Мы пошли с Холмсом по тихим улицам Анапы. Изредка он останавливался, вынимал лупу и шаг за шагом исследовал пышный кустарник, красиво обрамлявший тихие городские тротуары. И почти каждый раз эти тщательные поиски увенчивались успехом. К концу первого часа поисков карманы Холмса уже были доотказу переполнены отсыревшими, запыленными и измятыми не доставленными адресатам письмами и открытками.

– Да-а-а, – произнес задумчиво Холмс, – клубок начинает запутываться. Чья-то таинственная рука старается всеми способами подорвать доверие к почте. Придется, пожалуй, предупредить местного мэра еще сегодня до конца следствия. Попробуем поискать еще ка той улице… Стой! – закричал он вдруг, резко повернувшись и молниеносно выхватив из кармана револьвер. – Руки вверх!

Громкий испуганный рев трех здоровых детских глоток был ответом на грозное восклицание знаменитого детектива. Трое малолетних анапских джентльменов, подняв вверх измазанные и исцарапанные руки, горько плакали, с ужасом взирая на зияющее дуло револьвера. Нужно сказать, что и сам Холмс, удостоверившийся, что таинственный шорох и треск, раздававшиеся некоторое время вокруг нас, создавали такие юные граждане, чрезвычайно смутился и сунув револьвер в карман, затребовал от них немедленных объяснений.

– Напрасно вы, гражданин, в нас револьвером тычете. Вы только сегодня начали искать письма, а мы уже который месяц каждый день собираем конверты и открытки. Тут, гражданин, на всех хватит: и на вас и на нас.

– На этой улице собираете? – осведомился Холмс.

– Почему на этой? У нас их на всех улицах хватает. Мы недавно даже целую сумку почтальонную нашли. Писем там было!..

Шерлок Холмс взволнованно потер руки.

– Скорее на почту, – бросил он мне, – нужно немедленно информировать директора о невероятном преступлении, ежедневно творящемся таинственной преступной рукой. Не хотел бы я быть на месте этого несчастного директора почты. Вдруг такое известие сваливается на голову.

* * *

– По некоторым причинам, которых нам пока не хотелось бы объяснять, разрешите, сударь, не раскрывать своего инкогнито, – заявил несколько торжественно Холмс, крепко пожимая руку директора почты. – Нам было бы очень интересно получить несколько разъяснений по чрезвычайно интересующему нас вопросу.

В ответ директор почты вяло поморгал глазами, что, очевидно, должно было означать согласие.

– Не будете ли вы настолько любезны сообщить, имеются ли среди письмоносцев вверенной вам конторы люди, носящие фамилию, начинающуюся на букву «В».

Директор задумчиво почесал затылок, беззвучно зашевелил губами и, глубоко вздохнув, отрицательно качнул головой.

– В таком случае разрешите узнать, не приходилось ли вам слышать о каком-нибудь подчиненном вам нерадивом письмоносце? О человеке, который, я сказал бы, недостаточно внимательно относится к своим обязанностям и даже иногда задерживает доставку писем адресатам? Не исключены и случаи пьянства с его стороны.

– Разве всех упомнишь, – ответил директор почты, сладко потягиваясь в кресле. – Конечно, приходилось слышать.

Случается, не только задерживают, а и вовсе не доставляют писем.

– Мне бы не хотелось вас огорчать, гражданин директор, – сказал Шерлок Холмс и извлек из кармана пиджака подобранную на улице корреспонденцию.

– Нашли на улице? – спросил директор, спокойно взглянув на груду грязных конвертов и открыток. – Занесите их завтра к моему заместителю. Он их просмотрит и, пожалуй, разошлет адресатам…

Холмс оторопело посмотрел на невозмутимого директора.

– Позвольте, – вскричал он, – да знаете ли вы, что на новороссийском вокзале найден целый чемодан недоставленных анапских писем?

– А известно, кто сдал чемодан? – неожиданно взволнованно спросил директор.

– Какой-то мифический Вейкшта.

– Ах, Вейкшта, – облегченно вздохнул директор, – ну, слава богу, он уже у нас сейчас не работает. Ишь ты, сукин сын, – с восхищением добавил он, – значит, говорите – целый чемодан? Вот здорово! То-то он мало задерживался на работе. Значит, он все время письма не относил, а складывал в чемодан, а потом, когда уволился со службы, уехал в Новороссийск и сдал чемодан на хранение. Ай да он!

– Значит, это не вымышленная фамилия? А нельзя ли узнать?..

– Да чего вы ко мне с вопросами пристали! Шерлоки Холмсы драные? – окрысился вдруг директор почты и подозрительно посмотрел на нас…

Когда мы вышли из комнаты, Шерлок Холмс, зябко подняв воротник пиджака и надвинув на лоб шляпу, спокойно закурил и чуть дрогнувшим голосом сказал:

– Ну вот и кончилась, дорогой мистер Ватсон, моя карьера. Хватит. Дряхлеть начал. Да не возражайте, милый доктор, я это решил окончательно. Подумать только, взяться с серьезным видом за расследование преступления, о котором директор почты говорит совершенно спокойно, как об обыкновенном явлении…

– Да ведь учтите, Шерлок, что это не обыкновенное, не нормальное учреждение. Ведь это почта, – попытался я возразить.

– Не придумывайте для меня, милый доктор, смягчающих обстоятельств. Я должен был сразу учесть, что имею дело с ведомством связи. Стар я уже стал, доктор.

За окном благоухала чудесная субтропическая летняя ночь. Трещали цикады. Торжественно шумело море. И о чем-то задумчиво пели черные нити телеграфных проводов.

– «Шерлоки Холмсы драные», – вспомнил великий сыщик слова директора почты, грустно улыбнулся и принялся насвистывать скрипичный концерт Мендельсона.

Золотой гусь

Старик любил покушать. И особенно он любил гусей.

В этом, право же, не было ничего сверхъестественного. Поджаренный румяный гусь, особенно с яблоками, безусловно представляет собой очень привлекательное блюдо.

За несколько дней до нового года старику позвонили по телефону:

– Это обойдется, правда, рублей по тридцать с души, но зато каждый из нас наряду со всякими другими приятностями насладится замечательной гусятиной. Как твое мнение, Алеша?

– Странный вопрос, – ответил с подъемом наш герой, – конечно, я согласен.

Есть особая прелесть в настроении человека, собирающегося через два-три часа вкусить в кругу веселых и жизнерадостных друзей чудесной румяной гусятины. Мы сравнили бы эти переживания с теми, которые испытывает каждый из нас, приступая к приему внутрь блинов, отбивной свиной котлеты, шашлыка по-карски и тому подобных аппетитных продуктов изысканной европейской и азиатской кухни.

Спору нет, все это чрезвычайно достойные, вкусные и питательные блюда. Но до гуся им все же далеко. Гусь – вне конкуренции.

Алексей Абрамович был поэтому в особо приподнятом настроении. В новом шикарном костюме, в белоснежной сорочке, повязанной галстуком самой безукоризненной импортной расцветки, сидел он за письменным столом и дописывал стихотворение-тост, которое он собирался прочесть в торжественный момент появления дымящегося гуся на пиршественном столе.

Телефонный звонок раздался над его ухом как раз в тот момент, когда поставлена была последняя точка в стихотворении.

– Слушай, мужественный старик, выяснилось, что народу будет значительно больше, чем ожидалось. Боюсь, что не хватит посуды. Захвати-ка с собой полдюжины глубоких тарелок. Да, чуть не забыл, забеги по дороге за бутылкой уксуса.

– Есть, капитан, – молодцевато ответил Алексей Абрамыч. – Когда прикажете становиться на работу?

Оказалось, что нужно было выезжать немедленно. И через пять минут старик отбыл на трамвае «А» с тарелками и большой бутылкой уксуса в руках. Еще через десять минут он, тяжело дыша и обливаясь седьмым потом, поднялся на пятый этаж дома, в котором была назначена новогодняя встреча друзей.

Он долго чиркал спичкой, прежде чем увидел на обитой войлоком двери квартиры № 43 записку:

Милый Алеша, собирается так много народу, что моей квартиры не хватит. Все скопом ушли на Сыромятники, дом № 14, квартира 32. Будет весело. Шпарь трамваем «Б».