Критянин повернул через ворота в высокой кирпичной стене, окружающей дом возле Риджентс-парка, шагнул в кустарник, сливаясь с тенями. Он взглянул на светящийся циферблат своих часов. Без десяти минут семь, что означало, что у него было немного времени в запасе.

На нем была темная куртка-анорак, из кармана которой он достал маузер с выпуклым глушителем на конце ствола. Он проверил действие и сунул его обратно в карман.

Дом был достаточно внушительным, чего и следовало ожидать, поскольку он принадлежал Максвеллу Джейкобу Коэну — Максу Коэну для его друзей. Помимо всего прочего, председатель крупнейшего производителя одежды в мире, один из самых влиятельных евреев в британском обществе. Человек, которого любили и уважали все, кто его знал.

К сожалению, он также был ярым сионистом, что является значительным недостатком в глазах определенных людей. Не то чтобы это беспокоило критянина. Политика была чепухой. Игры для детей. Он никогда не задавал вопросов о цели, только о деталях, и в этом случае он тщательно их проверил. Там были Коэн, его жена и горничная — больше никого. Остальные слуги выжили.

Он достал из кармана черный шлем-балаклаву, который натянул на голову, оставив открытыми только глаза, нос и рот, затем натянул капюшон куртки, вышел из кустарника и направился к дому.

Мария, испанская горничная Коэнов, была в гостиной, когда раздался звонок в дверь. Когда она открыла его, она испытала сильнейший в своей жизни шок. Призрак перед ней держал пистолет в правой руке. Когда губы шевельнулись в непристойном разрезе на шерстяном шлеме, он несколько хрипло заговорил по-английски с сильным иностранным акцентом.

— Отведите меня к мистеру Коэну. Мария открыла рот, чтобы возразить. Пистолет был угрожающе вытянут, когда критянин вошел внутрь и закрыл за собой дверь. — А теперь быстро, если хочешь жить.

Девушка повернулась, чтобы подняться по лестнице, и критянин последовал за ней. Когда они шли по лестничной площадке, дверь спальни открылась, и появилась миссис Коэн. Она жила со страхом перед такого рода вещами уже несколько лет, увидела Марию, человека в капюшоне, пистолет и рефлекторно отскочила назад в спальню. Она захлопнула и заперла дверь, затем подбежала к телефону и набрала девять-девять-девять.

Критянин подтолкнул Марию вперед. Горничная споткнулась, потеряв туфлю, затем остановилась у двери кабинета своего хозяина. Она поколебалась, затем постучала.

Макс Коэн ответил с некоторым удивлением, потому что это было строгое правило дома, что его никогда нельзя беспокоить в его кабинете до восьми вечера. Он осознал, что Мария стоит там, без одной туфли, с ужасом на лице, а затем ее оттащили в сторону, и появился критянин с пистолетом с глушителем в руке. Он кашлянул один раз.

Макс Коэн в молодости был боксером, и на мгновение мне показалось, что я снова на ринге. Хороший сильный удар в лицо, который сбил его с ног. А потом он лежал на спине в кабинете.

Его губы пытались сформировать слова самой распространенной еврейской молитвы, которую читает любой еврей, последней молитвы, которую он произносит перед смертью. Слушай, 0 Израиль. Господь, Бог наш, Господь един. Но слова отказывались приходить, и свет очень быстро угасал, а потом была только тьма.

Когда критянин выбежал из парадной двери, в конце улицы появилась первая полицейская машина, которая ответила на звонок, и он услышал, как другие быстро приближаются. Он метнулся через сад в тень и перелез через стену в другой сад. Наконец, он открыл ворота, чтобы через несколько мгновений выйти на узкий переулок. Он опустил капюшон, снял шлем-балаклаву и поспешил прочь.

Его описание, полученное от горничной экипажем первой полицейской машины, прибывшей на место происшествия, уже передавалось по радио. Не то, чтобы это имело значение. Пара сотен ярдов, и он затерялся бы в зелени Риджентс-парка. Прямо до станции метро на другой стороне, пересадка на Оксфорд-серкус.

Он начал переходить дорогу, раздался визг тормозов. Чей-то голос позвал: «Эй, ты!»

Это была полицейская машина, один быстрый взгляд сказал ему об этом, а затем он нырнул в ближайший переулок и побежал. Ему, как всегда, повезло, потому что, пробегая вдоль ряда припаркованных машин, он увидел впереди человека, садящегося в одну из них. Дверь захлопнулась, двигатель завелся.

Критянин рывком открыл дверь, вытащил водителя головой вперед и прыгнул за руль. Он завел мотор, крутанул руль, смяв ближнее крыло припаркованной впереди машины, и быстро уехал, когда полицейская машина с ревом помчалась по улице за ним.

Он срезал через Вейл-роуд в Паддингтон. У него не было много времени, если он хотел оторваться от них, он знал это, потому что через несколько секунд каждая полицейская машина в этой части Лондона соберется в этом районе, плотно оцепив его.

Там был дорожный знак, стрелка указывала направо, что не оставляло ему особого выбора. Улица с односторонним движением между складами, узкая и темная, ведущая к товарной станции Паддингтон.

Полицейская машина была уже близко — слишком близко. Он увеличил скорость и увидел, что въезжает в длинный узкий туннель под железнодорожной линией, затем он заметил фигуру впереди.

Это была девушка на велосипеде. Молодая девушка в коричневом спортивном пальто, с полосатым шарфом на шее. Он заметил ее белое испуганное лицо, когда она оглянулась через плечо. Машина закачалась.

Он крутанул штурвал, задев ближним крылом стену туннеля так, что полетели искры. Это не было хорошо. Там просто не было места. Раздался глухой удар, не более того, а затем она отскочила в сторону от капота машины.

Полицейская машина резко затормозила и остановилась. Критянин продолжал идти, прямо из конца туннеля на Бишопс-Бридж-роуд.

Пять минут спустя он оставил машину на боковой улице в Бейсуотере, пересек Бейсуотер-роуд и быстро зашагал сквозь деревья через Кенсингтон-Гарденс, выйдя у Куинз-Гейт.

Когда он шел к Альберт-холлу, там была целая толпа, а к кассе стояла очередь, потому что в тот вечер был важный концерт. Венский филармонический оркестр исполняет хорал Святого Антония Брамса, а Джон Микали исполняет Концерт Љ 2 до минор Рахманинова.

21 Июля 1972 года. Критянин закурил сигарету и стал рассматривать фотографию Микали на плакате, знаменитого парня с темными вьющимися волосами, бледным лицом и глазами, похожими на прозрачное черное стекло.

Он обошел здание с тыльной стороны. Над одной из дверей висела светящаяся вывеска с надписью «Художники». Он вошел. Швейцар в своей будке оторвал взгляд от спортивной газеты и улыбнулся.

— Вечер, сэр, сегодня холодно.

— Я знавал и похуже, — сказал критянин.

Он спустился в коридор, ведущий к задней части сцены. Там была дверь с надписью «Зеленая комната». Он открыл ее и включил свет. Это было на удивление просторно, как и раздевалки, и разумно обставлено. Единственной вещью, которая явно знавала лучшие времена, было учебное пианино у стены, старое вертикальное пианино, которое, казалось, вот-вот развалится.

Он достал маузер из кармана, открыл несессер, снял нижнюю панель и засунул маузер внутрь, чтобы его не было видно. Затем он снял куртку, бросил ее в угол и сел перед зеркалом.

Раздался стук в дверь, и в комнату заглянул режиссер. — У вас есть сорок пять минут, мистер Микали. Могу я попросить их принести тебе кофе?»

— Нет, спасибо, — сказал Джон Микали. «Кофе и я не согласны. Какая-то химическая штука, мой доктор говорит мне. Но если бы вы могли приготовить чайник чая, я был бы вам очень признателен».

«Конечно, сэр». Режиссер, направлявшийся к выходу, остановился. «Кстати, если тебе интересно, по радио только что передали новость. Кто-то застрелил Максвелла Коэна в его доме возле Риджентс-парка. Человек в капюшоне. Ушел вчистую.»