Третья причина — это правовая система нашего государства, в которой главная цель была защита интересов верхушки административно-командной системы. В дореволюционной России следователь мог возбудить уголовное дело, но не имел права его прекратить. Это мог сделать только суд, что заставляло следователя прежде хорошенько подумать, а затем уже возбуждать дело. Сейчас не только без достаточных оснований могут открыть дело, но проводят обыски наугад (авось что-нибудь найдется), как было с Ф.Ф. Белоярцевым, "натаскивают" свидетелей, а то могут и арестовать без достаточных оснований в надежде получить "признание". Эти традиции передавались от одного поколения следователей к другому с 30—40-х — начала 50-х годов. Жаловаться прокурору в этом случае бессмысленно, прокурор опекает следствие. Совсем уже сложная ситуация возникала, если ошибку из-за амбиции и желания услужить какому-либо функционеру допускал сотрудник КГБ. Здесь защита "чести мундира" шла под покровом секретности, вы ничего не знаете и не можете защищаться. Мы многие годы воспитывались в страхе даже перед словами НКВД, МГБ, КГБ. Далее, как пишет Игорь Петрухин ("Горизонт", 1989, № 4): "Смерть обвиняемого — "большая удача" для следователя: вести дело в отношении умершего закон не разрешает, за исключением случаев, когда необходима посмертная реабилитация. Значит, если человек умер — делу конец, хотя еще неизвестно, совершал преступление он или кто-то другой, оставшийся безнаказанным". Выступающие в организациях следователи и помощники прокурора часто были необъективны, рассказывали до решения суда широкой публике свои версии, выдавая их за истину. Презумпция невиновности практически исчезла из нашей юридической практики. Все, что я здесь утверждаю, — это мой печальный опыт столкновения в связи с самоубийством Ф.Ф. Белоярцева с нашей юридической практикой не только провинциальной, но и центральной — Прокуратурой СССР. Исправить положение, как мне кажется, можно только одним способом — серьзной реформой всей юридической системы, переложив, например, бремя надзора за следствием с прокуратуры на суд, введя КГБ под контроль Верховного Совета СССР. Такой порядок существует во многих цивилизованных странах (США, Англии, Франции, ФРГ и т. д.).
Корреспондент: Вы думаете, что если функции надзора за следствием передать судам, то проблема исчезнет?
Иваницкий: Конечно, нет. Это условие необходимое, но недостаточное. Я не специалист в юриспруденции, но для меня очевидно, что должна существовать независимая друг от друга триада: следствие, адвокатура и суд. Но судьи у нас испытывают давление как со стороны следственных органов и прокуратуры, так и на местах со стороны партийно-советского аппарата. Судью при желании можно дискредитировать как "либерального чужака". На него можно воздействовать десятками способов — передвинуть в очереди на получение квартиры, отказать в ремонте здания суда, не выделить транспорт и т. п. Наконец, на следующих выборах сделать все возможное, чтобы кандидатура его не была выдвинута. Неудивительно, что, по сообщениям печати, у нас в период от выборов до выборов около половины народных судей уходят на другую работу. По числу судей на 100 тысяч человек мы в три — четыре раза уступаем развитым капиталистическим странам. Если бы вы видели, в каких условиях производится, например, у нас в Серпухове правосудие. Это, с позволения сказать, здание суда никак нельзя назвать дворцом правосудия. Необходимо поднять престиж суда, его материальную и правовую независимость от местных властей.
Еще одна причина состоит в том, что должна быть в государстве система, которую называют в США "fool proof', в Германии "idiotensicher" — "Защита от дураков". Все нельзя определить законом. Область моральной ответственности гораздо шире действий судебных кодексов. Граница между управлением, творчеством и произволом зыбка и расплывчата. Самоконтроль исчезает под холуйское песнопение. Власть на всех уровнях должна быть ограничена сроком, законами и структурой государственных институтов, кто бы ни стоял во главе: строитель или разрушитель, умный или дурак, альтруист или эгоист. Вчерашние гонимые очень быстро начинают превращаться в гонителей. Если идея поиска и творчество предается ради власти и тщеславия, то для науки ученый-администратор погибает. В таком человеке остается лишь "страх управителя" — желание любой ценой удержать власть — душить всех, кто способнее, активнее, популярнее тебя. Нельзя допускать, чтобы люди получали неограниченную власть.
Наконец, последнее: административно-командная система защищает свое существование благодаря монополии на информацию, пытаясь контролировать все массовые источники информации. А затем дает либо дозированную правду, либо просто ложь. Здесь существует только один рецепт — гарантированное право на доступ к информации, в том числе и гласность через независимую от ведомств и министерств печать.
Корреспондент: Насколько я знаю, в массовых изданиях публикации о "голубой крови" появлялись довольно часто.
Иваницкий: В общей сложности опубликовано свыше 10 статей и очерков. Но это же плохо! Если ученые вынуждены прибегать к защите с помощью массовой печати, то это означает, что не существует нормального механизма решения научных проблем. Я предлагал собрать сторонников и противников препарата Перфторан и снять все вопросы в открытой научной дискуссии. Однако если хотят уничтожить работу, то избегают открытых обсуждений, а создают закрытые комиссии. Например, академик Ю.А. Овчинников отменил Всесоюзную конференцию по применению фторуглеродных кровезаменителей, которая должна была состояться еще 10 октября 1985 года. В течение трех лет с 1983 по 1985 год, несмотря на постановление президиума АН СССР в 1980 году и наши просьбы, отменялось рассмотрение этого вопроса на президиуме АН СССР, которое так и не состоялось до сих пор.
Прошло 50 лет после репрессий 1937–1939 годов, прошло 40 лет после 1948 года — известной августовской сессии ВАСХНИЛ, прошло 39 лет после борьбы с космополитизмом "делом врачей-убийц", а мы все еще не можем прийти в себя. Это неудивительно. Время восстановления в социальных системах измеряется поколениями. Требуется смена двух-трех поколений, чтобы восстановить то, что было загублено, а это 50–70 лет. Существующие ныне ученые — это в большинстве своем ученики тех, кто передал им не критерии гражданственности, а горький опыт выживания и конформизма.
Ведь некогда существовавшие у нас могучие биологические школы Н.К. Кольцова, Н.Е. Введенского, Н.И. Вавилова, А.А. Ухтомского были полностью истреблены.
Корреспондент: Вы считаете, что происходившие события повлияли только на науку?
Иваницкий: Нет. Такая судьба была уготована вообще всей творческой интеллигенции. Да и не только ей! Последствия этого процесса мы ощущали в сельском хозяйстве и в промышленности, например, всем известна трагическая история с хлеборобом Худенко или с создателем новых станков Чабановым. О последнем говорил на одном из Пленумов ЦК КПСС М.С. Горбачев.
Корреспондент: После того как на бюро Серпуховского ГК КПСС вас исключили из партии, вы обращались в вышестоящие инстанции о восстановлении?
Иваницкий: Обращался в комиссию партийного контроля при ЦК КПСС. Кроме того парторганизация моего института обращалась на XIX партконференцию. Ответ был такой, что я буду восстановлен в партии после завершения работы следствия. Но насколько я теперь понимаю, уже четыре года следствие не может закончить свою работу, так как его основная цель — найти в нашей работе что-нибудь криминальное, а ничего нет. Следовательно, остается признать, что Ф.Ф. Белоярцева довели до самоубийства. Я не понимаю, какая связь между исключением меня из партии и текущей работой прокуратуры. Никаких пунктов Устава партии я не нарушал. Ответить на этот вопрос мне не мог также ни один из работников аппарата ЦК КПСС. Вместо того чтобы честно признаться в допущенных ошибках, следствие ищет, на кого можно переложить вину за случившееся. Да и при чем здесь партийные взыскания? Многим известно, что, помимо предсмертного письма Ф.Ф. Белоярцева, пришедшего по почте, где он писал, что он не может жить в условиях клеветы и предательства некоторых сотрудников (фамилии не были указаны), 14 ноября 1985 года, за месяц до самоубийства, Ф.Ф. Белоярцев на мое имя написал служебную записку, в которой содержался крик униженного и затравленного человека и были указаны фамилии должностных лиц местных правоохранительных органов — бывшего начальника Серпуховского УКГБ В.П. Угарова и его сотрудника С.Б. Гюльазизова. Эта записка была передана мною в Прокуратуру СССР еще в 1986 году. На вопросы, поставленные перед следствием сотрудниками института о правомочности действий указанных лиц и переданные мною письменно следователям еще в августе 1986 года, ответа ни я, ни сотрудники института так и не получили.
