— Но, понимаешь, а комната?.. Ведь сама знаешь, как в Варшаве с жильем, — продолжал я заплетаться.

Я подсел к ней и уже открывал рот, чтобы признаться во всем, когда услышал стук сапог и вопрос:

— К вам можно?

В дверях стоял Тадеуш, маленький, сияющий. Он начал объяснять, что постучал, а ему никто не ответил, а он слышал голоса и решил войти. Обрадованный его появлением, я закричал: «Просим, просим!» Тадеуш, мой избавитель, пришел напомнить, что обед у Леокадии ждет.

После трех дней Ириного присутствия я понял, что для меня существует только Мария! Это было равноценно признанию в собственном поражении, поскольку она по-прежнему не замечала меня. Через Калину я не мог ничего ей передать, так как они с Ирой были подруги еще со времен войны: служили в одном взводе Военизированных женских отрядов.

Перед отъездом Ира сухо посоветовала мне беречь нервы, что, как известно, самое главное для здоровья, а также расстаться с газетой. Она стояла в окне вагона. Я снова было решился обо всем рассказать ей, но тут дали сигнал, и поезд до Лодзи медленно тронулся. Я бежал по перрону и махал рукой. Я не мог знать, что прощаюсь навсегда.

Сам не свой, натыкаясь на прохожих, я вышел на людную площадь перед вокзалом.

На мосту через пути, прислонившись к балюстраде, слепой шарманщик наигрывал разные мелодии. У него был также ящик, из которого он при помощи чайки вытаскивал жребий. Я полез в карман за деньгами, но затем раздумал и медленно прошел мимо старика. Вокруг него толпились люди. Сделав несколько шагов, я остановился и, сунув руку в карман, нащупал там бумажку в пять злотых. Как раз столько стоил билетик. Я вернулся и, не глядя ни на кого, отдал деньги слепому музыканту. Чайка молниеносно опустилась на дно ящика и острым, длинным клювом вытянула карточку. Я равнодушно, как будто это меня не касалось, положил карточку в карман. Только отойдя немного, я остановился и облокотился на балюстраду. А затем вытащил из кармана листок бумаги в надежде: а вдруг там будет написано имя той, кого я люблю.

Я быстро пробежал глазами по неумело отпечатанным буквам, и мне стало жаль пяти злотых. «Остерегайся друзей», — гласила первая часть предсказания. После разговора с Леоном и письма, которое он мне направил, у меня на этот счет иллюзий не было. Другая часть оказалась более туманной: «У тебя непостоянный характер, берегись сквозняков». Я еще раз перечитал и поморщился.

Только спустя некоторое время я убедился, что предсказание не обманывало. После объяснения с Марией на балконе, выходившем на площадь Нарутовича, я встал наутро с опухшим лицом: в результате сквозняка нажил воспаление надкостницы.

С Марией складывалось наилучшим образом, хуже было с жильем. Раздосадованный и нервный, я с минуты на минуту ожидал дальнейшего развития событий. Мария успокаивала меня, но ведь не она была комендантом военной газеты. Я дрожал от страха всякий раз, когда кто-нибудь стучался в дверь.

На третий день после письма Леона, в полдень кто-то постучал энергично и властно. Я вздрогнул — наверное, комендант. Я подошел к двери и, придерживая ее ногой, повернул ключ.

— Кто там? — прорычал я, приняв решение обороняться насмерть.

— Впустите, пожалуйста. Времени нет.

Голос показался мне удивительно знакомым и, несмотря на хриплость и резкость, приятным. Я распахнул дверь и увидел в ней Метека — завхоза «Литературных новостей».

— Это вам — ордер. На квартиру в жилкооперативе на Жолибоже. Завтра можете и переезжать, — сурово глядя на меня сквозь очки, он подал бумажку с адресом. — До свидания!

— До свидания! До свидания!

Я вышел за ним в коридор и, онемевший, глядел ему вслед. Он спускался по лестнице стремительно, как бы съезжая на своих мягких резиновых подметках. «Порядочный человек», — подумал я не без симпатии, хотя такого мнения был не всегда. И люди порядочные, и весь мир такой, — я был полон надежд и радости жизни.

В следующую секунду снова постучали. Обрадованный, я крикнул:

— Прошу!

Я был уверен, что это снова Метек, ничьих шагов за дверью не было слышно.

— Пожалуйста! — счастливо повторил я.

И в комнате появился… комендант в компании двух редакционных курьеров. Один из них, ефрейтор Янек, упорно не проходил дальше порога и избегал моего взгляда.

— О, чем могу служить? — спросил я подчеркнуто вежливо, даже с елеем в голосе. — Никак, желаете помочь мне в переезде? Благодарствую, но только просьба поторопиться, так как я уже ухожу.

Когда несколько дней спустя я сидел на полу в моей новой квартире, роясь в чемодане, в дверь несмело постучали. Вошла Мария. В руках у нее были цветы. Сильный сладковатый запах сразу же наполнил помещение. Я поцеловал ее и долго любовался тонкими чертами ее лица. В комнату вплывали сумерки, лицо Марии белело, как ветка черешни, стоящая на шкафу в банке из-под грейпфрутового сока. Я шепнул ей на ухо:

— Смотри: н а ш а  квартира.

* * *

— Ну, как устроились? — деловито спросил меня Метек при случае. Он, кстати, сам жил в моем доме, так что на работу в «Новости» мы ездили вместе.

— А-а, — поморщился я. — Что там квартира! Самое главное — жена. Жена — краеугольный камень жизни. А вы — квартира, — я еще раз поморщился.

— Квартира — главное. — Метек сурово посмотрел на меня. — Жену найти легко, а вот квартиру…

Он был не прав. Жена у меня только одна, квартиру же я менял трижды. И считаю, что, случись наоборот, было бы значительно хуже.

Перевод В. Глазова.

Ян Бжоза

ПЛОТИНА

Скала круто подымается к серому небу. Каменная плоть ее, точно клыками громадного взбесившегося чудовища, изодрана взрывами динамита. Под скалой ревут моторы бульдозеров, экскаваторов, подъемных кранов, а среди машин люди, как муравьи. Они грузят на самосвалы мелкие обломки камня, которые только что взлетели высоко вверх в ржавом облаке взрыва. Тяжелые машины рычат, извергая черные клубы выхлопных газов. Кран забрался глубоко в пролом и, словно исполинская птица, выбирает оттуда камни покрупнее; он ссыпает их в кузова самосвалов, и машины отъезжают, подскакивая на выбоинах. Крановщик Ясек Воробей в шапке набекрень лихо орудует ковшом. Под грохот, рев, крик люди вгрызаются в гранит, который отражает их натиск со спокойным сознанием своей мощи. Где-то внизу молодой инженер в белой каске кричит в микрофон маленького транзисторного передатчика. Кричит до хрипоты, но его голос теряется в шуме работы. Дежурный инженер с тревогой поглядывает на свинцовые тучи, нависшие над скалой. Похоже, будет дождь.

И дождь пошел. Сначала он едва моросил, но постепенно набрал силу и превратился в настоящий ливень.

День сразу померк, машины и люди в полутьме кажутся неясными тенями. Но лопаты по-прежнему летают взад-вперед, пожалуй, даже с еще большим упорством. Горстка нагружающих самосвалы без устали ворочает лопатами. Франек, по кличке Раззява, работает не спеша, как бы в раздумье; с ним рядом коротышка Капала машет лопатой быстро-быстро, точно хочет камнями пробить стену дождя. Два закадычных дружка, Алоиз и Юзек, аккуратно подбирают обломки. Их лопаты громко звякают, вроде и рев машин не так слышно. Алоиз покрикивает на приятеля: «Пошевеливайся, Юзек, не стой, пошевеливайся!»

Чуть повыше в сторонке замер Рябой Михал. Он не работает. Стоит под дождем, как статуя, опершись на лопату, и смотрит перед собой невидящим взглядом. Никто его не теребит, все знают — у человека стряслась беда. Вчера прислали письмо: сбежала его жена. Вечером, в бараке, прочитав письмо, он схватил нож и хотел зарезаться. Пришлось повозиться, пока отняли у него этот нож. Михал был пьян, и остальные тоже; поэтому, когда они с ним справились и повалили на кровать, все пыхтели от усталости, а гураль Бахледа утешал его такими словами: «Плюнь, брат, баб кругом полно, не верь бабе; у суки правды что воды в решете». Алоиз посылал Юзека за водкой, чтобы залить тоску. Потом он приказал ему спеть. Юзек пел, другие — кто слушал, кто подтягивал, сидя на койках. Рябой Михал тупо глядел перед собой, совсем как сегодня под скалой. Неподалеку от Михала пристроился отпетый лоботряс Франек, фамилии которого никто не знает. Франек вроде бы работает: то камень подцепит лопатой, то размахнется и куда-то его кинет, но больше делает вид. Франек не скрывает, что на заработок ему плевать, денег у него до черта. Откуда — никому толком не известно. Догадываются, что парень нечист на руку; должно быть, набил мошну на удачном дельце и теперь прячется на стройке от милиции. Больше всех Франека донимает бородатый Амброзий: пытается обратить мошенника на путь истинный. Сыплет цитатами из библии, стращает адскими муками и погибелью души. Все над Амброзием насмехаются, а он гнет свое. Вот и сейчас, подняв лицо навстречу струям дождя, он с жаром говорит: «А посему, братия, тщитесь добрыми делами побуждать к тому же других, ибо, творя добро, вы никогда не согрешите!» По лицу у него ручьями сбегает вода.