– Видите ли, товарищ полковник, юноша практически здоров, но он прибыл на медкомиссию весь побитый. Неизвестно, какой образ жизни он ведет. Нам же в авиации хулиганы не нужны?

От этих слов Лешка мгновенно покраснел, как рак, и начал быстро и сбивчиво говорить:

– Товарищ полковник, нормальное у меня поведение, просто мне сон приснился, как будто я летаю. Вчера я бежал с крутой горы, и мне показалось, что я смогу полететь. Но я споткнулся и упал. Я очень хочу стать летчиком, для меня другой профессии не существует. Даже если вы меня сейчас не допустите, я все равно на следующий год поступлю. Я все равно буду летать.

При этом у Лешки навернулись слезы на глаза, голос предательски задрожал, и он преданно посмотрел в глаза военкому, от решения которого зависела Лешкина судьба. Его речь была настолько искренней и пылкой, что военком невольно улыбнулся. Но затем, совладав с собой, он негромко сказал невропатологу:

– А ну, медицина, пойдем, пошепчемся.

Выйдя из кабинета, он подвел врача к открытому окну, достал пачку «Беломорканала» и густо задымил. Грустно посмотрев вдаль, он сказал:

– Знаешь, медицина, я двадцать лет инструкторил, и таких пацанов насквозь вижу. Из него получится классный летчик. Это фанат. Ты посмотри, как горят его глаза. Я таких парней нутром чувствую.

– Товарищ полковник, я не могу взять на себя такую ответственность. По приказу я могу дать положительное заключение, если только буду уверен в психически здоровом кандидате.

– Капитан, вся наша жизнь состоит из того, что надо уметь брать на себя ответственность.

– А если он, как Беленко, улетит к японцам, отвечать будете вы?

– Беленко как раз был совсем другим, и если бы он был у меня, то я бы его обязательно списал с летной работы. Ладно, я предлагаю тебе компромисс. Подпись поставлю я, а твое дело молчать.

Невропатолог кивнул. В кабинет входили молча. Полковник расписался за врача, затем, подняв голову, пристально посмотрев в глаза Лешке, сказал:

– Летай, сынок.

На секунду Лешка поймал взгляд полковника и увидел какую-то непонятную грусть, нет, скорее, боль в глазах. Это были и боль, и отчаяние. Не мог тогда он понять, что полковник дико завидовал Лешке. Он вспомнил себя, еще юным, в голодное послевоенное время. Вспомнил, как поступал в летное училище, первый самостоятельный вылет, затем службу в учебной части инструктором. Казалось, еще вчера он, молодой лейтенант, гордый своей профессией и живший только небом, поднимается все выше и выше по ступеням летного мастерства. А сейчас он выброшен историей прочь. Жестокие правила медицины лишили его права летать. И сейчас он и есть сама история. И что удивительно, самое большое волнение у него до сих пор вызывал запах аэродрома. После списания с летной работы он еще долго приходил на аэродром, чтобы подышать этим воздухом. Именно знакомый запах перегоревшего керосина вызывал приятные воспоминания полетов. Даже по прошествии нескольких лет, полковник не понимал, почему именно запах, а не небо, самолеты или другие явления вызывали у него такие эмоции. Все это пролетело за какой-то миг и нахлынуло тоской. Сдавило горло воспоминаниями. Все это в прошлом, и уже никогда полковник не поднимет в воздух реактивный сверхзвуковой истребитель, а у этого парня все впереди. Многое бы отдал полковник, чтобы оказаться на месте этого пацана. Но сейчас он испытывал состояние безвозвратной потери, и эта боль преследует его ноющей раной и кошмарными снами, в которых он сажает горящий самолет, или отворачивает падающий истребитель от города, или собирает разбросанные останки товарищей после катастрофы. И всю жизнь ему будут сниться эти сны. Такова доля неналетавшегося летчика.

Из кабинета военкома Лешка не вышел, а вылетел на крыльях. Очередной этап к заветной цели пройден. В коридоре его ждал радостный Ахмед. Он тоже успешно прошел медицинскую комиссию и был на седьмом небе.

– Ну что, прошел? – спросил он подходившего Лешку, хотя на его лице было все написано.

– Все, братан, порядок. Слушай, мне кажется, что меня этот полковник спас. Невропатолог придрался к синякам. Зачем-то он с полковником выходил в коридор.

– Не бери в голову, все, теперь последний этап – вступительные экзамены, – весело сказал Ахмед.

Счастливые, делясь впечатлениями от пережитого, они отправились на автовокзал. Домой приехали к вечеру. Подойдя к дому, Лешка увидел стоящего около забора отца. Тот стоял, опершись на калитку, и вопросительным взглядом смотрел на сына.

– Ну что, как медкомиссия? – в его голосе слышалось беспокойство.

– Все нормально, пап, прошел, теперь буду готовиться к вступительным экзаменам.

Отец облегченно выдохнул и, обняв Лешку за плечи, повел его в дом. Он был немногословен. Вопросы задавал коротко, не отличался сентиментальностью. Но сейчас было видно, что он очень рад за сына. Стараясь скрыть улыбку, отец спросил:

– Проблемы были?

– Нет, все прошло гладко. Был момент, невропатолог прицепился, но все обошлось. Направление дали в истребительное училище. Поступать поеду сразу после выпускных экзаменов.

Несмотря на суровый нрав, отец относился к Лешке тепло. Сколько себя помнил, Лешка все свободное время проводил в гараже или в машине отца, который работал водителем такси. Благодаря этому, к шестнадцати годам он в совершенстве знал конструкцию автомобиля и мог им управлять, как профессиональный водитель.

Дома, наскоро поужинав, Лешка завалился спать, сам не веря в то, что он уже вплотную подошел к своей заветной мечте.

В школе Лешку ждал сюрприз. Как всегда, на последней минуте он хотел вбежать в класс. Но вдруг у самой двери столкнулся с незнакомым пацаном, явно чеченцем.

– Ты что, новенький? – весело спросил он. И тут же представился, протягивая руку, – Лешка.

Незнакомец хмуро ответил:

– Мурат.

– У нас правило, – Лешка брал инициативу в свои руки, – последний в класс входит учитель, а перед ним я.

– В Чечне порядки устанавливают чеченцы, – хмуро ответил Мурат и направился в класс.

Не ожидавший такого ответа Лешка замер у двери.

– Понамарев, так и будем стоять? – услышал он сзади голос учителя.

Через секунду Лешка сидел рядом с Ахмедом.

– Новенький с прибабахом, – сказал Лешка, – какой-то националист. Я с ним знакомиться, а он хрень понес: в Чечне порядки устанавливают чеченцы.

– Я его знаю, он из Вешен-юрта, а там все националисты, они еще со времен Шамиля ненавидят русских.

«Странно, – подумал Лешка, – Ахмед мне как брат, а для этого я враг, и оба они чеченцы».

– А что это его к нам перевели перед экзаменами?

– У него здесь в школе тетка завхоз, будут делать хороший аттестат, – ответил Ахмед.

На переменках новенький держался поодаль ото всех, ни с кем не общался, казалось, присматривался к новому окружению.

Сегодня два последних урока – автодело, любимое занятие в школе. По этому предмету Лешка был ас. Первым уроком было изучение Правил дорожного движения, а на втором собирали подаренный подшефным совхозом полуразграбленный ГАЗ-51. И в этом Лешке не было равных. Иной раз даже учитель труда, Магомет Исаевич, советовался, как устроен тот или иной агрегат.

– Понамарев, скоро будем заводить, только вот генератора нет, я уже ко всем обращался, не дают. Поговори с отцом, может, он поможет?

– Ага, последний раз трамблер он с матерками отдавал, – возмутился Лешка.

– Ну ладно, скоро зарплата, я сам куплю, – Магомет Исаевич опустил глаза.

– Да вашей зарплаты только на трамблер и хватит.

Магомет Исаевич был тихий и скромный учитель труда. Он никогда не повышал голоса, но на его уроках всегда царила железная дисциплина. Урок он всегда вел так интересно и увлеченно, что сорок пять минут пролетали, как переменка. Он пользовался уважением не только у учителей и учеников, но и родителей. Про него можно сказать – учитель от бога.

После уроков Лешка подошел к Ахмеду и негромко сказал:

– Генератора у отца нет, я точно знаю, если не достанем – Магомет Исаевич со своей зарплаты купит. Предлагаю сегодня залезть в автопарк.