— Привет! — взмахивает рукой застывшая на лестнице взъерошенная девушка, на вид моя ровесница.

Её дружелюбная улыбка вполне располагает к общению.

— Привет, — отвечаю я, тоже с улыбкой. — Я ваша новая соседка, Женя.

— А я Ника. — Девушка спускается к нам и протягивает мне руку.

Вблизи она кажется ещё более открытой и симпатичной: длинные, спутанные ото сна, светлые волосы, острые, выпирающие под огромной футболкой, ключицы и плечи, весёлые голубые глаза.

— Ладно, вы тут знакомьтесь, а я пойду пока постель тебе застелю, — бормочет хозяйка и, оставив нас наедине, скрывается за незамеченной мною сразу дверью под лестницей.

И мы знакомимся. Оказывается, девушка из Москвы, учится на журналиста, в МГУ, перешла на второй курс. В отличие от меня, никогда не мечтавшей стать учительницей, выбором своей будущей профессии она вполне довольна, как и в целом, жизнью, по её словам, ничем её не обделившей.

— А где твои друзья? — интересуюсь я в продолжении разговора. Общаться с Никой приятно и легко. — Хозяйка сказала, вы приехали большой компанией.

— Ну, насчёт большой это враки, — смеётся Ника. — Мы вообще пока вдвоём, просто Алекс дрыхнет…

Она кидает взгляд на лестницу, а у меня от услышанного сочетания звуков внутри всё мгновенно стынет. Ну нет. Неет!.. Не бывает же таких совпадений!.. Неужели эта Ника — та самая девушка из кафе, а Алекс…

И, пока ­я внутренне молюсь, чтобы «её» Алекс оказался каким-нибудь Сашей, Ника вдруг восклицает:

— Ну наконец-то, проснулся! Иди сюда быро, я вас познакомлю!..

Глава 4

*Она*

Мне кажется, они слышат, как бьётся моё сердце. По крайней мере, я слышу только его. Не щебетание Ники, что-то доносящей до Алекса, не его приветствие, которое я, похоже, считала по губам… только гулкий, отдающий в каждый капилляр, резонирующий в каждой клеточке моего организма ритм сердца. Сбитый и разогнанный до предела.

— Вы что, знакомы? Да ладно! — наконец долетает до меня. — О-фи-гееть! Это ж надо было так влипнуть!

— Да, мы вроде даже в одном классе учились. Ты же Женька? — словно ударом под дых, отрезвляет меня Алекс.

И тут я осознаю, что мои бурные чувства к нему, скорее всего, вообще не имели шансов на взаимность. И всё, что я когда-то себе напридумывала: все эти взгляды, намёки, улыбки — для него были «просто так». Я была «просто так» для него. Просто одна из его бесчисленных девочек. С которой можно сегодня пофлиртовать по настроению, завтра взять и бросить, а послезавтра предложить другу…

Меня спасает скрипнувшая дверью хозяйка и сквозняк, лизнувший щиколотки сквозь тонкую материю брюк.

— Ну всё, Женечка, твоя комната готова. Можешь ступать уже раскладывать вещи. Я там, правда, окно открыла, сетки нет у меня, зато есть фумигатор. Розетка за тумбой, там увидишь… А я пойду уже. Вечером пирожков вам напеку, вы, если хотите, заглядывайте…

Пока Алекс со своей девушкой переключились на тётю Марину, я стремглав улетаю в санузел и защёлкиваю замок.

Только не реви, Женя! Только не реви!..

Машу на себя руками, запрокидываю голову, ощущая, как снова предательски печёт в глазах, стараюсь проглотить удушающий и режущий горло ком и глубоким вдохом хоть чуть-чуть ослабить давление в грудной клетке.

Чёрт! Как же больно! Почему всё так?! Зачем судьба издевается надо мной, спустя столько лет снова сведя нас с Алексом?..

Выкручиваю на полную кран, спускаю с плеча лямку рюкзака и, съехав по гладкой кафельной стене спиной, достаю из его распахнутого нутра свой талисман — когда-то подаренную Артёмом единорожку.

Утыкаюсь носом в мягкий плюш, вдыхаю аромат кондиционера для белья и ещё чего-то необъяснимого, но такого до смерти нужного, и наконец позволяю слезам вырваться…

Проходит, наверное, целая вечность, прежде чем я выхожу из душа. Но для меня время по-прежнему стоит. Я так и не решила окончательно, что теперь мне делать. Первый мой порыв — побежать за хозяйкой, по-человечески попрощаться с ней и уехать — немного попустил, но ему на смену пришло что-то странное, даже патологическое.

Я хочу на них смотреть. Я хочу видеть, как Алекс с Никой общаются.

Мазохизм? Пожалуй, да.

Иначе никак не объяснить моё стремление задержаться здесь. Мне нужна точка. Какое-то доказательство, что они вместе, хотя, казалось бы, всё и так очевидно…

Но я не смогу спокойно спать, пока эта точка не будет поставлена.

Звуки голосов и смеха ведут меня обратно в «парадиз», на открытую, обвитую лозами винограда, веранду. Правда, теперь и виноград, и пышное цветение роз лишь усиливают диссонанс с моим внутренним состоянием: от того, насколько лучезарен «мой рай», мне только хуже.

— Ах ты гадость! — шуточным тоном ругается Ника. — Ща я тебя задушу!

Издалека наблюдаю, как они дурачатся: Ника, обойдя сзади, нападает на Алекса, трясёт его, развалившегося на плетёном стуле, за плечи, а он пытается ущипнуть её оголённые одной лишь длинной футболкой ноги, цепляет за икры и заставляет визжать и смеяться.

Чёрт. Чистый мазохизм.

Я ступаю на веранду, огибаю длинный стол и сажусь с другой его стороны, воткнув локти в аляповатую клеёнчатую скатерть.

Складываю руки в замок и утыкаюсь в него подбородком. Мой прицельный взгляд направлен прямо в смешливые светло-карие глаза.

Через мгновение они становятся немного более серьёзными, но Алекс стягивает с расстёгнутого ворота футболки-поло очки и прячется за их зеркальными линзами.

— О, теперь тогда я в душ, можно? Никто не против? — восклицает, чуть ли не подпрыгивая на месте, Ника. — А потом предлагаю на пляж! Женька, ты уже была на море?

— Вчера в Феодосии ходила. Только не купалась ещё.

— О, мы тоже вчера были в Феодосии! Там, конечно, веселее, чем здесь, но зато здесь море чище. Алекс, ты же зароешь меня в песочек?

— Обязательно, Ляль, с головой и метра на три как минимум.

— Ах ты!..

Они снова обмениваются тычками и другим несерьёзным рукоприкладством, и Ника, продолжая сквозь смех возмущаться и стонать, что теперь ей больно, потирая ладошками то поясницу, то ноги и нарочно хромая, плетётся к дому.

Мы же с Алексом остаёмся один на один. Впервые за неполные четыре года, такие долгие и наверняка для обоих тяжёлые.

Сколько же между нами всего накопилось! Сколько не прояснённых моментов!.. Я вспоминаю, как сотню раз представляла себе нашу встречу, как спрашивала его в своей голове: где он? как он? Чем занимается? О чём тогда разговаривал с Артёмом? Что всё-таки произошло на его похоронах? И ещё столько всего, что хватило бы на полжизни разговоров… Но сейчас почему-то мне не хочется воспроизводить вслух ни один из этих вопросов…

На нём, как и раньше, броская, ярко-красная одежда, на губах едва различимая кривая ухмылка, глаз я не вижу, зато вижу своё искажённое отражение в его непроницаемых «авиаторах», что даёт ощущение, возможно ложное, что он на меня смотрит.

— Тебе идёт этот цвет. — Дёрнув головой, он указывает на мои волосы. — Хотя с зелёными тоже было годно.

Я молчу. Не знаю, чего от меня ждёт. Благодарности за комплимент? Не понимаю пока, как вообще к нему относиться.

— Как жизнь? — так и не дождавшись ответа, вновь бросает он.

И только тут я обращаю внимание на его руки. Не на тату, их сейчас не видно, а скорее на перебирающие что-то пальцы. И на само «что-то» — это деревянные чётки с крестиком, точь в точь такие я видела в машине у Артёма.

— Это Тёмины? — спрашиваю, бережно их коснувшись.

В памяти вспышка:

«Ух ты, это что, чётки? Откуда они у тебя?»

«Да так, подогнал кое-кто, его батя сам сделал. В колонии научился, он сейчас сидит.»

Тогда я не задумалась и даже не заинтересовалась этим. У меня на «повестке дня» был куда более насущный вопрос — как избежать поцелуя с Тёмой… Но теперь меня словно озаряет откровением: а что, если эти чётки подарил ему Валентин… Как же всё в этой жизни связано…