Раздаётся щелчок — и меня до хруста костей сплющивает жаркими тисками объятий.

— Алекс! Алекс! — Лялька ревёт. — Прости меня, прости меня!

— Не-е-е, — ухмыляюсь я. — Так не пойдёт. Сначала ты мне всё вывалишь. Кто это сделал, Сева?

Башка заторможенно, но начинает скрипеть извилинами. Лялька заволакивает меня внутрь. Теперь мы так же сидим у её двери, только с другой стороны. Лялька неустанно размазывает по своему лицу мою кровь и собственные слёзы.

— Сева? — повторяю я вопрос, сквозь пелену перед глазами наблюдая за её суетой.

Она вскакивает. Мечется по комнате. Хватает откуда-то салфетки, что-то ещё, падает снова ко мне. У подножья кровати действительно валяется двустволка, в тусклом свете ночника отливая багряно-красным.

— Ляль, ты с ума сошла? — чуть живее заговариваю я, пока она пытается заткнуть мне все щели тампонами. — Тебя перекрыло, или что?.. Скажи мне, это Сева? Это важно.

— Нет, — наконец отрезает она. Уже собранная, видать, моя красивая рожа её резко отрезвила. — Это ты.

— Что я? — огрызаюсь. — Я спрашиваю, ребёнок от Севы?

— От тебя ребёнок!

И тут я не сдерживаюсь. Резко поднимаюсь на ноги, отбросив её от себя вместе со всей её долбанной аптечкой и дебильством, но, почувствовав, что меня шатает, спешно перебазируюсь на кровать.

— Чё за дичь, Ляля? — Выдёргиваю из носа тампоны и склоняю голову между разведённых колен, чтобы капало на пол. — Не до шуток сейчас.

— А я и не шучу!!! — внезапно орёт она. И, тут же накинувшись на меня, уронив на лопатки, причитает мне, оглушённому окончательно, прямо на ухо: — Я люблю тебя, Алекс, безумно, больше жизни! Нет никакого ребёнка, я придумала всё! Но я хочу быть с тобой, я люблю тебя, как ты этого не понимаешь! Почему никто этого не понимает?!!

Как только первый шок отпускает, я снова отдираю и отпихиваю её от себя, отчего она орёт ещё громче и надрывней. Без остановок, в одно предложение, или даже одно бесконечное слово:

–НетПожалуйстаАлексНеуходиЯнемогубезтебяЯнемогубезтебяЯтебялюблюТыженезнаешьничегоЯнесестратебеникакаяАлекс!!!

Разобрав лишь своё имя, я почти успеваю сорваться с кровати, как мой мозг состыковывает: «Я не сестра», — и я отваливаюсь обратно.

Тут же встроившись в меня, как 3-д пазл, обвив всем, чем только можно, уткнувшись мне в шею, Лялька ненадолго затихает. А потом принимается бубнить какую-то ересь:

— То есть… мы с тобой двоюродные, получается. Но я слышала, что так можно. Что такое бывает. Такие пары. Даже у маминой подруги, тёти Светы, сестра замужем за их двоюродным братом. И вообще, раньше это даже модно было… Когда всякие там короли…

Я прислушиваюсь к тиканью её наручных часов. К стуку собственного сердца. И постепенно расслабляюсь и почти успокаиваюсь.

И начинаю уже мирным, хоть и чужим, посторонним голосом:

— Пусти, Ляль. — Она трясёт головой. — Пусти, у меня ещё кровь не остановилась.

Когда она отпускает, я снова сажусь за край и склоняюсь над полом. В этот момент мне кажется, что за дверью кто-то есть, но решаю не заморачиваться.

— Чё за фантазии, Ляль? С чего ты так решила?

— Это не фантазии! — Она подкрадывается ко мне, положив свою горячую ладошку мне на спину. — Я свидетельство о смерти нашла. У Веры Юрьевны. Она, кстати, и твоя бабушка тоже.

— О чьей смерти, Ляль?

— Моей настоящей матери, Русланы Калининой.

Я кидаю на неё злой взгляд.

— Ну, наша мама, то есть твоя мама, она мне не мать, а тётя. Я об этом сама узнала уже после того, как мы с тобой познакомились. Короче, когда они были молодыми, у них там любовный треугольник был: моя мама, твоя… Они, кстати, двойняшками были… И мой папа. Они сначала встречались, тётя Аня с моим отцом, потом разругались, подробностей я не знаю, в общем, она ушла к твоему отцу. Ребёнка родила от него, тебя, то есть… Назло моему, понимаешь… А мои сошлись. Только когда появилась я, моя мать умерла, сразу, в родах, и твоя решила заменить сестру… Представляешь себе такое?

— Ничего я не представляю, Ляль, — бормочу я, давя на виски — башка страшно раскалывается. — И не понимаю ничерта вообще...

— Поймёшь, я тоже не сразу переварила. Короче, ты, получается, мой двоюродный брат.

— И чего, Ляль? Это дела не меняет. Если так, как ты говоришь, почему они сами во всём не признались? Почему ты мне раньше не рассказывала?

— Из-за видео с котиком.

— ?

— Я смотрела то видео. Ты до сих пор загоняешься, что она тебя бросила. Хотя сам предпочитаешь думать, что простил. И, наверно, знать, что она была вынуждена оставить тебя с отцом из-за случайной беременности от другого мужчины всё же легче, чем знать, что ради того же мужчины она променяла тебя, своего собственного ребёнка, на чужого… Прости… — Она касается моего лица с намерением заглянуть в глаза, но этого я не позволяю.

— Знаешь, Ляль, мне плевать! — И всё-таки спружиниваю с кровати, развернувшись к сестрёнке и нашаривая в глубоком кармане джоггеров свой неутихающий сегодня сотовый. — Мне уже давно не важно, какие у неё были мотивы. Она предала меня не тогда. Она предала меня, когда вернулась за мной. Даже не предала, а перепахала как следует… Когда обещала, что мы будем часто видеться. Говорила, что приедет и не приезжала. Когда забывала, что мы договорились где-то встретиться. Когда «лечила» мои подростковые заскоки психологами и неврологами. Когда перепутала день моего рождения, Ляль!

Лялька соскакивает на пол и снова льнёт ко мне, заставив не разбирая смахнуть чей-то вызов.

— Алекс, я сама когда об этом узнала, была в таком шоке! Хотя мне-то это всё преподнесли вообще не так! Для меня из неё сделали почти героиню, та же бабушка… У меня в голове до сих пор не укладывается… Они вообще не хотели, чтобы кто-то знал, представляешь! Никогда. Отец с самого начала поставил условие, что если она превращается в Руслану, то от прошлой семьи она отрекается. Твоего отца он, по-моему, ненавидит до сих пор. И она отреклась. И даже заставила это сделать бабушку. Правда, я думаю, её уговаривать особо не пришлось. Когда мы с ней говорили об этом, с Верой Юрьевной, она сказала, что твой отец ей никогда не нравился. Что он тогда был человеком бестолковым и не перспективным. Она даже склоняла маму аборт сделать. Но та так и не решилась. А потом всю жизнь честно выполняла обязанности матери, моей матери, всю мою жизнь. Только я чувствовала, Алекс, что она меня не любит. Что это просто роль, которую она играет ради отца. И сначала я от этого прям грузилась и даже её винила, а порой и ненавидела, честное слово, а потом поняла, что бывает такая любовь, ради которой пойдёшь на всё… Сумасшедшая, рушащая все барьеры и преграды…

— Это бред, Ляля! — Я удерживаю её руки, чтобы не распускала. — Это не любовь. Я не знаю, что это такое, но никакой любви не бывает! Это всё выдумка и блажь!

— Нет, Алекс, я правда люблю тебя! — Она снова начинает плакать и всё порывается на мне повиснуть. — Если, как ты говоришь, любовь — это блажь, то это блажь, за которую умирают! И убивают тоже… Я сейчас понимаю маму... Если она так же любила отца…

— Перестань, Ляль, между нами всё равно ничего не изменится! Ты моя сестра, полукровная, или двоюродная — это вообще не важно!

— Но я люблю тебя!!! — Лялька заходится в очередной истерике, с новым запалом бросается на меня, но мне хватает ловкости увернуться и поменяться с ней местами.

Попутно подцепляю с пола ружьё, вставляю в упор между нами, к её плечу прикладом, прижимаю с стороны ствола собой, одной рукой придерживаю, второй поднимаю и пытаюсь насильно разогнуть её холодные пальцы.

— Держи. Нажимай на спусковой крючок.

— Заччем? — мямлит она трясущимися губами.

— Стреляй.

— Зачем?!

— Или ты сейчас выстрелишь, или больше никогда не повторишь эту чухню!

— Но…

— Стреляй, я сказал!!!

От испуга она дёргается и, ещё громче разрыдавшись, обрушивается на собственные колени.

Я перехватываю и переламываю ружьё — оно не заряжено. Опускаюсь рядом, кладу и отпихиваю его подальше, закидываю руку на хрупкие подрагивающие плечи.