В течение всей ночи Белград и другие сербские города подвергались бомбардировке. В это же время сербские войска продолжали спокойно творить бесчинства в Косово, побуждали косоваров к бегству. Страшная смертельная хореография в вертикальном и горизонтальном направлениях на разделенных сценах. Можно представить себе, что натовские бомбы бесконечно будут падать на головы мирных сербов, а сербские солдаты будут подталкивать население косовских албанцев на путь изгнания, выстраивая их в длинные когорты.

По математическим расчетам, у ракет и сербских преступников нет никакой возможности пересечься.

Вчера в пасхальный понедельник в Нормандии, люди обедали на террасах домов, на берегу моря. Вечером — многочасовые пробки на трассе, ведущей в Париж. Я заметила, что в течение целого вечера даже ни разу не подумала о войне на Балканах. Какова ценность и какая польза от такой мысли?

Продолжается война на Балканах, не вызывая никакой реакции, ни наводя ни на какие размышления, в отличие от войны в Персидском заливе восемь лет назад. Разрушения и смерть кажутся отныне необходимым злом. Мы заставляем также платить сербское население наше невмешательство в Боснии. Этой войной мы наверстываем упущенное.

Испытываешь непонятную усталость, когда слышишь и читаешь одно и тоже: «точечные удары» НАТО по Сербии, албанские беженцы, стекающиеся в города, названия которых нам были неизвестны еще три недели назад и кажущиеся нам сегодня такими же родными как Сэнт-Назар и Шамбери: Блас, Подгорица. Эта монотонность лишает всякого интереса следить за военным спектаклем.

Воскресенье. По телевизору один из представителей НАТО говорит о военной операции на Балканах. Он очень презентабелен, элегантно одет, одинаковые пиджак и галстук. Этот шикарный галстук — обескураживающая деталь, нескромный признак того, что тот, кто сейчас говорит о войне, никогда не станет тем, кто на ней воюет.

Ощущение, что я одеваюсь, ориентируясь на эту войну, возможно даже больше на спектакль человеческих страданий, чем на картины разрушенных мостов, взорванных поездов и т. д.

Сегодня на Франс — 2 писатели и политики спорят о войне на Балканах. В это же самое время ТФ-1 показывает двух радующихся ведущих, спрашивающих у молодой девушки с очаровательным гладким личиком ее размеры: «88–65–80», отвечает она на одном дыхании. Один из ведущих просит ее уточнить. Она, казалось, только этого и ждала: «88-грудь, 65-талия, 80-бедра». Она, профессиональная ТОП — модель, рассказывает, что она испытывает, когда поднимается на подиум, когда дефилирует. Однажды, опустив взгляд на первый ряд, она увидела там улыбающегося ей Жан-Поля Готье. Это было… Ей не хватает слов. В конце передачи один из ведущих возбужденным голосом нас предупреждает: «Запомните хорошенько это имя — Жюли! Вы еще услышите о ней!»

Аплодисменты. Нужно допустить тот факт, что миф, в котором главные ценности — это красота и успех, продолжает функционировать.

Перед светофором на перекрестке с Национальным шоссе. Под падающим снегом какой-то мужчина просил милостыню.

Двадцатый день войны. Посылки с гуманитарной помощью прибывают для депортированных косоваров и миллионы людей предлагают принять у себя беженцев. Массовый исход косовских албанцев потрясает воображение: внезапный, всеобщий, безнаказуемый по единственной причине — Милошевич. Это несчастье, за которое жертвы не несут никакой ответственности и от которого им некуда скрыться. Трагедия в совершенном государстве (Ануй утверждал, что с ней мы спокойны), где женщины носят косынки и длинные юбки, как в прошлом носили наши крестьяне.

Бездомные, безработные, нищие не вызывают у нас ничего, кроме безразличия. Именно эта внутренняя изолированная боль не является представлением, в результате которого мы сомневаемся, что жертвы здесь абсолютно не причем (все-таки есть же ночлежки, чтобы поспать, есть работа, если хорошо поискать и т. д.) Это несчастье требует чего-то иного, нежели посылку с гуманитарным грузом.

18 июня.

Закончилась война на Балканах. Телевизионные дебаты о законности бомбардировок, картины массового исхода беженцев оставлены теперь в далеком прошлом. Эта война была для нас, по сути, ничем.

Теперь на стене привокзальной парковки огромными буквами написано:

В двенадцать десять пополудни свет начал угасать. Большие тени окутывали сад. Это был свет грез и прошлого. Вокруг была тишина. Напротив террасы зашумели ветки елей, с вершины холма, словно камень, скатилась белка. Тотчас же пришла светлая ночь и подул легкий свежий ветер. Вниз по улице зажглись фонари. Мне показалось, что это длилось довольно долго. Я была не уверена в том, что вижу, так как раньше никогда с этим не сталкивалась. Свет вернулся только на следующий день.

Я продолжала смотреть, как черный диск скользит перед солнцем, сужается. В час сорок луна окончательно закрыла солнце. То же самое чувство скорби, что следовало в моем детстве после купленных игрушек, просмотра фильма или дня, проведенного на берегу моря. Чувство пустоты толкало меня наружу.

У всех в эти последние месяцы века непрерывное ощущение истории. Пьеса вот-вот закончится и мы узнаем, кто в ней играл. Мы перейдем на Землю.

Трансляция по третьему каналу «Ребенка и чар» Равеля и Колетт задерживалась: все еще передавали новости. Ведущий говорил, что с начала 91 года, когда началась война в Персидском заливе, (возможно, мы это забыли) полмиллиона иранских детей погибли из-за нехватки пищи и болезней. Но тут же он, воодушевленным тоном ведущего аукциона добавляет: «но США заявляют, что они дадут миллион долларов для нужд иракских больниц». Это составляет два доллара на ребенка, десять или двенадцать франков, в зависимости от курса.

Затем нам показывают изображение детей, находящихся в больницах: исхудавшие, пребывающие в состоянии прострации в своих маленьких кроватках. Чуть позже он процитировал заявление совета безопасности ООН, утверждающего, что в районе, где раздача продовольствия и медикаментов проводилась под контролем этой организации, дети умирали только лишь в «двадцати процентах случаев».

Ведущий, казалось, был счастлив довести до нашего сведения столько цифр.

Затем можно было услышать мяуканье котов, жалобные стоны пасторали, дуэт индийского чайника и английской чашки, все обаяние и непосредственность «Ребенка и чар» в фривольной манере прошлого. Тайная мечта о богатом западном буржуазном обществе с его толстощеким с большим крупом ребенком, сыгранном оперной певицей, казалось карикатурным наследием.

Внешняя жизнь требует всего; большинство произведений искусства не требует ничего.

Они появляются с северо-запада из-за деревьев и административных зданий в небе над Сержи; они делают петлю в огромном небе Уаза и направляются в Руасси, неутомимо разрывая сентябрьский свет.

Невидимый вред от воздушного сообщения: как только заслышишь гул, ждешь, когда звуковая волна пройдет над головой и удалится, затем ожидаешь следующей. Так и живешь в ритме шума самолетов.

В будущем все небо станет «воздушным», поделенным на трассы, более крупные, чем сегодня на земле, наполненное аппаратами, которые будут сталкиваться и падать на землю, вызывая десять тысяч смертей в год вверху и внизу. Будет царить всеобщее безразличие, как сегодня к дорожными авариями.

Здесь люди в чем-то похожи на богов.

Русские спокойно истребляют чеченцев. Этот факт абсолютно никого не волнует. Действительно, существуют люди, носящие имя, которое, можно подумать, пришло из сказки Вольтера. Уже вошло в привычку воспринимать историю России как кровавый вымысел с ледяными степями, водными монстрами, мумиями и шутами в качестве главных героев. То, что Ельцин является воплощением всех трех выше перечисленных ипостасей — всего лишь топос, ведущий к своему совершенству; глава о чеченцев — в крови предыдущих правителей. Своей безнаказанностью Россия должна своему мифу о народе, живущем на краю разума, цивилизации и человечности.