– Держись герой! Папа едет! Всё будет хорошо, – схватил Аню и выбежал из отцовской квартиры.

На улице было мало машин. Как потом вспоминал Иван: меньше, чем обычно, но в той ситуации было не до количества машин на любимых питерских улицах и даже непривычно большое количество перебравших граждан, валяющихся на земле как-то не вызвало желание подойти.

– Моему сыну было плохо, и ни о чем другом я думать не мог и мчался по полупустым улицам и не замечал, что что-то не так. Золотая осень. Воскресенье. Народ разъехался по паркам, садам. К тому же я уже говорил: на машине минут десять, тогда я домчался намного быстрее.

В приемной с большими окнами в полукруглой раме играла музыка, за столом администратора никого не было. Эта поликлиника работает круглосуточно, и в какое время сюда не доводилось приходить, непременно было людно. А тогда – нет. Иван закричал: – Ирина! Ирина!, – но никто не ответил, тогда он свернул направо в коридор и увидел двух взрослых людей лежащих на полу. Первая, наверняка, была администратором, молодая девушка с растрепанными светлыми волосами и она будто бы билась в припадке, как многие «пьяные» на улице. Не так сильно, как при эпилепсии: с перерывами вздрагивали руки и плечи, а на лице, руках и ногах и как теперь известно, по всему телу проявились серые пятна и кожа в этих местах будто вареная. А второй – мужчина средних лет, с бейджиком доктора не подавал признаков жизни. На его лице также были серые пятна.

– Я взял телефон и набрал Ирину: хотел предупредить, что в больницу идти опасно, здесь какая-то эпидемия. Заиграла ее мелодия «К Элизе», за месяц до этого при подключении бесплатно предложили выбрать подарок. Купили ей вторую сим карту для работы, Иришка …хотела вернуться к проектам удаленно, как дизайнер, и она попросила именно эту мелодию. Ей нравилось, как Алена играет «К Элизе». Иван сделал паузу, чтобы совладать с голосом и когда заговорил, голос стал будто чужим.

– Они оба еще дышали, серые пятна расползлись по их телам. Я звонил в экстренные службы, делал искусственное дыхание. Сначала на моих руках умер Костик, потом Ирина. Дальше я плохо соображал, не знаю, сколько прошло времени, как в один момент подумал, что не помню, где оставил Аню и вернулся в приемную. Она рисовала. На маленьком столике лежала бумага и фломастеры.

– Откуда в больнице фломастеры?, – сухо спросил Серов.

– Из магазина. Это частная поликлиника, – в запале огрызнулся Иван.

На самом деле он немного солгал. Фломастеры и, правда, были: это он помнил с прошлых посещений. Анечка сидела возле администраторского стола и с улыбкой смотрела на стену, на которой играли солнечные зайчики. Тогда, именно в тот момент Иван осознал, что произошло нечто немыслимо страшное. И пока он так думал, услышал в противоположной части коридора странные звуки, будто кто-то вскрикивал: – Эм! Эм! Ммммм!

Что взять с молодого отца? Тогда он еще не знал, что нельзя оставлять детей одних от слова: совсем, даже на минуточку. Он опять оставил Аню и пошел на этот звук. В раздевалке напротив процедурного кабинета на полу лежал мужчина в обычной одежде, не медицинской униформе. Вероятно, кто-то из персонала переодевался. Открытые глаза залила чернота, серых пятен на коже не было, вместо этого он чрезвычайно бледен, прямо как не живой. Иван потрогал незнакомцу лоб. В самом деле, он потрогал лоб, как больному ребенку, хотя стоило бежать и не оборачиваться. Лоб оказался холодным, как питерская набережная в прохладный денек. И не успел Иван ничего подумать, ни сделать, как рука этого мужчины вцепилась в его руку и, хотя уже далеко не человеческий взгляд блуждал по ящичкам, превращение не закончилось. Он попытался освободиться, отчего рука, подчиняясь собственной воле, сильней впилась в Ивана. Он начал отбиваться, бить по этой автономной руке и боролся с ней, казалось, вечность: вспотел, покраснел и чем больше сопротивлялся, тем сильней становилась хватка и рука начала терять чувствительность, неметь. Каким-то чудом с таким довеском, Суровин дополз до процедурного кабинета напротив раздевалки и задушил камня жгутом. Такое возможно только на стадиях превращения, а когда вернулся в приемную, Ани там не было. Ребенок пропал. Иван взвыл от отчаяния и выбежал на улицу.

Вот они ворота в другой мир. Через двери поликлиники Иван вошел в обычный, частный центр, а вышел в постапокалиптический мир. Он обещал жене и сыну, что вернется и проводит их как положено, но этоу не суждено было сбыться. У жертв эпидемии нет могил.

А город молчал. Город жил, жил, выдохнул и замолк. Машины стояли, теплый, сентябрьский денек кружил листву во дворах, в кофейнях на столах лежали открытые книги, работали светофоры, на перекрестке, будто задумавшись, остановился трамвай. Иван пошел домой. Это направление в тот момент почему-то показалось ему самым верным и, наверняка, скоро бы спохватился бы и стал искать, звать сестренку по имени, как между домом, где находилась поликлиника и его домом, запиликал телефон. Иван достал его из заднего кармана, не удержал, и телефон упал на асфальт, но не разбился. Услышав вызов, он подумал о невероятном чуде: кто бы ни звонил, может он скажет: что всё это не правда и можно проснуться. Может он как-то объяснит вот это всё.

– Вано, – крикнул Витькин голос в трубке.

– Да, я, – ответил Иван, не зная, что его больше удивляет: что он жив, или что брат жив.

– Ты ведь это тоже видишь?

– Люди умирают, – хрипнувшим голосом сказал Иван.

– Слушай, брат, надо выехать из города. Это эпидемия и судя по всему этому дерьму: будут зачищать. Бери семью и дуй на старую отцовскую дачу, и жди меня там. Понял? Иван?!

Иван хотел спросить, что с родителями и поделиться своим горем, как услышал скрип качели. Водворике осеннее, на высокой качели, на такой высокой, что сама она забраться бы не смогла, качалась Аня. Скрип, скрип. Послышался детский смех и лепет, будто она с кем-то разговаривает. Ну как разговаривает. Как может разговаривать еще толком не говорящий, полуторагодовалый ребенок. Смеется и лепечет.

– Слушай у меня телефон садится, буду недоступен. Как смогу, напишу, – скороговоркой выпалил Витек, и прежде чем он отключился, в трубке послышался Аленкин голос: – Это брать?, – спрашивала она.

И казалось чего здесь странного: просто на качели качается ребенок. Дети любят качели. Может просто не видно кого-то из взрослых людей. Иван прибавил шагу, озаряясь по сторонам и помня о том хладном, который зачем-то вцепился в него.

– Аня, – позвал он, ступив на детскую площадку. Она обернулась и что-то пролепетала. Качель медленно начала останавливаться.

– Чертовщина какая-то, – подумал Иван, – может на самом деле я умер, может, всего этого и вовсе нет. Детская площадка чуть выше придомовой дороги и отсюда он заметил у забора детского садика несколько трупов и когда оглянулся назад, то тоже увидел трупы и возле подъездов и на противоположной стороне. И тут из его дома из дальнего подъезда вышла женщина лет пятидесяти, в платье, синем плаще и хорошей укладкой, будто собиралась идти на какое-то мероприятие. Проспала, наверное, всю эпидемию, потому что, выйдя из подъезда, закричала, увидев трупы, а потом они с Иваном встретились взглядом. Если это эпидемия, то остались выжившие люди: они с Аней, Витя звонил, вот эта женщина. Иван не то чтобы успел обрадоваться, да и вообще после того, что случилось странно говорить о радости, только успел подумать, что есть выжившие люди, как дверь подъезда хлопнула, да так хлопнула, что впечаталась в стену, и из живота этой женщины вылезла рука. Случилось это так быстро, что можно сказать никаких прелюдий. Она только и успела обернуться и то в пол оборота: удивлено посмотрела на живот и стала оседать. Камень достал руку из этой несчастной, осмотрел и вдруг облизал мокрую от крови руку.

Вкус человеческой крови ему понравился, и он наклонился и засунул палец в развороченный живот той женщины. Это только в фильмах в такие моменты герой начинает палить из «пушки». У Ивана Суровина из оружия имелся только жгут. Как мастер он привычно приберег то, что хорошо сработало. Из того же подъезда появился второй камень. По первости Иван нарек их «синяками» из-за серо-синего цвета кожи. Превращение еще не закончилось, но уже подходило к финальным стадиям. Когда мутация закончится, кожа приобретет зеленый, буро-зеленый цвет и огрубеет. А тогда, в первые дни, синехонькие ходили и черты лица оставались человеческими. Так вот, этот второй камень пошел навстречу Ивану, доставшему из кармана жгут, и поединок вполне мог стать последним в жизни Суровина.