-2-

К слову сказать, жили мы в каменном доме на Чортоскубовой стороне. Дом был сложен из «семерика», и он стоит до сих пор и будет стоять еще столько же и еще раз по столько. Дом состоял из двух комнат и сеней. В одной мы спали на лежанке, там же стоял стол, за которым собиралась наша семья за обедом, в дальней, от входных дверей комнате, была спальня родителей. Собираясь за обедом в большой комнате, мы сидели на лавке вдоль стены, напротив, за столом, сидели родители. В углу был установлен «мыснык», в котором была собрана посуда, завешенный шторкой. Вдоль противоположной стороны комнаты стояла русская печь или по нашему «пичь», с лежанкой. Стол, во время обеда, венчал казанок, в котором находилось кушанье, и каждому из нас принадлежала деревянная ложка. Ели все прямо оттуда и не дай Бог, чтобы кто-то посмел стянуть какой-нибудь кусок от противоположного борта казанка, сразу мог получить деревянной ложкой по лбу, что сопровождалось батьковой фразой:

–Ешь возле себя.

Этот неписаный закон мы знали и старались его соблюдать, так как опасались последствий.

В сенях в холодное время года могла жить корова с теленком, или само теля, если было уже достаточно большим, чтобы обходиться без мамки, и в мои обязанности входило уносить из-под них все их испражнения, которые они производили в достаточном количестве. Ко всему мне нужно было успеть подставить под них ведро, чтобы они окончательно не загадили сени (или по нашему «сины»). При этом стоит напомнить читателю, что у меня уже был младший брат, который на звук журчания, мог и проснуться, от чего я мог схлопотать и оплеух.

Вот в таких нехитрых условиях и жила наша семья, они ничем не отличались от условий других семей в нашем поселке и являлись условиями привычными. Таков был уклад жизни того времени.

Как–то в один из дней осени, моя мама предложила перевести телку в дом, иначе, не дай Бог, ее украдут. А сказать по правде, воровство в то время процветало, как процветает оно сейчас и, судя по всему, процветать будет на наших просторах еще очень продолжительное время.       Батько на ее слова ответил:

–Будет весть по слободе, что начали красть, так переведем.

–Ну добре, ответила мать.

И этой же ночью нашу телку украли.

К слову о ворах. Крали, как правило, заезжие. И не дай бог, им было пойматься нашим сельчанам. Правосудие чинили по месту. В этой связи хочу вспомнить нашего односельчанина Фетиса, то ли это имя было, то ли прозвище, не могу сказать, однако он был очень злой дядька. И если ловили вора, то его вязали и чинили самосуд. Этот Фетис шел со двора со словами :

–Йду вора быты,

И возвращался он только вечером, уже удовлетворенный, задумчивый, занятый своими мыслями.

Какова судьба была тех воров, история умалчивает, однако, вряд ли их лишали жизни, скорее всего после всех экзекуций их отпускали, и я очень сомневаюсь, что им, в последствии, приходила в голову мысль, о том, чтобы красть в этом селе в дальнейшем. Это был грубый, однако действенный метод, который приносил свои результаты.

Часто нас, пацанов, взрослые брали на рыбалку. Ловили они рыбу, как правило, драчкой, то есть обсыпали сетями по кругу море, начиная от берега, и после этого, с берега вытягивали сети уже с уловом. Улов распределяли между всеми рыбаками бригады по жребию. Если артель была колхозная, то улов принадлежал колхозу и распределялся по решению бригадира колхозу и небольшими хватками для членов артели. Хватки распределяли следующим образом: раскладывали рыбу примерно поровну, на число куч, соответствующее числу рыбаков, после чего одного из рыбаков отворачивали спиной, и поочередно указывая на кучи рыбы, он называл их обладателя. Отворачивали спиной от улова по очереди всех рыбаков. Мужики смеялись меж собою, что когда отворачивали Петра-скупого, рыбака с Той стороны, и указывали на первую кучу, он всегда начинал с себя, и на вопрос:

– Кому?

Отвечал:

– Мэни!

Рыбаки вообще очень суеверный народ, и на счастье брали нас по очереди, одного из пацанов, в лодку, которая обсыпает сети, и садили его на корму. В задачи пацана входило своим присутствием приманить в сети как можно больше рыбы. Брали в лодку и меня и других пацанов, однако как ни странно, самый большой улов получался у мужиков, когда они садили в лодку моего брата Ивана. Этим он снискал популярность у рыбаков, чем без зазрения совести пользовался, да и мужики были дольны. Вот такая рыбацкая магия.

Как раз, ранней весной, я был на берегу с отцом. В лодку меня не взяли, да и отец в море не пошел, дел рыбацких и на берегу было много. Я стоял на берегу и смотрел на прибой сверху вниз. Волны были небольшими, они, то накатывались на пологий песчаный берег, то отступали в море. Это было завораживающее зрелище, то ли от него, толи от других причин, у меня закружилась голова, и я упал прямо в море на водоплеске. Благо, это увидел мой отец, он подбежал ко мне, поднял и привел меня в чувство. Выяснив, что со мной все нормально, оставил меня греться на солнышке и обсыхать, продолжив заниматься своими делами. Таков был суровый быт того времени.

Какие еще обязанности были у наших пацанов – те, кто помладше пасли гусей, постарше – коров и телок, хотя организовали череды, где пасли весть колхозный скот, однако если люди хотели, чтобы их корова паслась на хорошей траве, то привлекали к этому занятию своих младших членов семьи. Конечно, мы участвовали в заготовке сена и прочих сельских обязанностях, которых на селе было немало.

Разрешалось нам и погулять. Мы разбредались по степи, играя в свои пацаньи игры, либо бегали по селу и окрестностям, гоняя «велосипед». Конечно, велосипедом это устройство не являлось, а представляло собой всего лишь обод от велосипедного колеса, сопровождаемый и направляемый палкой с крючком.

Однажды мы нашли самопал, он был изготовлен из куска трубы, загнутой на конце и прикрепленной к деревяшке проволокой. Старшие пацаны, которые были больше осведомлены о природе этого изделия, сообщили мне, что в трубу надо напихать пороха и тогда можно стрельнуть. За порохом и я пошел домой к батьке, так как он был охотником, как и большинство мужиков нашего села, и у нас дома было ружье. Отца я застал в горнице, он ходил по комнате и о чем-то раздумывал. Я начал канючить, и ходить за ним по пятам:

– Папа, дай пороху, папа дай пороху!

Батько мой не отвечал. Окончательно осмелев, я продолжил:

– Пап, ну дай пороху!

Он, быстро повернувшись ко мне, не говоря ни слова, взял самопал в руки, посмотрел на него одним взглядом, сделал одно быстрое движение руками, разломив его напополам, после чего, так же невозмутимо отдал его мне. Взяв два куска, я, обливаясь слезами, вышел на улицу. Таково было наше немногословное воспитание. Этот случай я запомнил на всю жизнь, и вспоминал его при каждом удобном случае.

Слегка повзрослев, к нашим обязанностям добавилась обязанность сходить в город за хлебом. Город, при этом, был расположен в нескольких километрах. Хлеб продавался в лавке и, как правило, чтобы его купить, нужно было отстоять большую очередь. Стояли в очередях взрослые и наравне с ними и дети как мы. Стояние в очереди было делом обыденным, оно начиналось еще задолго до того, как привозили хлеб в лавку. Это изматывало, люди были злые. Злые не по природе своей, а по причине постоянной нужды, преследовавшей их на протяжении всей жизни. В один из таких дней, очередь была настолько длинной и плотной, что пробиться к прилавку было очень тяжело. Вдруг какой-то малец, не то чтобы ребенок, но и не взрослый, забравшись на козырек перед входом, спрыгнул вниз и по головам быстро, на четвереньках, забрался внутрь и через несколько секунд выскочил из лавки обрадованный, с буханкой хлеба. Люди, удивленные такой наглостью и умением, разрешили ему отовариться, больше из уважения к его проворству. Видя такой исход дела, другой пацан, тоже решил повторить его подвиг, однако тут же был пойман, вытолкан из очереди и снабжен тумаками вдогонку.