— У нас отобрали не только оружие, но даже одежду, — сказал один из них, на вид самый пожилой и бывалый. — Многие из наших товарищей умерли по пути. Некоторые, окончательно обессилев, остались в Бухаресте.

— Подумай, какие подлецы! — воскликнул Бонев. — Но ты послушай, послушай, о чем пишет Кишельский. Это же просто возмутительно.

Димитр сел на предложенное ему место, поближе к самовару, с удовольствием отпил из чашки несколько глотков горячего чая и приготовился слушать. То, о чем говорили болгары, было ему достаточно хорошо известно и по личному опыту — уже и в ту пору, когда он сам находился в Сербии, на волонтеров поглядывали косо.

Пожилой болгарин, тот самый, который только что говорил о бедственном положении соотечественников, расправил лежавший перед ним на столе мятый листок бумаги и стал читать глухим от волнения голосом:

— "Как задунайский болгарин я служу России, этой второй по духу и крови родине своей, с лишком 20 лет, вместе с этим столько же лет работаю и в пользу свободы своей первой родины — Болгарии — и всегда пламенно ждал и ловил удобный момент всеобщего потрясения постыдного и бесчеловечного ига турок; наконец, вот и момент; он уже давно наступил и продолжается, но я, к моему крайнему прискорбию, вследствие не от меня зависящих обстоятельств очутился вне текущих военных действий, то есть вне своей по духу и долгу обязанности. Признаться, мне перед самим собою даже стыдно, что я далеко от военных с турками действий, от которых меня отклонили эгоизм и непомерное честолюбие генерала Черняева. На мое прямое в делах участие смотрит вся Болгария, а я вот уже два месяца после данной мне отставки бесплодно бьюсь и отыскиваю базис своих операционных действий…"

Письмо, судя по его содержанию, было адресовано Милютину и, видимо, кем-то скопировано. После изложения мотивов, вынудивших его выехать на театр военных действий, генерал Кишельский выражал благодарность России за щедрые пожертвования в пользу защиты безоружных семей болгар от дикого и истребительного фанатизма турок; с помощью генерала Фадеева ему удалось закупить несколько батарей и двадцать тысяч ружей Шаспо. Проездом через Валахию Кишельский убедился в том, что при средствах можно было бы в две недели собрать более десяти тысяч бежавших из Турции болгар с целью сразиться с врагами своей родины. Но валахское правительство всячески мешало им организоваться. Все эти молодые люди с радостью готовы были поехать за ним в Сербию.

"Приехал я в Сербию, — писал далее Кишельский. — Князь Милан и правительство его, по-видимому, единогласно приняли мое предложение об организации в Сербии, именно в Кладове, болгарской дивизии; но так как эта местность входит в район главнокомандующего Тимокско-Моравской армии, которому предоставлено право самостоятельного распоряжения, то князь нашел нужным, чтобы я заручился бы и его согласием, поэтому и посоветовал мне отправиться в Делиград к генералу Черняеву.

Но его превосходительство, вследствие ли своего чрезмерного честолюбия или же из боязни не потерять настоящего до ультрамаксимума избалованного обаяния, при первом же слове об организации в Сербии болгарской дивизии пришел в исступление от одной мысли, что эта русско-болгарская дивизия, перешедши сербскую границу, будет действовать от него независимо и что при материальных и боевых средствах она легко может дойти там и до состава целой армии, которая под командою русского генерала могла бы легко затмить всю безуспешность сербской армии и славу великосербского главнокомандующего; и что она могла бы также отвлечь от него и все денежные, санитарные и прочие всевозможные пособия России и добровольцев ее.

Сообразив все это и многое другое, генерал Черняев тут же наотрез отказал мне в этом, говоря: "Вы хотите на плечах Сербии и ее кровью освободить Болгарию?" и т. д. Меня он упрекал: "Почему вы четыре месяца тому назад не бежали, как бежал я из России, чтоб организовать болгарское восстание?" Но где, как и чем вооружить это восстание — все это не входило в расчет главнокомандующего Сербии…

Озлобленный в высшей степени на болгар, он и сербская омладина принялись и словесно, и печатно укорять и унижать в иностранных сербско-австрийских и даже в русских газетах целую болгарскую нацию, приписывая болгарам всевозможные в мире пороки, а именно: "что они до крайности трусы и всюду бегут от неприятеля, что они ленивы, лгуны и что болгарские волонтеры в Сербии даром едят сербский хлеб". При сем Черняев добавил, "что из болгар и десяти даже человек не пало в сражениях". Между тем как из 4 тыс. болгарских волонтеров убито более 1700 человек, и на днях будет ему доставлен даже именной список павших болгар. Замечательно при сем, что ни одного нет раненного в спину и с простреленными и изувеченными пальцами.

Говорят, что с моим приездом в Сербию он объявил волонтерам, что будто заказал им в Вене зимнюю обмундировку; то же самое он и мне лично сказал, когда я передал ему, что волонтеры ходят голы и босы и что я просил его превосходительство господина Токарева о возможном снабжении их бельем и хотя бы старыми шинелями, и что я оставил военному министру г-ну Николичу в виде залога, из выданных мне 10 тыс. франков, 5 тыс. франков на блузы и панталоны болгарским волонтерам. Но Черняев отбросил мое предложение, говоря, что он сам оденет и организует болгарских волонтеров и что у него более 200 тыс. рублей в банке. Однако я узнал от только что возвратившихся из Сербии очевидцев, что болгарские волонтеры, не выдавшие себя за старосербов, и теперь еще ходят, как и прежде, босы и голы, без сумок и патронташей и всегда в авангарде, с простыми, даже без штыков, ружьями и что патроны свои они кладут за пазухой, которые при первом дожде превращаются в совершенно негодный для боя материал…

Между тем в настоящее время оскорбленные болгары, вследствие предосудительных поступков генерала Черняева, сосредоточиваются в Бессарабии и ждут возможности там вооружения и распоряжения.

Поэтому покорнейше прошу ваше высокопревосходительство исходатайствовать разрешения кадров для пополнения их молодыми болгарами, которые, будучи совершенно разорены турками, скитаются теперь без работы, без приюта и куска хлеба. Если эти молодые болгары будут по присяге поступать в русскую военную службу и будут вооружены закупленными для них же 20 тыс. ружьями при 4 батареях, — я полагаю, что это будет полезно как для православных там жителей, так и для России…

Излагая все обстоятельства и весь ход моих действий, смею покорнейше просить ваше высокопревосходительство, ввиду столь неопределенной теперь политики, направить мою деятельность сообразно нынешним обстоятельствам в пользу текущих и будущих предприятий на Балканском полуострове.

Отставной генерал-майор Кишельский".

— Вот видишь, Никола, — сказал Константин Борисович, когда чтение было закончено, — дело наше не потеряно, а только начинается. Я уверен, что письмо Ивана Кировича Милютин не оставит без внимания. Уже и сейчас кое-где поговаривают, что есть даже секретный план на случай войны, предусматривающий создание болгарского ополчения.

— Насколько я понял, — заметил Димитр, обращаясь все к тому же Николе, читавшему письмо, — вы не просто случайный человек, но участник событий, и даже знакомый генерала?

— Совершенно верно. Но разрешите прежде представиться — Никола Цапков, — ответил пожилой болгарин и слегка приподнялся со своего места.

— Очень приятно, поручик Лечев, — сказал Димитр. — И еще вопрос: не мог ли я раньше видеть вас под Бела Планкой?

— Постойте, постойте-ка! То-то же и вы показались мне знакомы. Вы командовали на левом фланге, не так ли?

— Все правильно. Значит, я не ошибся — именно вас я видел у знамени, когда башибузуки в третий раз попытались овладеть высоткой.

— Генерал Черняев заткнул нашими волонтерами брешь, которая образовалась после того, как полегли сербы.

— И вас ранило, а мы отступили. Я еще тогда подумал: "Вот храбрец!.." Но объясните, как же вам все-таки удалось спастись от турок?