Эх, была, не была, пускай – на плаху!

Кроме волчих ягод, волчьей кукушки, волкорака, есть ещё волчий вой, волчий плач, волчья снедь, волчий гребень, волчья гора, город Верхне-волчанск, улица Волковой, площадь Вольного Волка. То есть независимого от мнений. Вот ты ему: «Волчара ты!», а он – ты тоже. Есть ещё трио «Волчецветы», магазин «Всё для волков», «Охотник и волк».

В Соцгороде Волчий рынок есть. Там всё, что хочешь можно купить.

Феликс как-то пригласил Пульхерию Васильевну прогуляться по Волчьей набережной, птиц покормить. Он взял тогда Пульхерию за руку. Кожа у неё нежная, лишь на указательном пальце небольшая шишка.

– Что это? – спросил Феликс.

– Атавизм…у волка на лапах тоже это есть подобного рода нарост. А у меня отмирает…

Феликс долго гладил ладонь Пульхерии.

– Хочу позвать тебя замуж…

– Позови…

У-у-у

это было предложение о замужестве. Кажется, Пульхерия согласилась.

7.

Люблю свадьбы. Громкие. С песнями. С музыкой. С поцелуями. С танцами. С пьяными гостями.

Своих гостей не помнила Пульхерия. Ей хотелось тогда одного – хороших слов. Душевных. Нежных. В Соцгороде на свадьбах всегда хлеб-соль, икона Богородицы и соседки – все пьяненькие, похожие на пирожки с капустой. Потому что икают.

А знаешь, напиши-ка другую книгу! Хорошую! Правильную! Зачем такую пишешь, как пасквиль, читать стыдно! У нас в Соцгороде и побить за такую книгу могут, как за «Цветы зла». Вот был такой автор, кажется, до сих пор где-то прячется. Ибо оскорбил. Да не одного человека, а целую нацию.

Феликс и Пульхерия целовались всю ночь. Просто лежали и целовались. Её волосы пахли хлебом, такими спелыми пухлыми колосьями. Чёлка была кудрявой, а локоны щекотали Феликсу шею. Хотелось отправиться за Золотым руном, соблазниться сладкоголосыми птицами, прожить половину жизни у медузы Горгоны, а затем вернуться к полотну, которое ткёт Пульхерия. А справа по переулку живёт Иван Иванович, слева Иван Никифорович. И хочется Феликсу помирить их, он уже и к Антипу ходил спрашивал, где трава эта продается?

– Какая трава?

– Волчья! Для примирения.

– За Волчьей горой, где родник. Но надо собирать её молодой, корни уж больно ядовитые. Да, гляди, чтобы на волков не напороться. Эх…

В те годы волки дрались отчаянно. Но смерти. Сказывают, многие могли тоже в волков оборачиваться и тоже в бой идти.

А ещё есть Волчьи камни. Это самые драгоценные и редкие самоцветы на самом деле. Кто их видел хоть раз, тот богатеет прямо на глазах. Квартирой обзаводится, дачей, машиной. Да что квартира? Сразу три. Да что дача? Сразу пять домов у того появляется у озера. И машин разных от Мерседеса до Лады штук семь в гараже, что кони гривастые, вырастают.

Сказка?

Да, сказка!

Ибо все персонажи не вымышленные. И все совпадения не случайны.

Феликс с Пульхерией тогда сильно поссорились. Ещё до встречи поссорились. До знакомства. Ссора произошла из-за пустяка. Помню, как руки дрожали, как выла на скамейке, умоляя его вернуться. Снизойти до прощения. Слёзы сами лились. Ничего делать не хотелось! А дома-то, дома – дети! И кухня, и работа, и мама болеет. Но руки сами опустились, ноги как ватные. А тело лишь на койке лежать может. Тогда Пульхерия Антипу позвонила:

– Помоги! Ну, помоги помириться!

А он:

– Ты же знаешь Феликса, он жаден на дружу, на широкие жесты. Если обиделся, то будет дома сидеть, дуться. Как рак в своём панцире.

Тогда Пульхерия загадала, если помирятся, то она станет шёлковой. Как юбка из шифона. Но как помириться, если ни разу не встречались?

В КОНСТРУКТОРСОМ БЮРО

В самом центре Соцгорода находится завод. Трубы его высоки. В ясную погоду видно, как проплывают над ними облака.

Пульхерия никогда не опаздывала на работу, её непосредственный начальник Мирон Миронич постоянно куда-то отлучался, хотя предприятие было закрытое. Он поручал Пульхерии несложную работу над схемами осветительных фонарей для автомобиля. Пульхерия справилась быстро, отнесла в цифровой отдел свои расчёты на проверку.

– Ах, неужели вы думаете, Пульхерия Васильевна, что кому-то нужны эти задние фонари на «Волгу»? – как-то невзначай проронил коллега по бюро Розумовский.

– Думаю, что нужны, – неуверенно ответила Пульхерия. – Это же новая модель, двадцать четвертая!

– На самом деле мы здесь занимаемся иным! – в глазах у Розумовского промелькнули искорки. Он был высокого роста, поджарый и, как все говорили, большим любителем женщин. Ни одной юбки не пропустил мимо себя. Он переспал даже с Розочкой – женщиной шестидесяти пяти лет, пухленькой дамой, вечно куда-то спешащей и ничего неуспевающей.

Пульхерия представила, как Розумовский раздевается, как ложится рядом с Розочкой и улыбнулась. Это напоминало торт на блюде. Такие продавались в кондитерской на проспекте Жданова. Большая потная Розочка, а на ней, как вишенка на торте Розумовский.

– Мы изобретаем модуль совершенного человека. Да-да! – Розочка, ревнуя Розумовского к Пульхерии, подошла к столу, за которым сидел её любовник.

– Как это можно сделать? – Пульхерия пожала плечами. Фонарь с его размерами и пригабаритной стойкой казался интересней, нежели какие-то эфемерные мечты. И он был нужнее Соцгороду.

– Понимаете, Пульхерия, – лицо у Розумовского словно вытянулось и приобрело овальное очертание. – Совершенство тела – это ничто. Конечно, эстетично иметь хорошую фигуру, накаченные ягодицы, упругую мускулатуру, а ещё никогда не старящееся лицо. Но внутри человек совсем не совершенен. Он алчен, сребролюбив, жаден, эгоистичен. Таким образом, скоро Соцгород разрушится. По его улицам будут ходить внешне красивые существа, но внутри их будет столько несовершенного, что даже страшно.

– Кроме этого, вскоре мир так обустроит себя и свой быт, доведя до идеала все его составляющие части: еду, развлечения, отдых и работу, – подхватила Розочка. – Но вскоре всё это разрушит сам человек. Человек не совершенный. Или сокращённо ЧН. Поэтому мы разрабатываем план, как создать совершенного человека, то есть ЧС.

– И как же? – Пульхерия ближе подвинула свой стул к креслу Розумовского.

– А ты как думаешь? – Розочка тоже придвинулась к Розумовскому, её грудь касалась спины мужчины.

– Наверно, религия нужна? Заповеди: не предай, не убий, не лги, не посягай на чужое, не воюй…

– Да, верно. Но как заставить людей соблюдать то, что требовалось от него веками? И веками не соблюдалось?

– Нужна идеология.

– В Соцгороде её навалом. На каждом доме транспарант «Возлюби ближнего, как самого себя», «Уважай другого», «Поделись со страждущим», «Накорми голодного», «Возблагодари и уважай». Но как, как заставить людей делать именно то, что написано на каждом углу?

– Мне психолог говорит, что желай малого и большое само придёт! – кивнула Пульхерия. Ей хотелось закончить чертёж, от этого зависел размер премии. Она отодвинула стул и перешла к чертёжной доске.

– Вот то-то же! – выдохнул Розумовский, отодвигаясь от Розочки. – Ни религия, ни призывы, ни транспаранты не помогут. Тут нужен, нужен…радикальный прибор. Или метод. Точнее, мы знаем, что нужно! Нужен страх!

– То есть всех надо напугать?

– Ну не всех, а тех, кто непослушен. Кто в душе не соблюдает. А внешне притворяется, что верит.

– Так…допустим, вы изобрели прибор страха. Или целую лабораторию страха. Или специальный агрегат страха. Но тогда принцип Соцгорода не будет соблюдаться! – Пульхерия лишь пожала плечами.

– Это…это…

Но Розочка осеклась. Она увидела, что к ним приближается Мирон Мироныч. А ей не хотелось посвящать этого лодыря в идею, разрабатываемую ею и Розумовским. И вообще, где он постоянно пропадает до обеда? А иногда и почти до вечера? Куда смотрит начальство? Где вообще он шляется, перегрузив весь объём работы на Пульхерию?