Я выдергиваю сертификат из-под ладони Ройха резко. Ох, вот бы мне стало весело, если бы я его порвала ненароком…

Бегом отсюда, бегом! Подальше от предателя, который никогда в жизни не считал меня достойной. Быстрее к Киру, к замечательному, энергичному, такому доброму Киру!

Я несусь к гостиничным лифтам, не разбирая дороги. Не слышу ничего, что происходит за моей спиной. Поэтому, когда за мной в лифт вламывается Ройх – я оказываюсь не готова. Взвизгиваю, отшатываюсь, но он все равно толкает меня к стенке и нагло ловит лицо в ловушку своих ладоней.

– Почему. Ты. Ушла!

Он шепчет, а я торопливо нашариваю маленькую сумочку-кошелечек, что прикорнула у моего бедра. Так, а где тут у нас…

– Почему?! – кажется, это какая-то голодная тварь выдирается из Ройха наружу. – Почему не вернулась? Я ждал тебя.

Как вовремя мои пальцы смыкаются на округлом пластиковом корпусе. А вот и моя прелесть! Ура!

– Да-а-а, конечно, ты ждал! – скалюсь я яростно. – Так долго ждал, что женился через месяц!

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но я с бесконечным удовольствием с размаха впечатываю ему в шею электроды шокера.

Разряд!

Да, мне не хватало этой штуки в бытность работы стриптизершей.

Я не жестока, мне достаточно, чтобы он крякнул и пошатнулся от боли, освободил мне путь к расползшимся дверям лифта.

Оборачиваюсь уже в гостиничном коридоре. Смотрю на Ройха, багрового от ярости, держащегося за стену, но надо же – стоящего на ногах. Между прочим, предыдущие испытуемые валились на пол кульками.

А этот…

Ну, дышит тяжело.

Весь и ущерб.

– Не приходите ко мне больше, Юлий Владимирович, – произношу бесстрастно, – нас ничего не связывает. Я вам не рада. В следующий раз будете говорить с охраной отеля.

Быстро и решительно шагаю к двери нашего с Киром номера. Еще не хватало, чтобы он выглянул и увидел все это дерьмо.

Иногда мир настолько охреневает от происходящего, что только и остается – цепляться за отдельные звуки как за якорь…

Дзинь – мягко позвякивают двери лифта, разъезжаясь на первом этаже.

Хлоп – моя собственная ладонь, что падает на шероховатую декоративную штукатурку стены, чтобы хоть какая-то опора была под рукой.

– С-с-сука, – безадресный выдох, чистая кипучая эмоция, которую просто необходимо вытолкать из груди.

– Извините, – мягкий женский голос звучит над моим плечом негромко, но настойчиво, – вы не могли бы не выражаться в общем холле? У нас здесь много посетителей с детьми.

Оборачиваюсь, вижу очень стройную русую мышку в темно-синем строгом костюме. На бейджике должность «администратор» и имя «Зоя». Девушка смотрит на меня с укоризной.

– Простите, – выдыхаю вымученно, – чувствую себя не очень. Вырвалось.

– Пусть больше не вырывается, – Зоя говорит со мной строго, как с ребенком из детского сада, но все-таки сменяет гнев на милость, – вы и вправду выглядите неважно. Вызвать вам врача?

– Не надо, – хриплю и отталкиваюсь ладонью от стены, на которую опирался, – я оклемаюсь.

Сказать легко. Только противная слабость от удара шокером до сих мелко сводит мышцы. И черные точки эти в глазах…

Но мне надо вернуться в ресторан, там остался Антон, он до паники боится оставаться один. И отойти на несколько минут – ладно. А уехать, не дай бог, на скорой и оставить его одного…

Да, определенно, Холера обогатила свой арсенал новыми приемчиками.

Шокер… Надо же…

Чего не ждал, того не ждал…

– Вам водки налить? – услужливо подскакивает бармен, когда я тяжело забираюсь на высокий барный табурет. Пожалуй, слишком высокий для того, у кого такая тяжесть в ногах, но признать свою слабость мне оказывается невозможно.

– Только воды, – покачиваю головой.

Выпил бы на самом деле без оглядки, но я за рулем и с ребенком. Тоха уже видел в своей жизни отца-алкоголика, и слишком хорошо помнит, что это такое. Не буду вызывать у пацана лишний раз эти ассоциации.

Когда его папаша соблаговолил явиться в суд, на котором его лишали родительских прав – Антоний съежился в комочек между мной и Верой. Старался, чтоб «родитель» не заметил его совсем.

А для того, чтобы он осмелился заговорить с судьей, мы оба стояли с ним рядом. Спасибо тетке из органов опеки, что она и это попросила занести в протокол – что Антон биологического папашу до смертных колик боится.

Легок на помине – Антоний, карауливший мое возвращение у стеклянной стены детской комнаты, вприпрыжку несется через зал ресторана. Забирается под руку, обнимает за пояс. Беспокоился, птенец! И так по жизни тревожный, после похорон матери он стал паниковать из-за сущих мелочей. Я предпочитал даже в школу за ним приезжать за пять минут до конца урока, потому что если я опаздывал – мог потом полчаса искать, под какую парту в школе забился перепуганный Антошка.

– Ну что, братец, какое мороженое ты хочешь? С шоколадом или с карамелью? – мягко щиплю Антона повыше плеча.

Он отвечает не сразу. Молчит, пыхтит жарким дыханием мне в рубашку, а когда заговаривает наконец – о мороженом не говорит ни слова.

– Пап, а та тетя… Ты хочешь жениться на ней вместо мамы, да?

Вдох-выдох.

Воображение – гнилая паскуда, на скорую руку набрасывает перед внутренним взором эскиз в белых тонах.

Белый корсет, страстно обнимающий хрупкий девичий стан. Нежный пышный подол, кружащийся по кругу. Темные волосы под тонкой сеткой фаты. И сама она, подносит к дивным своим губам нежный букет из незабудок. А губы смеются…

Ком в горле разрастается с каждой секундой все сильнее.

Просто потому что сложно представить невесту, которая будет красивей.

Я и три года назад так думал, но сейчас…

Казалось бы, что может произойти с девушкой за три года?

Она может поправиться, похудеть, заболеть, сменить стиль, неудачно покраситься.

А еще – она может созреть.

Как ягода вишни – налиться сочностью красок на всех волнительных изгибах.

Три года, жалких три года… И когда стервозная девчонка успела стать женщиной? Да еще и такой, от которой у меня в зобу все дыхание сперло?

Раньше просто её хотел, до озверения.

Сейчас – в считанные секунды очутился в шкуре ревнивого сопливого мальчишки.

И вместо нормального взрослого разговора… получил шокером.

Поделом!

– Папа, – Антошка пыхтит и теребит меня за рукав, – так что? Ты хочешь жениться на той тете?

Интересно, как дети это ощущают? На каком простейшем эмпатическом уровне это для него очевидно?

– Я бы хотел, малыш, – покачиваю головой, – но она не согласится.

– Из-за меня, да? – Антон мрачнеет еще сильнее. – Тетя Наташа говорила, что только дура согласится чужого приемыша воспитывать.

Ох, уж эта тетя Наташа из квартиры сверху…

Многодетная мамаша, которая и слыхом не слыхивала про планирование семьи, и с кулаками бросалась на наряд полиции, приехавший за её дебоширом-муженьком. Ей бы про свою семью думать, а не лезть в нашу.

Ладно, зайду к ней после того, как уложу Антона. Скажу пару ласковых.

– Нет, Антоний, – у меня выходит ухмыльнуться, но как-то кривовато, – думаю, ей-то ты бы как раз понравился.

– А чо ей тогда надо? – бесцеремонно интересуется Антоний, у которого все просто, как табуретка. И поди-ка ему объясни, что я и сам с удовольствием задал бы Холере этот вопрос.

Вместо ответа щекочу Антона в бок.

– Мороженое. Ты не выбрал. Или ты другой десерт хочешь?

– А тут есть? – Антон заинтересованно высовывает нос у меня из-под руки.

– Вон, целая витрина десертов, – киваю к дальнему краю барной стойки, – дуй, выбирать.

Боже, благослови сладкоежек. Их так просто отвлечь от того, что на их неудобные вопросы кое-кто не хочет отвечать.

Черт бы побрал этот шокер.

Тело, испытавшее шокирующие ощущения, еще некоторое время будет дергаться от каждого чужого движения.

А уж от вибрации телефона в кармане брюк я чудом не подскакиваю.