— Показывай!
Не сказать, чтобы я хорошо в машинах разбиралась, но Субару в Израиле столько, что их я уже научилась отличать от других марок. И у Лехи теперь точно такой же автомобиль, «как у всех»: серо-голубая машинка с приплюснутым как у щуки носом.
— Поздравляю с обновкой!
— Спасибо! Хочешь прокатиться?
Было бы здорово, конечно. Но как со временем? Вдруг они меня там потеряют? Но соблазнительно.
— Кондиционер есть?
— Обязательно! — рассмеялся Алекс.
— Ну, давай, кружок сделаем, только быстро, меня Фаня ждет. Обновим твою щучку.
— Кого?
— Щуку — посмотри, у нее капот похож на щучью голову.
— А и правда! — рассмеялся кавалер. — Вот девочка моя и получила имя — «щучка».
«Лишь бы не сучка!» — подумала я и уселась в машину, как леди — бочком. Леха завел двигатель, включил магнитолу. Зазвучала ритмичная музыка, приятный мужской голос запел на иврите что-то страстное. Кстати, очень круто!.
— Кто это поет?
— Ты что, не знаешь? Это Шалом Ханох[56]! Никогда не слышала?
— Нет.
— Странно. Эта вещь во время войны в Персидском заливе звучала из каждого утюга.
— Меня тогда в Израиле не было. А про что он поет? Я не разбираю слов, сложновато со слуха. Только «каха ве каха»[57] слышу.
Леха крутил руль, помолчал, глядя прямо перед собой.
— «Я все время думаю о тебе, даже когда тебя нет рядом. Я люблю тебя, какой бы ты ни была: люблю, хоть такую, хоть сякую… Я умываюсь, закрываю глаза, и фантазии текут, как эта вода по лицу. Ты во мне всегда и везде, ночью и днем. Мы не виделись уже четырнадцать дней. Надеюсь, ты услышишь меня и простишь».
— Как романтично! — протянула я и тут же подумала: ну что я за циничная сука. Он с таким значением это все переводил, намекал буквально, «и так, и сяк», а я взяла, да издевательски отреагировала. Обидела хорошего парня. Вот так со мной всегда, сама себе не рада.
Так в молчании и доехали до нашего дома.
— Давай, Леха, счастливо! Отличная машина, поздравляю. Как-нибудь еще покатаемся, ладно?
Да хрен там, так не сгладишь ситуацию. Кивнул и уехал. А собственно, что я так переживаю? С одной стороны, черт с ним. С другой — жалко, конечно. Мне всегда неприятно, когда я сама виновата.
Дома, пока не забыла, подобрала эту «Каха ве каха». Мелодия симпатичная, аккомпанемент — два аккорда. Ну, а зачем усложнять-то? Джон Леннон вообще песню на одном аккорде построил[58], а она — шедевр.
Эден выскочила из бабушкиной комнаты — пришла уже!
— Ты что играешь? Каха ве каха?
— А ты ее знаешь?
— Конечно. Это для стариков.
Вот и решай, Татьяна Константиновна, плакать тебе или смеяться. Ладно, проглотим и будем разучивать песню про пресмыкающегося слизняка. Вот это как раз для молодых.
Томер с нотариусом ушли, он мне так сухо кивнул на прощание, ну, и я повела себя как неприступная красавица, еле подбородком дернула. Ничего, ему полезно, обойдется. В принципе, все они обойдутся. В данный момент нам с девочкой важнее правильно построенный аккорд.
Однако ноосфера сегодня решила пошалить и подкидывать бедной Тане все новые и новые сюрпризы. Не успел Томер уйти на пороге появился Игаль Лапид собственной персоной.
— Чего приперся? — как можно ласковей спросила я, придерживая дверь и не давая ему войти. А этот скот отвечает:
— Я не к тебя. Я к Фане, — отодвигает меня и проходит в квартиру. Осмелел-то как! С чего бы это?
Ах, к Фане, ну и иди к Фане. Села рядом с девочкой, а та на меня во все глаза смотрит: как же, у нее на глазах разворачивается взрослая любовная драма. Наклонилась к моему уху, прошептала трагически:
— Тания, почему он пошел к бабушке?
— Оставь, Эден, это для стариков!
Думала, она обидится. Ничего подобного, в этом отношении израильтяне куда проще наших хитровыдуманных соотечественников, которые способны сами себя накрутить из-за высосанных из пальца проблем. Скажем, ироничного отношения к их любимой песне. А эти — даже подростки — спокойно относятся к таким шуточкам. С ними проще.
— Таня!
О, понадобилась им! Подмигнула Эден:
— Сейчас все выясним! — и отправилась к бабулечке беседовать с бывшим муженьком.
— Игаль сейчас тебе все расскажет! — гордо сообщила Фаня и повернулась к гаду этому. Я округлила глаза и приподняла бровь: ну? И?
— Смотри, Таня. Я все проверил. Нам нужно с тобой официально оформить наш брак в МВД.
Вроде, обсуждали уже, нет?
— Так за чем же дело стало?
Тут он затараторил, употребляя плохо знакомые мне слова, типа, «апостиль» и все такое. Оказывается, в израильском МВД необходимо официальное доказательство того, что люди действительно живут вместе и, кроме этого, что они официально зарегистрированы, не важно где. Так как мы в розовый период нашей страстной любви все же доперли «расписаться» в Краснотурбинске, но не удосужились оформить его в здешнем МВД, то теперь нужно просто прийти и показать наше свидетельство о браке (черт, а где же оно? Вроде забирала с той квартиры вместе со всеми бумагами) и представить документы, свидетельствующие о совместном проживании — фотографии, общие счета и тому подобное. Тут я, конечно, не удержалась:
— Имеется ввиду тот общий счет, который описан Налоговой, и те твои долги, которые ты на меня повесил и сделал общими? Да, это будет верным доказательством крепости нашей семьи. Никто не заподозрит подвоха!
— Таня! — возмущенно воскликнул мой муженек. — Я же все долги закрыл, все оплатил, счет разблокирован…
— Да ладно?! — радостно воскликнула я. — Значит я могу теперь пользоваться нашим общим семейным счетом? Замечательно! Где моя чековая книжка и кредитная карта?
Игаль замялся. Но тут в ход вступила тяжелая артиллерия в виде моей Фанечки, которая соображает быстрее нас обоих, вместе взятых.
— Да, Игаль, Таня права. То, что у нее есть кредитная карта, оформленная на ее имя, вполне может служить доказательством совместного ведения хозяйства.
Тут Игореша мой совсем сник. Понятно, кому ж охота американским богатством делиться?! Но Фаня с ним еще не закончила:
— И как ты собираешься объяснить в МВД, почему вы за два года не удосужились оформить брак в Израиле?
Так, бабуля! Жги! Ваша версия, господин Лапид!
— Срочный отъезд по делам в Америку? — робко спросил муженек.
«Выезжаю с докладом в Новохопёрск на заседание Малого Совнаркома. К обеду не жди. Твой Суслик», — вспомнила я любимую книгу и прыснула, почувствовав себя мадам Грицацуевой. Игаль покосился на меня, но благоразумно промолчал.
— Слабенько, но может и получится, — проговорила Фаня. — А ты, Таня, как думаешь?
Я пожала плечами. А что мне тут думать? Вы тут все законы знаете, а кто я такая? Обычная нелегалка, которая моет-стирает-готовит, а еще меняет старушке памперсы, потому что в 90 с лишним можно и не заметить, что обделался. Вы моего мнения спрашиваете? Так у меня его нет. Вы же уже за меня решили, что и как, ну так и дальше решайте. От меня-то что требуется? Одобрения ваших шагов?
— Делайте, как считаете нужным, — постаралась я облечь эти мысли в вежливую форму.
— Игаль, назначайте очередь в отдел иммиграции МВД, — решительно потребовала Фаня.
И Игаль назначил. Буквально через несколько дней мы, как два голубка, сидели перед довольно молодой тетей восточного вида, внимательно изучавшей наши документы, при взгляде на которые у меня по-прежнему крутилось в голове слово «апостиль». Сижу и прикидываю, как бы это слово приспособить для названия произведения искусства — оно такое красивое! «Это сладкое слово — апостиль»! Звучит! «История одного апостиля» — тоже неплохо. «Двенадцать апостилей» — вообще гениально! Дурью маюсь? Ну да. А чем мне еще там заниматься во всей этой апостилиаде? Головой кивать? Я и киваю. А муж мой, Игаль, все выкладывает: заверенный перевод свидетельства о браке, банковские распечатки нашего общего счета, фотографии из Краснотурбинска, где я, счастливая, выхожу из ЗАГСа с букетом в руке. Хорошо хоть фату не нацепила. А вот перед вами фотографии с того единственного раза, когда мы на Кинерет ездили, вот мы с Игалем сидим у мангала с шашлыками — ужас, какая я там толстая! — пиво пьем. Это потом все покатилось в тартарары, а тогда мне было очень даже хорошо. Спокойно и надежно. Знать бы заранее, как тебя жизнь треснет. И что бы ты тогда сделала, Таня? Так и сидела бы на попе ровно, считая копейки и дни до выходных? Наверное, все же нет. Так, что там у нас? Ага, вот тебе, тетя, письменное свидетельство от Фани и Михаль. Зачем я тогда, дура великовозрастная, про Томера вспомнила? Он-то что может свидетельствовать? Только спалилась зря, до сих пор неудобно.
