И тут Серый Волк выпрыгнул из куста на расшалившихся поросят….

Без стука в комнату врывается Гончарова. Ой, как она орала!

Зязеву:

– Пьяница залетный! Пошел вон отсюда!

Поньке:

– Тюхтя бесхребетная! Всегда у председателя наповоду!

Оле:

– Малолетка шалавая! Я тебя выгоню из общежития!

Мне по щекам – левой-правой, левой-правой:

– Бабник! Бабник! Бааа….

Она орала и рыдала, будто самоистязалась.

Что говорить? Семейная драма, да и только.

Все исчезают, ГК уходит, бабахнув дверью. Я ложусь в постель и сразу же засыпаю глубоким, но беспокойным сном. Много информации для размышления? Да.

Просыпаюсь среди ночи отчаянно голодным. Кем бы заморить червячка? Во всех тумбочках пусто. Только у Сазикова в литровой банке домашнее варение из облепихи. Я его прям через край, запив водой из графина. Снова в кровать и спать.

Ясности мышления нет и утром. Впопыхах собираюсь на военку – не умывшись, не побрившись, даже не позавтракав. Все равно опоздал – батарея стоит на разводе. Через стеклянные двери знаками командиру первого отделения – Валера, доложи за меня: я в секретную часть за чемоданом.

Мне нужно многое обдумать, и лучше это сделать наедине с самим собой и своими мыслями. Но первая пара самоподготовка, и командир взвода (т.е. я) на лобном месте под прицелом тридцати пар любопытных глаз. У меня портится настроение – хотя, казалось: куда же еще? В висках стучит кровь, не давая сосредоточиться.

Черт возьми, цепь совершенно неожиданных событий, и получилось то, что имеем. Я не смогу (не сумею?) сделать вид, что ничего не случилось. Сердце болезненно сжимается – какой неожиданный поворот судьбы. Подумать только: на весы брошены карьера и честь. Как поступить, сохранив самоуважение? Болезненна и неприятна мысль, что я не в силах ничего изменить.

Вспомнилась Оля – Господи, как она? А ведь я предупреждал: держись от меня подальше. Тупо пытаюсь придумать слова, которыми смог бы все объяснить. Но еще не уверен, что у меня вообще хватит смелости к ней подойти после такого.

В аудитории что-то творится – народ переглядывается, перешептывается и во все глаза глядит на меня. Гул возбужденных голосов становится все громче и громче.

Меня это начинает доставать.

– Хотите заняться строевой подготовкой? Тогда засуньте свои языки….

Перемогли первый час, потом перерыв. Я все сижу за кафедрой. Вначале второго часа уступаю место дежурному:

– И чтоб я в гальюне слышал, как у вас мухи летают.

Покурил, заглянул в зеркало и – да етижь твою мать! – буквально закипел от негодования. Думаю, мое подсознание в ту же секунду хлопнулось в обморок. Вот стервецы! Вот над чем они потешались битый час в аудитории. У меня на усах с обеих сторон прилипли две горошины облепихи.

Хочется весь взвод положить поперек колен – у меня возникли серьезные планы на их задницы. Подсознание солидарно – вернувшись из обморока, причмокивает губами и просто светится от предвкушения экзекуции. Оно подпрыгивает, как ребенок, которому пообещали мороженое.

Короче, не в шутку злой помчался в аудиторию. Ох, не фига себе – там уже начальник строевого отдела Довгань. Он пыхтит, глядя на меня:

– Взвод шумит на всю кафедру, а командир где-то шляется!

– Виноват, товарищ майор – живот прихватило.

– Если еще хоть писк услышу…, – он скрывается за дверью.

Злости моей как не бывало. Похоже, и у подсознания отобрали мороженое. Мы вместе хмурим брови:

– Что же вы, братцы, а?

Кафедральная тишина лопнула громовым хохотом. Тут как тут свирепый Довгань:

– Да вы что, издеваетесь? Ну-ка, встать! Выходи строиться!

Следующие полчаса мы самоподготавливались на плацу.

День заканчивается – близится роковой час, когда я озвучу принятое решение. Сегодня понедельник – в 20-00 в Красном Уголке заседание студсовета. Подсознание мое в печали. «Остановись, что ты делаешь!» – умоляет. Что? Как будто у меня есть выбор. Мысленно посылаю его куда подальше.

День выдался долгим – сплошные нервные потрясения. И, наконец, финал!

Я здороваюсь с ребятами как обычно, но за моим внешним спокойствием скрывается море чувств. Сажусь в председательское кресло, хмурюсь, собираясь с мыслями. «Почему ты это делаешь?» – рыдает подсознание. «Делаю, потому что могу!»

– Уважаемые коллеги, вынужден сделать заявление. В виду сложившихся обстоятельств слагаю с себя полномочия председателя студсовета. До разрешения конфликта или перевыборов мои обязанности будет исполнять замполит Подкорытов Сергей Геннадьевич.

Чувствую, как к горлу подступают слезы. Как ни странно, мне удается удержать себя в руках. А вот подсознание каким-то образом покидает Красный Уголок раньше меня.

Поднимаюсь в комнату, бросаюсь одетым на нерасправленную кровать. Вот и все! Студсовет, комендант, авторитет – все это в прошлом, все потерял. Приобрел лишь симпатичную первокурсницу.

Через час заявляется Понька. Пьем чай, предаемся воспоминаниям, хихикая, как подростки. Славными были эти два года.

Наконец, Сергей заявляет:

– Без тебя студсовета не будет в нынешнем его составе.

Он говорит так печально и смиренно, что у меня сжимается сердце. Хочется его обнять и утешить. А также могу адекватно заметить, что и меня прежнего уже не будет без студсовета. Но почему-то сказал совсем другое:

– Знаешь, чему удивлен? Что меня так скрыто отслеживают. Даже не замечал.

Хорошо выспавшись, открываю глаза ранним серым утром и лежу, уставившись на клен за стеклом, у которого скоро набухнут почки. «Попрут тебя из этой комнаты», – сварливо замечает подсознание и поджимает губы. «Может быть, но не сегодня». Тяжелое, зловещее предчувствие висит над моей головой темной грозовой тучей.

К черту! Не пойду на занятия….

Стук в дверь. В комнате я один. Придется вставать.

Натянув трико и тельник, открываю. Девушка.

– Оля ангину подхватила. Просит проводить до дома, в Розу.

– Скажите – сейчас буду.

Оля одетая лежит на кровати, виновато улыбается и сипит:

– Голос потеряла, температура тридцать девять…. Проводишь?

– В студенческую поликлинику не хочешь?

– Дома лучше – у меня любящая тетка главврач больницы.

– Тогда, конечно. Едем сейчас?

Подаю Оле пальто – идем на троллейбус.

– Думала, ты побоишься ко мне прийти. Значит, теперь я твоя подруга?

– Похоже на то, – я подмигнул. – Ангина – это от пива холодного?

– Наверное, – она улыбается. – Ты завтракал?

– Не успел.

– И на вокзале в пельменной не сможем – через сорок минут автобус. Ну, ничего, у нас поедим.

Мы уже сидим в троллейбусе. Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:

– Не будем суетиться – пощадим отеческие чувства твоих родственников.

Она не верит, что я серьезно – бросает на меня взгляд, в котором ясно читается: «Не глупи!»

Разъясняю позицию:

– Оля, могу принять твое приглашение в твою квартиру или комнату в общежитии, но в дом твоих родственников без их приглашения я не войду.

– Странно. Почему? Ты меня стыдишься?

– Конечно, нет. Но есть этикет. Ты извини.

Потом были вокзал, автобус, дорога и, наконец, шахтерский поселок Роза, которая была Люксембург.

– Выздоравливай, – прощаюсь у подъезда ее дома.

– Непременно, – смущенно бормочет она, все еще надеясь, что я останусь. Потом сует мне записку в ладонь. – Вечером позвони.

Вечером на переговорном пункте.

– Привет, – улыбаюсь в трубку. – Как здоровье?

– Пошло на поправку. Скучаешь?

– По твоим губам.

– Значит, тебе нужны только они?

– Еще не решил.

– Ты поел?

– На часах девять вечера…. Как ты думаешь?

– Я рассказала родителям, какой ты противный. Папа отметил – настоящий мужик. Мама обиделась – мог бы зайти.

Пытаюсь осмыслить реакцию ее родственников.

Для отца нет ценностей дороже чести дочери. Всякие там приятели-друзья должны оставаться на своих местах. Молодой человек, переступая порог дома отчего своей подруги, делает заявку на серьезность отношений.