Из дневника Д.А. Милютина:

"8 июля. Пятница. Бела (на р. Янтре). — Если суждено нам на днях иметь решительную битву с неприятельскими силами, битву, которая может повлиять на весь ход кампании, а следовательно, на разрешение всего Восточного вопроса, то нельзя не пугаться, когда подумаешь, в чьих руках теперь это решение: бой ведут наследник цесаревич и великий князь Владимир Александрович — оба неопытные в военном деле, генералы Ган и кн. Шаховской — хорошие люди, но не заявившие ничем своих военных способностей, а затем прочие столь же мало надежные генералы, начальствующие дивизиями! Присутствие же самого государя не только не устраняет опасений, но даже усиливает их.

Остается одна надежда на то, что мы имеем против себя турок, предводимых еще более бездарными вождями.

10 июля. Воскресенье. — Вчера утром на грязном дворе турецкого дома, занятого Главной императорской квартирой, происходило опять молебствие по случаю одной из последних побед, — не знаю даже которой. На сей раз менее, чем когда-либо, можем мы торжествовать: в одно время с неважными успехами передовых отрядов в балканских проходах войска наши (три полка 5-й пехотной дивизии ген. Шильдер-Шульднера) потерпели неудачу под Плевной и понесли большую потерю…

Сегодня же прибыли два фельдъегеря: один — из Петербурга, другой — с Кавказа, с письмом великого князя Михаила Николаевича к государю. Главнокомандующий Кавказской армией объясняет неблагоприятный оборот дел на Азиатском театре войны; но в объяснениях этих нет ничего для нас нового. Замечательно в этом письме лишь то место, где великий князь, как бы оправдывая свой отъезд из действующего корпуса, выставляет разные неудобства и невыгоды своего личного пребывания при войсках. Все, что пишет он, буквально применяется и к пребыванию государя при здешней армии".

67

Прибыв в Белу, где со всеми петербургскими удобствами, поварами и ванной комнатой, была устроена царская квартира, Крайнев увидел сидящего на лавочке перед чистенькой хатой корреспондента "Дейли Ньюс" Арчибальда Фобса, с которым они познакомились еще в Бухаресте. Англичанин спокойно раскуривал трубку.

— Генерал Гурко перешел через Балканы, — сказал он, здороваясь.

Известие было настолько неожиданным, что Крайнев не смог скрыть удивления.

— Но ведь еще только что речь шла о переезде главнокомандующего в Тырново…

— И тем не менее это так. У вас устаревшие сведения. — Англичанин задумчиво попыхивал трубкой. — Вы поражены?

— Скорее обеспокоен, — сказал Крайнев.

— Обеспокоены? Чем же?..

— Меня, признаюсь, тревожит та легкость, с которой мы до сих пор наступаем. Ведь если я правильно понимаю, Балканские горы — последняя естественная преграда на пути к Константинополю?

— Да, — невозмутимо подтвердил англичанин, внимательно изучая его лицо.

— Вы в самом деле уверены в достоверности своих сведений? Не выдаем ли мы, как это часто случается, желаемое за действительное?

— Увы. Об этом во всеуслышание заявил ваш император за обедом, на котором я имел честь присутствовать…

Фобс чего-то явно недоговаривал. Но выудить из него еще что-либо Владимир Кириллович так и не смог. Англичанин только попыхивал трубкой и пожимал плечами.

Крайнев решил пробиться к Милютину. Но и здесь его ждала неудача. Адъютант, к которому он обратился, ссылаясь на свое корреспондентское удостоверение, сухо ответил, что военный министр занят.

— Да вот, — сказал он с дежурной улыбкой, указывая взглядом в сторону, — не угодно ли вам побеседовать с графом Соллогубом?

Крайнев обернулся. Очевидно, граф только что возвратился из поездки; экипаж, из которого он вышел, отъехал, и Соллогуб, разминая ноги и опираясь на тросточку, шел по заросшей лопухами тропинке.

"С Соллогубом так с Соллогубом, — подумал Владимир Кириллович. — На безрыбье и рак рыба. Авось чем-нибудь и обогащусь". Граф вел дневник пребывания императора за Дунаем и постоянно вращался в высших военных кругах.

Крайнев вежливо поздоровался с ним и представился.

— Вы слышали? — воскликнул Соллогуб и взял Владимира Кирилловича под руку. От графа сладко попахивало французскими духами, обрамленное пушистыми бакенбардами добродушное лицо его сияло самодовольством. — Можете смело писать в свою газету, что кампания не сегодня-завтра будет нами решительно выиграна. Гурко за Балканами и стремительно продвигается по долине. Турки бегут повсюду…

— Но генерал Криденер все еще осаждает Никополь.

Соллогуб поморщился.

— А вы прислушайтесь, — сказал он. — Канонада смолкла. Я уверен, — добавил граф, — что и здесь наши молодцы управятся столь же быстро и без серьезных потерь. Успокоительные новости поступают и от цесаревича. Нет-нет, любезнейший, ваши тревоги необоснованны.

Он снисходительно взглянул на Крайнева, добродушно улыбнулся и легким наклоном головы дал понять, что беседа закончена.

Из дневника Д. А. Милютина:

"8 июля. Пятница. Бела (на р. Янтре). — Присоединение к свите графа Вл. Соллогуба, явившегося вдруг в самый день переезда нашего из Зимницы в Царевицы, не оживило общества; присутствие этого краснобая, так же как и другого фразера — князя Эмиля Витгенштейна, не клеилось с общей обстановкой. Шутовство их было как бы фальшивой нотой в хоре. Гр. Соллогуб навязался, чтобы писать дневник похода государева; он уже читает вслух начало своего творения, такого же пустозвонного, как и большая часть литературных его произведений…"

В тот же день Крайнев выехал в Тырново, чтобы быть поближе к событиям, о которых ему не терпелось узнать из первых рук. И здесь ликование по случаю успехов генерала Гурко было не менее бурным, чем в царской квартире, но генерал Газенкампф, свидания с которым не без труда добился Владимир Кириллович, оказался сдержаннее других. Крайневу показалось, что он трезво оценивает ситуацию.

— Весьма прискорбно то, что мы до сих пор ничего не знаем о местонахождении главных турецких сил и о их намерениях. Я думаю, сейчас весь вопрос в том, сумеем ли мы опередить неприятеля и развернуться за Балканами. Ведь турок следует ожидать повсюду, тем более что некоторые проходы в горах, в частности Еленинский перевал, находятся в их руках.

Крайнев поинтересовался, как показали себя в деле болгарские ополченцы.

— Превосходно, — ответил генерал. — Вне всякого сомнения, Военное министерство поступило правильно, назначив командиром Николая Григорьевича Столетова. Кстати, сейчас он либо уже перешел Балканы, либо находится на перевале. У нас еще плохо налажен телеграф, но вы могли бы убедиться лично.

— Так, значит, это возможно, генерал? — обрадовался Крайнев.

— Конечно. Сейчас я черкну вам записку к Столетову. Между прочим, не далее как сегодня утром туда выехал английский корреспондент Арчибальд Фобс…

"Старый лис, — не без восхищения подумал Крайнев о своем коллеге, — уж он-то наверняка знает, где пахнет жареным".

Из дневника Вари Щегловой:

"Все эти дни я не могла не то что продолжить свои записи, но даже хорошенько выспаться. Никаких препятствии к моему отъезду во Владимире больше не оказалось. Все образовалось неожиданно быстро и просто. Меня пригласили к той самой постной даме, о которой я уже писала. На сей раз она была со мною предупредительна и даже ласкова, поинтересовалась, не передумала ли я, а потом, убедившись в моем твердом намерении, даже облобызала меня и прослезилась. Нас было несколько человек, а в Москве к нам присоединились еще и те, что прибыли из Ярославля, Твери и Рязани. Вагон был полон, и мы быстро друг с другом перезнакомились. Теперь, когда все уже окончательно решилось, мы вдруг поняли, что все порядочные трусихи и дело, на которое идем, представляется нам лишь приблизительно, а оно и трудно и опасно. Особенно мы это почувствовали на небольшом разъезде под Кишиневом, где нас задержали, чтобы пропустить поезд с ранеными… Старшей среди нас на время переезда была назначена дама средних лет, некто госпожа Сребродольская, уже побывавшая в Герцеговине (о ее прошлом мы ничего не знали, а она не любила рассказывать, но все подозревают нечто романтическое). Воспользовавшись впечатлением, которое произвел на всех санитарный поезд, она немножко охладила наши разгоряченные головы, и война, в которой мы так желали принять участие, впервые предстала перед нами в своем жутком обличье. Впрочем, мы и сами в этом вскоре убедились, когда в наш лазарет привезли первых искалеченных на дунайской переправе.