Сорокалетний юбилей я справлял на лесоповале в лагере строгого режима.
Там обычно все в грелках заносится — спирт, водка. А я крепких напитков не люблю. И вот со страшными трудностями мне в зону занесли бутылку шампанского и бутылку вина. Несколько близких друзей-каторжан поздравили меня, и мы выпили это вино. Так что никакой помпы не было. И перспектив тоже. Шестнадцать лет у меня просто отняли, вычеркнули из жизни. И здоровье подорвано очень. Я был полон сил, надежд, но восемь лет последнего срока у меня просто вырвали из жизни — до сорока трех я был на строгом режиме плюс два года ссылки. В общей сложности я провел в лагерях шестнадцать лет.
Сегодня я много выступаю, путешествую, сочиняю новые песни. Жизнь продолжается…»[19]
Так выглядит версия тех событий из уст самого маэстро. Но согласитесь, что всегда интересно знать разные точки зрения. К тому же в рассказах о себе даже самый «матерый человечище» нет-нет да и норовит приукрасить: где-то туману подпустить или, скажем, забывает «неважные» детали.
Стал я искать, кто бы мне рассказал о молодых годах Михаила Звездинского, и нашел. Причем абсолютно случайно. И где? В книге мемуаров барабанщика из «Машины времени» своего тезки Максима Капитановского. Очень смешная книжка, между прочим, рекомендую от души. «Во всем виноваты “Битлз”» называется.
Прочитал ее, и захотелось что-нибудь еще такого же позитивного и веселого полистать. Прихожу в книжный, смотрю, на полке еще одного «машиниста» воспоминания лежат: Петр Подгородецкий, «“Машина” с евреями» — на обложке нарисовано. Хоть и не моя тема, а как толкнуло что-то под руку: бери, мол.
Я взял… и вы не поверите, тоже нашел там историю про героя этой главы. Сейчас хожу и удивляюсь: почему все музыканты из «Машины времени» вспомнили о Звездинском? Не иначе они его скрытые поклонники. А еще говорят — рокеры не любят блатняк. Еще как! Вон даже Гарик Сукачев в интервью выдал: «Весь русский рок вышел из блатной песни». Я лично согласен. Впрочем, не буду отвлекаться и дам вам прочитать занимательные отрывки, а сам, пока вы бегаете глазами по строчкам, схожу еще раз в магазин — говорят, у Макаревича тоже есть мемуары.
Максим Капитановский описывает в нижеследующем тексте период своей работы в ансамбле загородного ресторана «Старый замок» в первой половине семидесятых годов. Итак, летний вечер, «на сцене музыканты, все в меру импозантны, лениво подтянулись, им время подошло…»
«В половине первого в зал вошли трое молодых мужчин. Они заняли второй от сцены столик. Мужики как мужики, но что-то уж очень похожи на музыкантов. А ведь всем известно, что музыканты ночью по ресторанам не ходят.
— Звездинский, — тихо сказал Гриша (руководитель ансамбля), кивнув на черноволосого парня с цепким взглядом из-под темных очков.
Мы все подтянулись. Михаил Звездинский был широко известен в узких кругах как один из самых процветавших тогда ресторанных певцов. Он пел белогвардейщину, Аркадия Северного и тому подобный совершенно запрещенный, а значит, модный и желанный репертуар. У Михаила не было постоянного места работы, он кочевал по кабакам и кафе, где устраивал тайные “ночники” по четвертаку с носа.
“Где сегодня Звездинский?” — спрашивала где-нибудь в “Интуристе” друг у друга позолоченная фарцмолодежь и, получив, например, ответ: “В “Пилоте”, ехала после двенадцати на бульвар Яна Райниса в кафе “Пилот” — внешне темное и как будто вымершее еще год назад. На условный стук открывалась неприметная дверь со двора, и желающие через темный кухонный коридор попадали в ярко освещенный зал, наполненный блестящими молодцами и девушками в дорогих шубах, которые они по понятным причинам предпочитали не сдавать в гардероб. За двадцать пять входных рублей клиент имел право на бутылку шампанского (4 руб. 20 коп.) и шоколадку “Аленка” (1 руб. 10 коп). На оставшиеся 19 руб. 70 коп можно было насладиться творчеством Звездинского и возможностью еще с недельку рассказывать, как Серега Киевский нажрался и как Любка-Шмель, жуя резинку и кутаясь в норку, ловко срезала мента во время облавы справкой о том, что она работает лифтером в Доме на набережной.
В последнее время поговаривали, что Звездинский подыскивает постоянную точку…
Троица озиралась по сторонам и не спешила делать заказ… Потом Звездинский шепнул что-то одному из своих спутников, тот подошел к нам и при помощи пятидесяти (!) рублей (обычно заказ стоил 10 рублей. — Авт.) попросил сыграть композицию Джона Маклафина Move on. Маклафин, один из самых техничных гитаристов мира, как-то рассказывал своим друзьям, что записал эту вещь экспромтом, под сильнейшим кайфом и ни за что на свете не смог бы повторить. Подобный заказ был издевательством, равносильным плевку в лицо.
Михаил Звездинский. 1989. Борода после возвращения еще не успела отрасти
Пришлось ощутимо ударить в грязь лицом. Под насмешливыми и преувеличенно осуждающими взглядами троицы мы униженно попросили обменять “Мувон” на три любые песни. Они кивнули: мол, лохи, вы и есть лохи, и, даже не дослушав обновленную “Палому”, прошли не к выходу, а за занавеску. В сторону директорского кабинета.
Минут через сорок они снова появились в зале, душевно попрощались с сопровождавшим их директором и отбыли в теплую летнюю ночь.
На следующий день наш шикарный ансамбль уже работал в станционном буфете платформы Павшино. Попробуйте угадать, кто стал петь “Поручика Голицына” в раскрученном и модном ресторане “Старый замок”?»
Теперь предоставим слово Петру Подгородецкому.
«Ярким примером того, что в СССР подпольным музицированием можно было заработать много денег, являлась история Михаила Звездинского. Когда-то в конце семидесятых один приятель пригласил меня “на Звездинского”. Дело было на какой-то праздник, то ли Пасху, то ли Первое мая. Начиналось шоу, по-моему, в полночь. В ресторане были накрыты столы (бутылка водки, бутылка вина, салат, мясное и рыбное ассорти) и сидели люди в костюмах и галстуках. Многих сопровождали дамы. Некоторые в декольтированных платьях и даже с настоящими драгоценностями. Народ вел себя спокойно и солидно, тихо выпивал, закусывал, иногда что-то доказывал официантам. Потом на сцене появились музыканты. Из них я знал, насколько помню, только Кузьмина. Играли и пели неплохо, причем частично на английском языке. Сам Звездинский появился часа через три. Тут я услышал всю “блатную” программу. Правда, кроме “Поручика Голицына” и “Сгорая, плачут свечи”, он спел еще несколько западных хитов. Поскольку я не являюсь поклонником кабацкой музыки, мне это как-то не очень понравилось, а вскоре вообще забылось. Вспомнил я о Звездинском только тогда, когда его арестовали в 1980 году, — слухи об этом быстро распространились в музыкальной тусовке.
На самом деле Звездинским была выстроена замечательная система, которую он сам называл “семиразовый рабочий год”. В то время было семь основных праздников: Рождество, Новый год, 8 Марта, 1 Мая, День Победы, 7 ноября. Естественно, это были праздники, которые отмечали и люди, интересовавшиеся песнями Звездинского. Михаил Михайлович Звездинский был довольно известным исполнителем, как тогда говорили, блатных песен. Пара-тройка судимостей только добавляла ему авторитета в глазах слушателей. А еще он был отменным организатором. Механика его шоу была такова: директору какого-нибудь ресторана давалась взятка за то, что он открывал ресторан на ночь. Оплачивался банкет человек на триста, но по минимальной программе: вино, водка, холодная закуска. В зале устанавливался хороший аппарат. Приглашались музыканты от Кузьмина до Серова и певицы от Долиной до Пугачевой. Сам же Звездинский доставал свою черную записную книжку необъятных размеров и обзванивал кредитоспособных клиентов. Когда набиралось человек сто пятьдесят — двести, готовых прийти на ночное шоу, иногда с дамой, и заплатить за это по сотне рублей с человека, обзвон прекращался. Общая сумма гонорара, скажем, в тридцать тысяч рублей, делилась примерно так: семь тысяч — взятка и банкет, три тысячи — аппаратура и музыканты, остальное — гонорар маэстро. То есть в год выходило примерно сто сорок тысяч рублей.
