В комнату вошла в состоянии эйфории и, не обращая внимания на заинтересованные взгляды соседки, завалилась спать.
На следующий день я побаивалась идти в институт. Первой парой стояла лекция у заведующего кафедрой педиатрии, где будет присутствовать вся наша группа и, конечно, Абрамов. После того поцелуя мне было несколько неловко с ним встречаться, особенно учитывая тот факт, что через день я уже спокойно целовалась с другим мужчиной. Димка не вызывал во мне никаких эмоций. Да, он симпатичный молодой человек, но, к сожалению или к счастью, таких эмоций как с Артемом, я с ним точно не испытывала.
Димка вошел в аудиторию и приветливо кивнул. И, собственно, на этом все закончилось. Аллочка опять не обращала внимания на Шмадченко, Сашка Серин сидел веселее всех, а Абрамов сделал вид, что не было того поцелуя. Все так, как и должно было быть.
Следующие две недели мы с Артемом вели себя хуже, чем подростки. Каждую нашу встречу целовались до стертых губ. Если удавалось встретиться в больнице во время дежурства, то находили укромный уголок и уже там целовались. Я понимала, что он взрослый мужчина и все эти поцелуи для него своеобразный тест на выдержку и ему хочется большего. Но… несмотря на то, что мне двадцать три года, я все еще ни разу не была с мужчиной, и откровенно говоря, побаивалась переводить отношения в горизонтальную плоскость.
Артем был терпелив, но с каждым разом его действия и движения становились все порывистее и несдержанней, поцелуи из ласкающих становились все более глубокими и жадными, а руки с остервенением исследовали мое тело. О таком маленьком недоразумении я разумно помалкивала, но понимала, что рано или поздно придется честно признаться, если я захочу продолжить с ним отношения.
Артем мне нравился. Он был умным, начитанным, эрудированным и на фоне моих одногруппников (единственных мужчин в поле моего зрения) естественно выделялся своей зрелостью. Но каждый раз я волей-неволей сравнивала его и Шевцова. Я не понимала почему, но мне казалось, что его юмор более плоский, нежели у Романа Юрьевича, его суждения не совсем соответствуют тому, к чему меня приучил Шевцов, он по всем параметрам не дотягивал до Шевцова, и от этих мыслей хотелось биться головой об стену.
А еще я скучала. Я безумно скучала по Роману Юрьевичу. По нашим пикировкам в аудиториях, по наших вечерним разговорам, по его заданиям – и пусть мы никогда не переходили границу «учитель-ученик», но я все равно скучала по нему. И мое постоянное сравнение Артема и Романа Юрьевича все время заканчивалось не в пользу первого. Просто потому что он не был Шевцовым.
Сегодняшний день начался с лекции по неврологии и нейрохирургии. Лысоватый лектор рисовал на доске сегменты мозга, заставляя нас перерисовывать их в тетрадь. Собственно, повторение лекций третьего курса. С художеством я всегда была на вы, поэтому мой «мозг» больше напоминал лужу, поделенную на участки. От упорства я прикусила кончик языка и давила на карандаш сильнее, чем требовалось.
- Добрый день, – дверь резко отворилась. – Я могу забрать Дубцову? – В кабинет заглянул Роман Юрьевич.
Несколько раз я пыталась его поймать и намекнуть, что мне хотелось бы продолжить наши занятия, но он либо игнорировал намеки, либо говорил, что в данный момент у него совершенно нет времени на дополнительные занятия.
- Конечно, Роман Юрьевич, – Глеб Юсупович согласно качнул остатками своих волос, позволяя мне собрать свои вещи и покинуть аудиторию.
Роман Юрьевич ждал меня у кабинета, облокотившись на стену.
- Добрый день, – я вышла из аудитории и поздоровалась с наставником.
- Валерия, – он поднял на меня взгляд, – как давно вы общались со своим родителем? – Я несколько опешила, не ожидая от Шевцова такого вопроса.
- Давно, – честно ответила я. – Последний раз мы разговаривали около трех месяцев назад, когда я звонила своему брату, поздравить того с днем рождения.
- Лер, – он шагнул ко мне, сокращая между нами расстояние, и судя по тому, как он меня назвал, не только физическое. Начало разговора мне уже не понравилось, собственно как и изменение поведения наставника. – Твой отец здесь, в интенсивной терапии. – Он просто произнес эти слова, а я почувствовала, как у меня ушла земля из-под ног.
В пустом нешироком коридоре были только мы. Роман Юрьевич и студентка, у которой подкосились ноги, а учитель ее подхватил. За талию. Прижимая к себе. Наверное, в другой ситуации я смогла бы возмутиться или предпринять ответный ход, но я так и осталась висеть на руках у своего учителя. Я понимала, что если бы отец был в сознании или его жизни ничего не угрожало, Шевцов бы не носился со мной.
- Что с ним? – спросила я, едва смогла нормально мыслить.
- Попали в аварию. Твоя мачеха и брат серьезно не пострадали, а вот отец… он в тяжелом состоянии, – он поставил меня на пол и чуть отошел, но все равно на довольно короткое расстояние, чтобы иметь возможность меня подхватить. – Он потерял много крови, а впереди серьезная операция…
- Конечно, я сдам кровь! – воскликнула я на невысказанный вопрос.
- Лер. Подожди, – он перехватил меня за руку, когда я уже направлялась в сторону лечебных корпусов. – Дело не только в крови. У твоего отца был сердечный приступ.
Я прикрыла рот рукой, чувствуя, как подступают слезы.
- Он в порядке?
- В данный момент его состояние можно оценивать как тяжелое, но кризис миновал.
- Осложнения вызваны операцией или…
- Я не знаю, – честно ответил Шевцов. – Судя по всему, твой отец страдал какими-то заболеваниями, которые проявились во время операции. Мачеха находилась в шоковом состоянии и связно ответить на вопросы не смогла.
Он расцепил наши руки, а я вновь почувствовала, что земля уходит из-под ног, но в этот раз смогла устоять.
- Я могу его видеть? – спросила я и получила положительный ответ.
Видеть отца среди капельниц и трубок было непривычно. Отдельная палата интенсивной терапии с огромным окном во всю стену открывала вид на изможденного отца.
- Он постарел, – я стояла перед окном и смотрела на родителя. – С момента нашей последней встречи он сильно постарел. – Пояснила я Шевцову, который продолжал стоять рядом со мной.
- Я установил ему искусственный водитель ритма, пока его сердце не придет в норму. Неврологи наблюдают за мозговой активностью.
Я услышала, как рядом застучали каблучки и остановились рядом, обдавая меня ароматом от Шанель, заставляя морщиться от резкого запаха.
- Не ожидала, что ты придешь навестить его, – сказала она, обдавая меня, помимо аромата, еще тонной неприкрытой ненависти.
- Он мой отец, – я пожала плечами, поворачиваясь. – Я не могла не прийти.
Казалось бы, нам с мачехой делить нечего. Единственное связующее нас звено сейчас находится в палате за окном и не может видеть и слышать нас, но она продолжала прожигать меня ненавидящем взглядом.
- Это вы ее позвали? – она обратилась к Шевцову, который продолжал стоять за моей спиной. – Вы не имели права разглашать информацию о состоянии моего мужа.
- Оль, – я перебила собиравшегося возразить Шевцова. – Он мой отец. И я имею такое же право находиться здесь, как и ты.
- Как только мой муж будет в состоянии, мы перевезем его в семейную клинику, – она обдала меня еще одной волной ненависть и удалились к посту медсестер.
- Ты как? – Шевцов положил мне руку на плечо, разворачивая к себе.
- Нормально, – мотнула я головой, отгоняя видение, будто Роман Юрьевич смотрел на меня с таким сочувствием и нежностью. – Я нормально. – Повторила уже для себя.
Весь день я провела в отделении, помогая медсестрам и приглядывая за отцом, но его состояние оставалось без изменений. Во время аварии он находился на переднем сидении автомобиля не пристегнутый, а зная мою мачеху и ее любовь к высоким скоростям, осталось загадкой, как после столкновения с грузовиком она отделалась незначительными царапинами, а брат, сидевший на заднем сидении, переломом лучевой кости и небольшим сотрясением. У отца же была открытая черепно-мозговая травма, сотрясение, перелом обеих рук (видимо, во время столкновения пытался скорректировать траекторию движения тела, упираясь в торпеду), а лицо придется восстанавливать с нуля. Но он был жив.
