Наелись досыта. Комбинируем насчет выпивки. С мира по нитке собрали бедному на крепкие напитки. Музыкальное оформление состоялось. <…>

Проезжаем Ефимовскую. Путь между Череповцом и Ефимовской изрядно поврежден. Под откосом валяются паровоз, отдельно от тендера, и товарные вагоны.

Поезд идет очень тихо. На опушке леса у железнодорожного полотна огромные воронки от взрыва фугасных бомб. Будка путевого обходчика разбита. Поезд остановился, и мы вместе с железнодорожниками пошли осматривать место происшествия. Левая угловая комната, на стене висит гитара, в углу труп мальчика. Череп разбит, виден мозг, похожий на клубок свернувшихся змей. <…>

– Это произошло вчера, – рассказывает местный житель, – дальше по ходу поезда вы увидите сбитый вражеский самолет. Пилот бомбил проходящий состав, но никак не мог попасть, бомбы взрывались слева и справа от полотна. Тогда он снизился и бросил бомбу на путь перед составом. Взрыв оказался настолько мощный, что самолет подбросило, как щепку, и он рухнул на землю. Заслуженное наказание.

Тихвин. Поезд стоит минуты. С почты звоню в райком, исполком. Подходят незнакомые люди, прошу передать привет. <…>

Голодны как шакалы, кишка кишке кукиш кажет. Чтобы не впасть в уныние, запел: «Раскинулось море широко…» Товарищи дружно поддержали меня, и наша песня прогремела на весь вагон.

У заглянувшей к нам молоденькой санитарки Шуры стрельнули хлебца. Принесла 300 г. Что нам 300 г – проглотили и не почувствовали.

Волховстрой. Поезд почему-то пошел к станции Мурманские ворота. Поблагодарив за все, вышли. На перроне народу тьма-тьмущая. Поезда на Ленинград не ходят, в первый Волховстрой не пускают. Свежо, одежонка летняя, внизу трусы, сплошной сквозняк. Ночью подходит поезд со стороны Мурманска. Местные жители почему-то назвали его «трамвай». Этот «трамвай» курсирует между Мурманскими воротами и Волховстроем. Единственное средство сообщения. Зайцами едем до Волховстроя. Вокзал переполнен, правая сторона – штатская, левая – военная. Лежим на полу, хочется спать, но не уснуть, изрядно голодны.

Раздается пронзительный вой сирены, охрана предложила немедленно покинуть здание и скрыться в бомбоубежище.

Это сооружение легкого типа, возведенное в садике возле вокзала, нельзя назвать бомбоубежищем. Решили встать у дерева и наблюдать за происходящим. <…>

Поиск денег и питания начали с раннего утра. Краснофлотцы пошли в Военкомат. Я в горком партии.

На берегу прекрасной многоводной реки Волхов за электростанцией небольшой деревянном дом, у парадного дежурный. Проверив тщательно документы, дежурный сообщил, что секретарь будет через час. <…>

Секретарь горкома товарищ Никитин – сравнительно молод, располагающая улыбка, открытый взгляд, он сразу пленил меня. Казалось, что мы давно с ним знакомы. Рассказал ему о своих приключениях. Он посмотрел и заключил:

– Видок у тебя бледный.

Позвал секретаршу и велел накормить. Ну, думаю, помолочу. А секретарша принесла 200 г хлеба, стакан молока и на этом ограничилась. Нужно было бы повторить и сделать один-два захода, но, видно, в гостях не своя воля.

Секретарь райкома велел написать заявление на получение денег. Выдали 150 рублей.

– Ну а теперь собирайся в обратный путь в глубь страны, в Ленинград дорога закрыта. Пела, Назия и Мга заняты немцами, – спокойно сообщил он.

– Я – ленинградец и должен быть там живым или мертвым.

– В таком случае есть один путь. Садись на пароход, доедешь по Волхову, затем по Неве прямо до пристани у Исаакиевского собора.

– А много проезжают по этому пути?

– Не многие, много гибнет.

– Этот путь не для меня, погибнуть дело невеликое, живым вернуться – это цель.

– Сегодня пробуем пропустить бронепоезд, а следом товарный, вот с ним и поезжай.

Пулей лечу на станцию к военному коменданту. Есть записочка на обед и разрешение на выезд. Пообедал прилично. Паровоз и четыре вагона пойдут вечером.

Встретил моих попутчиков-краснофлотцев. Получили паек и предложение остаться, но они отказались, поедем в свою часть – заявили они.

Все съели, а есть хочется. Отправились на промысел. Не доходя до военкомата в стороне от набережной – небольшой домик. Вошли. Хозяйка выслушала и говорит:

– Мы эвакуируемся, многие уже давно уехали, идите в огород, накопайте картофеля, свеклы и моркови и варите. Вот вам котел, дрова есть. Не оставлять же немцам, лучше самим съесть.

Поработали на славу. Картошки целое ведро. Хозяйка дала соли, кусочек хлеба. С хлебом тут плохо, муки много, а пекарни нет, печь негде. Наелись досыта, живот пучит.

Мои попутчики не хотят расставаться со мной, едем вместе. Проезжаем одну станцию, выходит начальник, вручает жезл, едем дальше, порядок. Вдруг. Стой! Не доезжая станции Жихарево обстрел, ложимся на пол. Поезд задним ходом возвращается к станции Волховстрой. Военный комендант смеется:

– С приездом поздравляю.

Тут не до смеха, были близко от родного города, а в город не попасть. Опять отправились спать на вокзал.

Обидно, буквально тысячи военных бродят в Волховстрое – вооружены и сыты. Все они из уст в уста передают о том, что в Мге высадился большой десант автоматчиков, что нет силы, способной его уничтожить. Трусы, паникеры, десант человек 400, а тысячи о нем говорят. Дать бы сюда рабочих Кировского завода, они бы дали жизни гадам, показали, как нужно бить врага. <…>

Снова в кабинете секретаря горкома:

– Товарищ Никитин, решил идти пешком, посоветуйте, как лучше пройти… Обстановка обостряется, и все пути могут быть отрезаны.

– Идите, но путь может быть тяжелым. До Ленинграда 155 км. Идти нужно так: до села Путилова, затем вниз на Канаву, по канаве до Шлиссельбурга. – Попрощались.

С моим планом краснофлотцы не согласились. Иду один. Вечереет. Предстоит далекий путь.

Ребята не отпускают. Жалко. Нельзя терять время. Пожали руки, и крупная слеза скатилась по моей щеке. Не знаю, то ли от обиды и боли расставания, то ли от неопределенности перспективы возвращения в Ленинград, к дорогим друзьям и товарищам.

Неукротимое желание вернуться, только оно сопутствовало мне всю дорогу. <…>

Сколько прошел километров, не знаю, устал чертовски. Уже стемнело. Безлюдно, только изредка проходят патрули.

Ночевал под открытым небом, трава влажная, холодно и ужасно хотелось есть.

Прошел деревню, Она совершенно пуста, окна открыты, двери настежь.

Где же наша армия, уж не заблудился ли я?

На грядке нашел морковку, она не красная, а черная, огурец дряблый. Соли нет, хлеба нет.

Впереди большое село. Путилове. Справа белая церковь. Едва иду. Рассказывали, что до Путилова 67 км. Как же идти дальше? Не выдержу?!

Спать на земле нельзя – иней, начались легкие заморозки.

Хочу пить. Теперь моя дорога пойдет лесом до Канавы.

– Стой! Куда?

– В Ленинград, – ответил я подошедшему ко мне красноармейцу в летней пилотке. Проверив документы, патрульный, улыбнувшись, заметил:

– В Ленинград едва ли пройдешь, смотри не сбейся с пути, а то попадешь в гости к немцам.

Спасибо, дал закурить.

Покурил, напился воды, как будто легче стало. Двинулся в поход. Иду по краю проселочной дороги. Кто-то шевелится в лесу. <…>

Впереди какой-то шум. Холодный пот выступил. Что делать? Идти или подождать. Ждать хуже, могут подумать, что испугался.

– Товарищ, нет ли спичек? – спросил чей-то голос.

– Нет. А вы кто такой?

– Колхозники мы из деревни. Деревню бомбят, вот мы и живем в лесу, вырыли себе землянки, здесь и находимся.

– Нет ли чего-нибудь поесть?

Холодная картошка, печеная, горелая, сплошной уголь, с голодухи показалась вкусной, ем да расспрашиваю: как пройти? Скоро ли Шлиссельбург? и т. д. Бедные ребята, старики, прогнали их с насиженных мест.

Пользуясь присутствием людей, проспал спокойно три часа.

Весь день и вечер в дороге. Вдали виднелся большой населенный пункт.