– А говоришь так, будто бросить хочешь.

– Я думаю об этом каждое утро, которое приближает нас к разлуке – каждое утро, когда ты тщательно облачаешься в свое одиночество и уходишь, с радостью хватаясь за любой предлог и выискивая любую лазейку, чтоб еще больше отдалиться. А я остаюсь одна, со всеми своими океанами счастья, по которым мечтала плыть вместе с тобой. Ты когда-нибудь перестанешь прятать свои эмоции, суровый мой председатель?

– Ты уже устала от меня?

– Мне кажется, твой мир вертится в противоположную сторону вращения Земли – у тебя все не как у людей.

– Да что такое произошло? С чего ты вдруг мне все это говоришь?

– Ровным счетом ни с чего. Только ты улетаешь сегодня на БАМ, так и не убедив, что любишь меня.

Что мне сказать? Что любовь – это зависимость даже для самых покорных? Что не стрела Амура, а полоска бумаги, определенным образом изменившая цвет, изменила и нашу судьбу?

Приехал тесть, скатать нас искупаться – Лялька обрадовалась, но глаза ее оставались невеселыми. Молчала на пляже, настойчиво игнорируя все мои знаки внимания. Обстановка на солнечном бреге начала угнетать. Виктор Киприянович заметил.

– Поскандалили? Но если не орать на своего мужа, к чему тогда выходить замуж?

Оля изумленно уставилась на него.

– Я пытаюсь шутить, – пояснил тесть.

– Скуда (все записано верно – это их семейное выражение) хорошее настроение?

– По закону парадокса: ты можешь стать женой, матерью, бабушкой, но покуда я жив, будешь дочкой – маленькой и любимой. Думаешь, зачем мы тебя рожали? Чтобы любить – целовать и тискать. И вообще, за все, что происходит теперь с тобой, надо бы хорошенько отшлепать твою мать.

Виновника его печали будто и рядом не лежало.

Шасси самолета коснулись посадочной полосы аэродрома Иркутска в одиннадцать часов местного времени. Тем же днем улететь в Тынду не удалось – мы заночевали в общежитии ИПИ (Иркутского политехнического института): обстановка знакомая, и денег не взяли. Но вот клопы….

В полночь по-местному с телеграфа дозвонился в Розу.

– Привет. Не спишь?

– Сколько у вас? Ты не устал, – поинтересовалась Оля.

– Нет. Я нормально переношу полеты. Ты как?

– Мне не нравится, что ты в чужом городе без меня. Там полно девочек с фигурками Элизабет Тейлор, а у меня живот растет.

– Он уже шевелится, наш ребенок? Скучаю по вам.

– Мы по тебе тоже. Очень. У тебя странный голос.

– Наверное, связь такая. Береги себя…

Диалог надо было прекращать, потому что сбилось дыхание.

Бог мой! До меня только что дошло – я говорю и делаю все не так.

Вылет в Тынду задержали еще на сутки. Появилась возможность осмотреть город, прокатится на катере по Байкалу. Что мы и сделали, не вернувшись в общагу – заночевали в Листвянке, на границе тайги и Славного Моря, взяв напрокат палатки.

Народ ликовал, меня угнетало.

– Что с тобой, комиссар? Почему похоронный вид?

– Просто устал. Человек не всегда может быть в форме.

«Форму» мою изводит осознание допущенных ошибок.

Итак, вечер, берег Байкала, водка из кружки и ностальгия.

Память часто так шутит – цепляется за какую-то незначительную деталь из настоящего, и раз – ты уже не здесь, а в тех временах, которые были, и, казалось, забыты. Любуясь закатной дорожкой солнца на водной глади, вспомнил рассказ отца – его объяснение в любви моей матери.

Победитель Японии предложил девице колхозной:

– Ищу мать своим будущим детям – если согласна рожать их, выходи за меня.

Возможно, мама так и не стала любимой женщиной моего отца, но она всегда была матерью его обожаемых детей. Чадолюбие – это у нас семейное. А любовь?

Знаю, мама в нашей ситуации сказала бы отцу:

– Езжай, спокойно работай. Я буду ждать и справлюсь одна.

Никаких упреков: у нее своих забот полон рот – вести хозяйство, хранить дом, печь хлеб, стирать, убирать, готовить, кормить и растить детей. И мы с сестрой крутились вокруг мамы – чем могли, помогали, никакую работу не считая в тягость: корову подоить, ей травы подкосить или цыплят от коршуна стеречь. Это было детство голубое – такая пора, когда за пенку от варения жизни не жалко. А любовь в романах хороша.

От кого-то слышал – у всех Оль тяжелая женская доля: не очень-то счастливы они в жизни. Моя жена должна стать исключением. Это задача партии и правительства, и я исполню ее на «отлично». Дело чести и долга. Только вот пока что-то плохо получается – я стараюсь, а она ни в какую не делается счастливой. В чем засада?

Или муж для нее не хорош? Пойдем по пунктам.

Нас, Агарковых, жена – пусть самая лучшая из всех женщин мира – интересует, прежде всего, как мать детей наших общих.

В этом плане, если есть место выбору, предпочтение отдается не красоте-уму-женственности, а доминирующему чувству материнства.

Поиски счастья с одной-другой-третьей и так далее полностью исключаются, если в семье появились дети – выбор сделан: любил-разлюбил отменяется; признается – люблю и буду любить всегда.

Какие-то проступки антисемейного характера никому из супругов не допускать, а уж коль случится, надо уметь прощать в интересах семьи.

Задача – подобное отношение к совместной жизни попытаться привить своей половине.

Считать эти правила семейным кодексом Агарковых.

Кто «за»? Голосую. Единогласно!

«Все это прокатило бы, – кривится подсознание, – с барышней твоего круга. Избранница наша – интеллигенция третьего поколения. Это культура, премудрый ты мой, она впитывается с молоком матери, и никакими Уставами ее не задавишь. Хочешь, по пунктам разложу ее ответы на твои бредни?»

«Валяй»

«Жена скажет на твои морали:

Я не свиноматка, а женщина, которая хочет любить и любимой быть.

Замужество – это не рабство; поиски счастья – пожизненная привилегия любого живущего.

Если ты утратишь роль моего идеала, я займусь поисками другого.

Детям не будет счастья в семье, где жена презирает своего мужа.

Достаточно? Убедил?»

«И что же делать?»

«Присмотрись к тестю – как он относится к своей половине. У девочек из хороших семей папа в большом авторитете. Может, и выбор ее пал на тебя из-за какой-то схожести с ее отцом».

«Боже! Какие сложности! А быть самому себе идеалом?»

«Слишком просто. Для этого даже не надо чистить зубы».

«Ну и как же стать идеалом в глазах собственной жены?»

«Хочу обратить твое внимание, что не ум, не сила в приоритете у женщин, а, как это ни парадоксально, внешность мужчины – с нее начинается зона любви».

«Думал, ты скажешь – 24 часа в сутки глядеть в глаза, гладя ручку, и мурлыкать: «единственная моя»….»

«Для этого тебе стоит напиться – тогда ты становишься пылким и страстным, открытым и прямолинейным, человеком эмоций, как джин из бутылки. Таких тоже любят, но недолго. В реальной жизни, если хочешь убедить женщину в искренней любви к ней, надо быть готовым идти на компромиссы со своими чувствами и привычками: тут сдержать себя; с этим смириться; на это закрыть глаза. Постоянно приспосабливаться к окружающей обстановке – ежедневно разыгрывать сотни эпизодических ролей на подмостках обыденности, быть канатоходцем, постоянно что-то уравновешивать, взвешивать, чтобы не разрушить создаваемую конструкцию. Гораздо проще – взять и влюбиться, то есть полностью сконцентрироваться на «женщине всей жизни», на избранной, обожаемой. Тогда тебе многое простится, а остальное решится само».

«У нас нормальный, здоровый брак. Какого тебе черта надо?»

«Я тебе так скажу – если любые слова жены пусть даже самые занудо-ругательские звучат как соловьиные трели, а не кудахтаньем, то ты ее любишь. Готов признать, что супруга твоя курицей быть не может?»

«Не получится так, что полюблю некий фантом, призрак вместо реальной женщины, увидев которую, окончательно разочаруюсь в этом браке? Ты уверен, что от любви настоящей к своей жене, жизнь моя станет легче мешка цемента, а сам я из сатирика-реалиста не превращусь в мелодраматика? А вдруг от такой страсти сердце пробьет грудную клетку?»