— Сохранились ли самые первые «опыты»?
— Вряд ли, многое утеряно. Иногда на концерты приходят коллекционеры и приносят мои старые пленки, а я их просто не помню. Начиная года с 1982–1983-го я стал записываться довольно часто. У друзей, в компаниях… Бывало, на меня выходили некие энтузиасты подпольной культуры, предлагали организовать домашний концерт. Там собирались даже какие-то зрители, слушали, аплодировали.
— Но одновременно вы продолжали трудиться во Внешторге?
— Да, я свои песни не считал чем-то выдающимся, мне это просто в голову не приходило. Я чувствовал страсть к песне, тем не менее даже не думал ломать ради творчества привычный жизненный уклад. Мне было что терять: я работал, и на службе все шло, можно сказать, отлично.
Хотя пару раз я попытался исполнить свои произведения на официальных мероприятиях, в каком-то ДК или клубе. Помню, спел казачью песню: «Ты прости меня, родная, коль себя не сберегу, где умру, я, сам не знаю, буйну голову сложу…» После выступления ко мне подходит «товарищ» из отдела культуры, наверное, и говорит: «Что же вы поете? Надо вот так: “Ты прости меня, родная, коль себя не сберегу, где умру, я, сам не знаю, за… советскую страну”».
Бред какой-то, понимаешь! При чем здесь это вообще… И так было постоянно.
На парткоме, когда мои песни дошли до коллег, начальник встает: «Никольский! Ты или работай, или песни свои пой!» «Совок» был, что ты хочешь…
А вот еще случай. Меня направляли по работе в Италию, и, как водилось в те времена, я заполнил не одну анкету, прошел несколько согласований на разных уровнях, от месткома до КГБ, и, наконец, на финальной беседе с ответственными товарищами один из них заявляет мне: «Да, товарищ Никольский, все у вас на первый взгляд в полном порядке, нет изъянов в биографии, и специалист вы хороший, но… Мы внимательно изучили ваше досье в отделе кадров и обнаружили там один факт, не идущий на пользу репутации советского служащего: вы были замечены на похоронах Высоцкого! Причем, по имеющимся у нас материалам, видно, что вы сильно переживали его смерть…» Что я мог ответить на это? Как связано мое присутствие на Ваганьковском и заграничный контракт? Такие вещи случались, конечно, в СССР сплошь и рядом. Но в Италию я все равно выехал.
— Работали в серьезнейшем учреждении и пели неофициальный репертуар. Не боялись? И если да, почему за псевдонимом не укрылись?
— Боялся, конечно, но бог миловал, никаких репрессий в мой адрес не было. На службе только косились.
А почему под своим именем остался? Да потому что это было хобби: я не давал концертов, не ставил запись альбомов на поток, то есть не нес, скажем так, свою идеологию в массы. Собственно, у меня не было в мыслях как-то популяризировать свое творчество.
Все выступления тех лет получались стихийно. Однажды я по службе прибыл в командировку в Ленинград, и там знакомые моих знакомых спонтанно организовали концерт.
— Это тот самый: «Мы благодарим вас за замечательный прием в городе Ленинграде. Андрюша Никольский дарит вам свои новые песни…»
— Да, он проходил в холле (!) какого-то ДК, собралось столько людей, очень здорово принимали.
— Как же случилось, что вы все же оставили карьеру чиновника и ушли на эстраду?
— Знаете, если бы не революция 1991 года, я бы, скорее всего, и не бросил свою работу. Я собирался ехать в Англию в наше торгпредство на три года, а тут путч, и все полетело кувырком.
— Но если вы не рассчитывали всерьез заниматься музыкой, каким образом вы мелькали, пусть редко, на ТВ, в прессе и т. д.?
— Тоже случайно: жена моего друга работала редактором в Останкино. Так же и в журнале вышла заметка, и на радио попал — без малейших усилий с моей стороны. У меня в кругу друзей были только коллеги из министерства и дипломаты. Никого из шоу-бизнеса я не знал.
Миша Шуфутинский спел несколько моих песен: «Играй, гитара!», «Моя жизнь», «В ресторане», и когда он приехал в 1991 году в Москву с гастролями, мы познакомились. Потом он меня с Лещенко познакомил, и Лев записал целую пластинку моих вещей. Затем я был приглашен к Лещенко на день рождения, а там сидит Филипп Киркоров… Вот так все началось.
Кстати, тогда же, в начале девяностых, мне сказали, что мою песню «Сотник» исполняет в концертах Звездинский. Я купил цветы, поехал на его выступление, хотел поблагодарить его, а он спел «Сотника» и ни словом об авторе не обмолвился. Я обалдел!
Миша Шуфутинский, наоборот, и на кассетах указал мое имя, и, если я бывал в зале во время исполнения им моего произведения, всегда говорил: «Здесь присутствует Андрей Никольский — автор этой песни». А тут такое бесстыдство!
— А какое продолжение имела та история?
— Я рассказал об этом моим друзьям, у нас нашлись общие знакомые со Звездинским в музыкальных и иных кругах, и он сказал, что ни на что не претендует — это, мол, переписчик ошибся… В ответ я лишь саркастически усмехнулся. С тех пор я все свои произведения (а их уже несколько сотен) регистрирую в РАО. До этого случая я ничего не регистрировал. Так что нет худа без добра! (Смеется.)
— Андрей Юрьевич, я понимаю, что каждая песня, каждая новая пластинка сродни ребенку, и тем не менее какую работу вы считаете самой любимой?
— Наиболее удачным диском во многих смыслах я полагаю альбом «Желтые ненастья», который я посвятил моему другу Игорю Кудряшкину.
— Чем порадуете ваших поклонников в ближайшее время?
— В планах серия выступлений на центральных столичных площадках.
Готовится выпуск DVD, посвященный недавнему концерту в Кремле. Кроме того — тебе и читателям этой книги будет особенно интересно, — я намереваюсь записать проект с песнями из репертуара моих любимых исполнителей: Петра Лещенко, Александра Вертинского, Алеши Димитриевича, Виктора Клименко.
— Спасибо вам за интересный и откровенный рассказ, маэстро, и невольную «подводку» к теме следующей главы.
«Автора!!!»
Парадокс! Но львиную (и, пожалуй, лучшую) долю классических «блатных» песен создали люди интеллигентные и в лагерях никогда не сидевшие… Из разговора с Михаилом Шелегом
Как звучали «запрещенные песни» в исполнении «официальных лиц», нам теперь известно. Теперь будет уместно поговорить об авторстве некоторых «блатных» песен. Возьмем, к примеру, известную хулиганскую песню «Кралечка», или, как ее еще называют, «Пиковая дама». Думаете, это образец творчества босяков двадцатых годов? Ничего подобного. В рубрику «История песни» журнала «Шансонье» я как-то включил рассказ об этом произведении, написанный мной по мотивам воспоминаний Валерия Поволяева.
Называлась заметка
Как «Кралечка» спасла поэта
Песня, о которой пойдет речь, едва появившись на свет, тут же «покинула родителей» и ушла «в люди». Лихой мотивчик и злободневный для всех времен текст зазвучал в репертуаре Аркадия Северного и Саши Комара еще в семидесятые, а в недавнем прошлом композицию записали в своих альбомах Владислав Медяник и Леонид Коржов. Настоящий хит, она лишь самую малость проигрывает в популярности «Мурке» или «Лимончикам». Да и то, скорее, из-за своей «молодости». Как ни странно, но знаменитая «Кралечка» вышла из-под пера талантливых авторов всего четыре десятка лет назад, а не во времена Бени Крика, как кому-то может показаться.
В начале шестидесятых годов на Одесской киностудии снимался фильм «Страницы былого». По сюжету в картине должны были прозвучать три песни, сочинением которых занимались известный композитор Андрей Эшпай и поэт Владимир Карпеко.
Две композиции, воспевающие в духе тех времен «комсомольцев-добровольцев», сложились легко, а вот с третьей, которую по сценарию исполнял хулиган Яшка Пятачок, авторам пришлось помучиться. Никак не выходило у морально устойчивых советских художников изобразить «приблатненную» музыкальную зарисовку.
