Как будто трещину сквозную
Я вдруг увидела в стене,
И та придвинула вплотную
Страничку прошлого ко мне.
Вот что поведала страница.
…Гурьба людей, судя по лицам,
Того же рода, что и я,
Негодованья не тая,
Кляня кого-то, с кем-то споря,
Тащила безлошадный воз,
Еще не принявши всерьёз
На всех свалившегося горя.
Их было больше десяти.
Какие узы их скрепляли,
И что собой они являли –
Теперь ответа не найти.
Но все спаялись в плаче
горьком,
Лишь очутились за пригорком,
Откуда стали не видны
Гурты, отары, табуны,
Внезапно ставшие чужими,
Отнятые людьми лихими,
Людьми в скрипучих пиджаках,
С законом пагубным в руках8.
VII
Холмов знакомых очертанья
Давно растаяли вдали,
А люди всё куда-то шли
С бедою, возом и стенаньем.
Упав на землю, засыпали.
А если с неба вдруг польёт,
На кольях утлое жильё
Напялить ловко успевали.
Из них мне дядькою был кто-то.
Мне шел, должно быть, пятый год.
Я, общей пользуясь заботой,
Пока не ведала невзгод.
Но тоже жизнь – не без изъяна:
То сыр засох, то нет ирьяна 9,
Даже обычная вода
У нас бывала не всегда.
Степные редкие колодцы
Нам освежали только страх:
Их охраняли инородцы,
Всё в тех же черных пиджаках.
Лишь мы направимся гурьбою
К заветной влаге, как пальбою
И гоготом без всяких фраз
Оглушат и отринут нас.
А смерть таит не только пуля.
В сухой степи, в разгар июля,
На тех, кто претерпел урон,
Она глядит со всех сторон.
От зноя, зла и мысли гневной,
И отвсего, что в этот ряд
Поставить можно, ежедневно
Слабел наш маленький отряд.
Уже оставлена телега
С остатком скарба.
И привал
Старшой всё чаще объявлял,
Помимо полдня и ночлега.
Уже растресканные губы
Кусок еды сухой и грубой
Принять не могут. Сохнет рот.
В глазах темнеет. Смерть идёт.
А впереди – рывок последний.
Чуть-чуть пустыни,
а затем –
Колодец, слышали намедни,
Не охраняемый никем.
Мы вышли в ночь.
Меня, похоже,
Тащить в корзине кто-то смог.
И так распорядился Бог,
Что я заснула в этом ложе.
А утром резво из корзины
Я прыгнула.
И в тот же миг
Моё внимание настиг
Вид ужасающей картины.
Не выдержу, коль вновь придется…
Все мои люди у колодца
Лежали навзничь, боком, ниц,
С оскалом пухлых синих лиц…
Лишь тот, кто в сруб ничком уткнулся,
Имел живой души следы.
Я подбежала. Он очнулся
И лишь сказал: «Не пей воды…»
И тут же сник.
А мне, как с неба,
Усатый, рыжий, как огонь,
Явился всадник одвуконь10
С запасами питья и хлеба.
К нему я сразу подбежала,
Поскольку всадника узнала.
То был Игнат, в шатре у нас
Бывал он гостем сколько раз.
В его приезды шумно было.
Все люди нашего аила11
Дружили с ним, меня он знал
И даже дочей12 называл.
VIII
Теперь он очень мрачен был,
Смотрел, вздыхал и землю рыл.
Или тянул слова, как пел:
«Ну что ж я, что ж я не успел?..»
Я помню вислый мокрый ус,
И свежий на губах прикус.
Уже смеркалось. Он всё рыл,
И мёртвых в яму относил.
Вдруг бросил всё, схватил меня,
Вскочил со мною на коня,
И только ветра свист в ушах…
А следом выстрелы – бах, бах!
А он, пригнувшись надо мнрой,
Шептал коню: «Спасай, родной».
Конь мчится.
Мы, как по струне
Скользим натянутой, певучей.
И вторят ей то залп трескучий,
То гогот, столь знакомый мне.
Им весело, как на досуге.
Всё больше их. Мы в полукруге.
Нас жали к лесу.
Видно, им
Мой всадник нужен был живым.
Надеюсь, объяснять не надо,
Что ночью всадник не пойдет
С намёта13 в лес, где его ждёт
Неодолимая преграда.
А мы неслись, неслись стрелою
К преграде той наискосок.
И лишь опушка своей мглою
Прикрыла нас, как мы прыжок
Со всадником с коня свершили!
Конь вдоль опушки в темноте
Помчался налегке.
А те –
За ним, на топот поспешили.
Конь к утру измотав погоню,
Нас отыскал.
Я плохо помню
Миг ликованья. Дольше страх
Живёт в младенческих умах.
IX
Дорогой длинною, предлинной
Томились мы. А время шло.
Игната бурою щетиной
До самых глаз заволокло.
Мы больше ехали ночами,
Причиной был не только зной.
Игнат замучился со мной,
Вёз на руках и за плечами.
А отдохну при свете белом,
Плёл мне венки.
И между делом
Ругал селенья. Но тайком
Ходил туда за молоком.
…Всё это – смесь воображенья,
С крупой реального.
Но вот –
Без разбавлений эпизод.
В последний день передвиженья
У берега большой реки
Мы, вялые, как тюфяки,
Сползли с коня.
Ну кто же знал,
Что приготовил нам привал!
Чудесный вид, гоня усталость,
Меня в мгновенье покорил.
Вот я в воде!
Пила, плескалась…
Игнат с волненьем говорил:
«Пей, доча, пей. Тут без отравы.
Донец меня вскормил-вспоил.
Он мне как брат, как твой аил.
Зарас14 поищем переправы.
Глядишь, вечерять будем дома…
Жаль, что нельзя нам до парома:
Оно, хоть тут и свой народ,
Всё ж лучше по темну и вброд.
Мы по лугу чуток проскачем,
А там… ты слушаешь меня?..
Увидим крышу куреня…
Он есть… Не может быть иначе.
Конешно, целый!
Чё с им станя!
А в ём – маманя и Васяня…
Подрос, должно…
И Нинка… Эх!
Увидеть бы живыми всех!…
Какая б с плеч моих свалилась
Неимоверная гора!..
Ты там не слишком остудилась?
Вылазь, поешь, и спать пора».
Он сам не спал. Глаза прикроет
Лишь на минутку. И опять
Плетёт венки, шалашик строит.
И письма так любил читать!
Другого не имелось, или
Он об ином и не мечтал.
Листки прорехами светились,
А он читал их и читал.
Но тут он только разместился
С письмом и яблоком в руках,
Как чуть поодаль, в лозняках
Раздался свист.
Он повторился
В мгновение со всех сторон…
И черной стаею ворон
Отряд в тужурках опустился.
…Удары, стоны, визг приказ,
Восторги, гогот… Их взяла!
Игнат верёвками увязан
И брошен поперек седла.
Конь удивлён, обеспокоен.
Подпрянул аж, познавши плеть.
Игнат успел мне прохрипеть:
«Прости, дитё, за зло чужое…»
X
«Гей, ты, хорунжий!
Хочешь мира –
Отдай нам шайку Вилимира15.
Ах, ты не хочешь! Ну, пока
Давай-ка спляшем гопака».
Прикрученный тремя узлами,
Конь бесновался и храпел –
Под бранью, гиком и хлыстами
Позор впервые он терпел.
Сознанье гордости и воли
Давно впитав от седока,
Не знал он, что созданью боли
Способна чья-нибудь рука.
Теперь лихое потрясенье
Весь мир его повергло в прах,
Застыли ужас и смятенье
В недавно пламенных глазах.
Игната на него бросали,
Берясь за тело вчетвером.
Когда он падал – гоготали,
Бросали вновь, и вновь топтали
Его же собственным конём.
Пока те звери изнугрялись16
Над «ниспроверженным врагом»,
Другие, сидя под кустом,
Трясли оклунки17.
Раздавались
Меж ними брань и пьяный смех -
Дыханье варварских утех.
«… Никак беляцкие труды?»
«Не-е, письма, мать его туды.
Пошто мне голову морочишь?
Я, если хош, так среди ночи
Их разгляжу за три версты…»
