Эти ненужные мысли помогли Али успокоиться. Он вытер слёзы, хотя плечи ешё вздрагивали. Да, он будет молиться, хотя и не верит, что Аллах поможет. Почему Всевышний не остановил палку Санджара, занесённую над головой его брата, почему позволил ударить невиновного? Сколько раз Али просил Аллаха, чтобы мастер перестал избивать братишку, сколько раз старался выполнять заданную работу лучше, чтобы устод не злился? Но мастер всегда догадывался, что работу выполнил Али, а не Ульмас и тогда доставалось обоим.… Получается, что Аллах смотрел глазами Санджар-ака, а не глазами Али? С раннего детства, только научившись думать и размышлять об отвлечённых вещах, слушая разговоры об Аллахе и внимательно читая и перечитывая главную книгу мусульман, Али испытывал сильное недоверие к его могуществу. И в этот раз Всевышний не пожалел Ульмаса…
– Спасибо, Бобо-джан за то, что выслушали меня и не осудили за девчачьи слёзы. Я пойду, посмотрю, как там брат. – Али побрёл из сада неровной походкой, цепляясь ногами за какие-то незаметные кочки и рытвины, которых раньше не замечал. Зия смотрел ему вслед и с грустью понимал, что скоро вылетят птенцы из гнезда, а вслед за этим закончится его земная жизнь. Подросток увидел, что около дверей их дома стояли Зураб и Ахмад, быстро выполнившие задание отца. Они стояли, не заходя за порог, и тихо перешёптывались.
Невдалеке возле очага суетились мать и Нигора, младшая жена брата Саида. У неё ужасно крикливый сын Нуреддин, лежащий в бешике. Младшие сестрёнки Али были рядом, помогали – готовили еду на всю большую семью. Старшая жена отца Зумрад уже давно не выходила из своей комнаты, но хорошо знала, что происходит в доме. Гульшан-апа и Бодам-апа, жены старших братьев, занимались стиркой одежды. «Какая у нас большая и дружная семья. Жаль, что старшие сёстры вышли замуж и теперь приходят только в гости, и то не каждый день. Лишь по праздникам или на свадьбы». Простые мысли о семье прервал вопрос младших братьев:
– Али-ака, мы с Ядгаром решили последить за мастером Санджаром, чтобы говорить тебе, где он будет находиться. Если ты захочешь его убить, то тебе это будет легче сделать с нашей помощью.
Вот глупые дети! Неужели они смогут справиться с таким делом? Нашли о чём думать! Они должны в это время в мастерской быть, помогать старшим братьям Кариму и Саиду. Те отправились с отцом к казию, а они в каракчи* играют!
– Вы где сейчас должны быть? Вы должны быть в мастерской. Я знаю, недавно отцу был сделан большой заказ на изготовление десяти панджаров и четырёх колонн из дерева. Вы что, бросили устодов? Они ушли из дома по важному делу. Вы не выполняете работу, определённую для учеников и подмастерьев? Какой слабоголовый придумал, что я пойду убивать своего наставника? Нечего небылицы сочинять! Лишать жизни я никого не собираюсь, и вам не советую даже думать об этом. А то на ужин сахара не получите. – Разогнал их Али строгим голосом и вошёл в комнату.
Ульмас уже не спал. Лицо его оставалось таким же бледным, правда, без той обморочной зелени, которая страшно испугала Али. Рядом со старшим братом на корточках сидела Лола и что-то успокоительно шептала ему на ухо. Сбоку примостился Ядгар. Он помотал головой, дескать, всё сделал, как надо. Глаза у него были красные. Али присел рядом и положил руку на лоб брата. Хорошо, очень хорошо, лоб не горячий, а прохладный. Глаза братишки были закрыты, но ему и не нужно открывать их, чтобы узнать, что это Али.
– Я не открываю глаза, как ты велел, но мне очень хочется это сделать. Я не потому не открываю глаза, что ты мне приказал, я просто очень боюсь. Брат, ты же знаешь, что мне без глаз не жить. – В словах тринадцатилетнего мальчика звучала непоколебимая решимость. Не было сомнений в том, как он поступит, если останется слепым. Лола ясными карими глазами с надеждой смотрела на Али. Тот не стал успокаивать Ульмаса, просто взял его руки в свои и произнёс:
– Считать можно и без глаз. А я стану твоими глазами во всём остальном. Но если ты ещё раз про это скажешь и попробуешь это сделать, я уйду вслед за тобой. У меня останутся глаза, но не будет брата. Я, наверное, смогу жить без глаз, а без брата не смогу. – Али ещё крепче сжал мозолистую ладошку Ульмаса и предложил: – попробуй приоткрыть глаза ненадолго, что получится?
– Я боюсь…
– Ты не джигит*! Ты трус! Открывай глаза, а то я тебе их сам открою.
Дважды моргнув, Ульмас приоткрыл свои узенькие щёлочки с коротенькими ресницами и уставился на Али:
– Я всё ещё плохо вижу, но уже лучше, чем в первый раз. Я различаю все цветы, вышитые на сюзане, что висит на стене. И ещё я вижу – ты плакал. Это кто из нас не джигит? Лучше принеси мне поесть, да и лоханку под отбросы тоже надо. Только сначала лоханку. – Али сделал вид, что не заметил слов братишки о его слезах. Всё остальное его обрадовало. Если Ульмас заговорил о еде, значит, всё будет хорошо.
Когда Халил, два его взрослых сына, Одыл, и все кудолари* двинулись от дома к площади, где невдалеке от султанского дворца жил казий, то никто не ожидал странных последствий этого события. Трудно было предположить, что через некоторое время людской ручеёк превратится в полноводную реку, и к дому судьи подойдёт не десяток человек, а толпа. Люди переговаривались, выясняли друг у друга, что случилось. Горожане быстро смекнули: предстоит что-то интересное. Гомонящая толпа медленно передвигалась по узеньким улочкам, из открывающихся калиток выходили и вливались в людской поток новые и новые любопытные, выясняли, куда это все направляются. И позабыв о повседневных делах, торопилась вместе со всеми к дому казия, надеясь своими глазами увидеть редкое зрелище!
Многие знали Ульмаса как сына Халила. Некоторые знали, что его родителей нет в живых. И лишь немногие знали, а другие догадывались, что мастер Санджар отвратительный человек. Одни недоверчиво качали головами, дескать, врут мальчишки, подрались между собой, а на уважаемого мастера валят свою вину. Другие так же недоверчиво качали головами и возражали, что подраться можно, но не до того, чтобы замертво падать без памяти. Кто-то клялся, что собственными глазами видел, что на двух мальчиков набросилась толпа незнакомых людей, видимо из соседнего с городом кишлака и хотела утащить их с собой. Но этим людям никто не верил. В толпе были одни мужчины, среди них сновали подростки, но совсем маленьких детей, да и женщин на улице не было. Не женское это дело, таскаться по городу, когда дома дел невпроворот! Вот вернётся хозяин, тогда и узнают все домашние о происшествии. А не захочет рассказать – так на всё его воля, он мужчина!
Споры и крики привели к тому, что на другом конце площади, в воротах султанского дворца показались стражники. Они направились к толпе, остановившейся возле ворот казия. Народ притих при виде нукеров и в ожидании появления судьи. Сам казий* не торопился показаться на улице, тем более он не хотел приглашать спорщиков во двор своего дома. Вместо того чтобы вершить суд, он сидел на чарпае своего дома, пил чуть тепловатый чай и горестно размышлял, что такого тухлого дела у него давно не было.
Вскоре после утренней молитвы к нему во двор ввалился мастер Санджар. Про него казий знал только то, что некоторые люди недовольны его работой. Он сам уже трижды разбирал жалобы горожан на устода. Каждый раз судья принимал сторону Санджара, ничего не понимая в строительстве, но ощущая тяжёлый мешочек, перекочёвывающий в его ладони. Судья знал, он судит не совсем по справедливости, но кто упрекнёт Хафиза Хараши в том, что он решил дело не по Шариату*, а по своей выгоде?
Если и скажут, то тихим шёпотом родным на ушко. Никто никогда не посмеет обвинить судью громко, при стечении народа – себе дороже! Но сейчас дело совсем другое. Казий был уверен, за дувалом стоит толпа в пятьдесят, а то и в сто человек. Это родственники, друзья и знакомые Халила. А Халил такой человек, которого трогать опасно, его сам султан знает! Конечно, Халил не побежит жаловаться султану на казия, но у него и богатых родственников не сосчитать!
