…Я там в каждом доме горящем, в стволе абрикосовом,
пораненном пулей, но всё же цветущем отчаянно.
Когда же закончится эта война високосная?
Там люди! Живые! Они своей плотью там впаяны.
Как бросить свой дом? Свою землю? О, нет, не получится!
Театры и улицы, скверы, дороги и станции.
Я руки свои простираю – гляди, простираются
они через небо! Сквозь камни и топи зыбучие.
А там – люди лучшие. В шахтах шахтёры.
Там дети шахтёрские.
Станицы. Ты видел сады их цветущие, майские?
Глядит Богородица в храме очами раскосыми,
глядит так, как смотрят все Матери.
Как в «Слове» единственном, что «О полку» и не выгорит:
«усеяно» поле костями, улитое кровью.
Вот так прилетают грачи: Грач – фамилия Игоря,
убитого в центре Донецка. Доколе нам
засеивать поле собою? Как семенем, злаками,
собой, как пшеницей, собой, как цветами, как маками.
…Я, Игорь, не просто рыдала! Я выла. Я плакала
с отчаянья в Нижнем. Ужели тела наши лакомы
всем пулям, всем минам, разрывам, снарядам, атакам ли?
Геройская смерть… Отчего не признаться по правде нам,
и Крымской весной не пойти нам до батюшки-Киева?
И флаги чего ж не нести? Отчего не спивати нам?
Ужель осужденья боимся Америк? Чего, мол, «содияно»?
Куда же, мол, сунулись?
Ты поручила б, Россия нам,
я тоже бы кинулась в пекло! Поэту – поэтово.
По полю бы шла, где пшеница. Я столько налайкала
сердечками там, в интернете, забыла, однако, я,
как выглядит сердце моё, к небесам что воздетое!
Что болью задетое. Вбитое! Вместе спиваем мы…
Давайте же вспомним всех их – воевавших писателей:
Толстого, Дениса Давыдова и Полежаева,
Прилепин – не чай же он пил на Донбассе с приятелем!
…Я, как Магдалина, власами бы раны их гладила,
ещё подорожник прикладывала бы, сердечная!
Ещё бы на раны я дула.
Ещё бы я ладаном,
ещё бы я мёдом,
целила бы русскою речью…
И вот это целительство русской речью – и есть наиправейшее дело писателя.
Хотя его точка зрения может не всегда совпадать с общепринятой или даже, наоборот, писатель может идти против власти и мнения всего общества или его большинства. Так было с Юрием Бондаревым после девяностых. Перечитывала его книгу «Бермудский треугольник» и понимала, как прав был писатель, сказавший, что страна наша станет, как самолёт без аэродрома. Эта фраза была им озвучена почти тридцать лет тому назад. Что было далее, пересказывать не стану. Но насколько зряч и провидящ писатель! Насколько он громогласен! Мог бы и промолчать, ибо заласкан был вышестоящими, облюбован. Но нет, сказал-таки и остался последним солдатом на поле. Не сдавшимся и не продавшимся.
Похожая ситуация произошла с Владимиром Бушиным. Хлёсткий, критичный, я бы сказала язвительный. Чего только книга «Огонь против всех» одна стоила!
Александр Зиновьев с его «Глобальным человейником»! Мой учитель в Лит. институте Юрий Кузнецов, с которым мне довелось общаться, который тоже был неординарным и превидящим.
Александр Сизов с его малоизвестным романом «Убийство в сезон мутаций или Предсказания Нострадамуса», писатель не сломленный, рано почивший из-за болезни.
Несомненно, труд писателя – велик и объёмен. И не всегда признанный. Не обласканный. Не Сталин же у нас в правителях нынче! Он бы прочёл наверняка. У меня создалось такое впечатление, что власть думает, словно уже всё сказано было, написано, нарисовано и новое не нужно. Поэтому, зачем деньги тратить на писателей? Книги издавать? Помещения редакций оплачивать? Ибо цифра нынче важнее. Интернет, коза его дери, существует!
Но я иногда думаю, например, если радость не оцифрована, как ею делиться?
Или сидит такой заправитель от минкульта, пишет смс-ку про нежность. А ему в ответ: «не оцифровано ваше чувство, сообщение не дошло до адресата». Вот тогда-то и нужен поэт с его стихами, ибо можно набрать сообщение: «том девятый, страница такая-то…», где есть «к священной жертве Аполлон».
И ещё я думаю, что каждый камень, брошенный в затылок писателю, имеет имя, отчество и фамилию. Если он, конечно, не от Гюльчатай, что из «Белого солнца пустыни». Но писатель всё выдюжит. Всё стерпит. Ибо он знает то ощущение, что ему приносит радость, ему разверзается космос и он питается его млечным соком.
…Дом, построенный мужем был в залоге. Я как раз уехала учиться на курсы при Литературном институте. Дочь Шурочку взяла с собой. Она поступила после окончания школы в институт в Подмосковье. Поэтому мы жили с ней в общежитии в одной комнате на улице Добролюбова в Москве.
Когда я вернулась из Москвы с красным дипломом об окончании учёбы, Саныч сказал: дом продаем, надо выплачивать долги. Квартира к этому времени тоже была продана и отдана за долги. Мы оказались на улице в полном смысле этого слова: муж, я, сын, кошка, собака. По правде сказать, я приехала из Москвы с долларами. В Москве я не только училась, но и работала, это был девяносто девятый год, я продавала свои книги, стоя на улице. Ой, какие только предложения я не получала от мужчин, проходящих мимо по Тверской. Там же случайно нос к носу мы столкнулись с Миленой Бла.
– Ой, привет! – улыбка в пол-лица, на ногах тапочки-шлёпки, на голове дачная панама. Эх, ты несуразная Бла-бла!
– Привет! – отозвалась я. – Ты зачем тут?
– Да вот приехали с мужем на выставку. Знаешь, этот знаменитый дом с мансардой на крыше? Приходи, вечером тусовка будет.
И тут я увидела мужа Милены. Не знаю, почему, но от него всегда пахло сыростью и собачьей едой. Мысленно я его величала Бульдогом: острый полу-лисичий профиль, тяжёлая выпирающая нижняя челюсть. Такой укусит, полтела съест. Бульдог маячил позади, улыбался, зубы блестели.
– Что принести на крышу из еды? – спросила я вежливо, понимая, что вопрос лишний: если нести, то мешок сухого собачьего корма. Не хочу обижать Бульдога, но картины его покупались мало. Он брал деньги за преподавание художественному искусству. По пятьсот рублей за час. И ещё, рассказывали знающие люди, Бульдог спекулировал на мастерских. Да, хороша парочка – лиса Алиса и кот Базилио. Панамка чуть съехала в бок, лицо Милены казалось сморщенным. Но я к ней всегда хорошо относилась, и буду хорошо относиться. Мне не помешает никто и ничто. Даже раздор и её разбойничий характер. Я себя чувствовала Буратино, которого приглашают на Поле Чудес. В моём кармане трепыхались три золотых монетки. У меня, вообще, такой характер: я привлекаю к себе всё, что движется. Не хочу враждовать ни с кем, но люди отчего-то нахохливаются, собаки вздымают загривки, коты выпучивают глаза, мыши, бурундуки, ежи прибегают за семечками. Дети ко мне тянут свои руки. Мужчины влюбляются с первого взгляда. Мне всегда казалось, что моё предназначение – спасать, я и работала в организации «Помощь», то есть в отделе кадров инструктором по работе с глухонемыми.
Дом пришлось сдавать два года. Мой приезд из Москвы и мои доллары пригодились. Я купила большую комнату в коммуналке с соседями. И мы переехали жить туда. Саныч похудел на сорок килограмм от переживаний. А я ему говорю: ну, что ты хотел, любимый? Это девяностый год, это такой бизнес по-русски. Выкарабкаемся. Мне тогда сильно повезло. Вот просто так, ни за что! Удалось продать участок земли, на деньги, вырученные от сделки, мы купили квартиру возле Ярмарки в центре города.
Комнату я стал сдавать квартирантам. По правде сказать – это тоже труд! Это тебе не рифмы-ритмы-разборки с Миленой-тяготы-споры. Приходилось мыть полы, драить ванную, менять трубы, отскабливать кухонную плиту, которую соседи постоянно заливали подгоревшей едой. Кроме этого я устроилась сразу работать в нескольких фирмах помощницей администратора, повара, подсобной работницей, простой служкой. Около пяти лет я вытаскивала из долговой ямы Саныча. А тут ещё дети стали учиться плохо, пришлось платить за институты, за курсы, за хрен знает что.
