда скорпионы заползали даже в санатории…
Вернувшись вечером домой и зайдя в палату, Клинч включил свет и начал внимательно оглядывать комнату. Увидев на своей кровати скорпиона, как бы замершего от внезапного яркого света, Клинч вздрогнул. Лицо его исказилось, и, подняв свою дубину, он начал красться на цыпочках к кровати. Прицелившись дрожащими от волнения руками, он со всего размаха обрушил на «скорпиона» страшный удар, от которого искусное ротовское произведение, конечно, расшиблось в лепешку, а подушки попадали на пол.
Из коридора раздался взрыв неудержимого смеха всей компании, наблюдавшей этот поединок. Тут уж добрейший Борис Григорьевич Клинч окончательно разъярился… Он еще целую неделю дулся на нас. А автор розыгрыша, вспоминая страшное выражение лица друга, долго потом улыбался своей неотразимой ротовской улыбкой.
* * *
Эстафета массового многофигурного рисунка перешла позднее от Готова к Ивану Максимовичу Семенову — автору ряда таких запомнившихся, наверное, всем читателям рисунков, как «Спасайся, кто может, копиисты идут!», «Великое переселение народов», «Товарищ Матрешкин — враг семейственности», и многих-многих других.
Сатирическую закалку он получил в боевом коллективе художников «Комсомольской правды», где работали тогда будущие крокодильцы Б. Пророков, Л. Сойфертис, В. Васильев, Е. Евган, Н. Аввакумов, М. Мазрухо, и вскоре начал работать в «Крокодиле», став одним из ведущих художников журнала, его художественным редактором и членом редколлегии.
