Посвящается моим друзьям, без которых эта книга никогда не была бы написана

Все имена и фамилии действующих лиц, а также время, место и характер описываемых событий вымышлены, любые аналогии неправомерны

Господи, дай мне смирение для того, чтобы принять то, чего я не могу изменить; силы, чтобы изменить то, что я могу изменить; и мудрость, чтобы отличить одно от другого.

Курт Воннегут

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Неведомым чувством сердце распято:

Кто виноват и что виновато?

Тэсфайе Гэссэсэ

2003 год, три года после Миллениума

Мне часто снится один и тот же сон. Я поднимаюсь по длинной и круто уходящей вверх деревянной лестнице. Она совсем старая, ее ступени прогнили, жалобно скрипят и прогибаются под моими ногами. Сердце вздрагивает каждый раз, когда, кажется, вот-вот мягкая гниль изъеденного временем и жучком дерева расползется под моей ногой.

Я не знаю, где нахожусь, куда иду и зачем. Просто иду, хотя по спине ползет в такт моим шагам липкий холодок страха, до того омерзительный, что я чувствую даже его запах – волнами исходящее от него чудовищное зловоние, которое неотступно следует за мной по пятам.

Вокруг теснится темнота. Тихо и кажется, что я остался один в целом мире. Поднимаюсь выше, но ничего не меняется: тяжелая тьма обволакивает меня. Она непроницаема и давит со всех сторон так, что трудно дышать. А лестница все также круто уходит в пустоту, в никуда. Однако я все иду по ней, поднимаюсь с необъяснимым упрямством осла, и внутри меня копошится предательское чувство, что буду идти так до тех пор, пока какая-нибудь ступенька не проломится подо мной и нога не потеряет опору.

Это страшит – не нащупать под ногой опору. И хотя внутренне я готовлюсь к этому, неизбежное всегда неожиданно.

Шаг, еще шаг. Вот и она, гнилая ступень. Я не вижу ее в темноте, но отчетливо чувствую, что сейчас произойдет. Еще мгновение, хррррусть… и я, беспомощно и жалко хватая руками воздух, уношусь в густую, бездонную мглу…

115

Я проснулся в ледяном поту, и, часто и глубоко дыша, вскочил в постели. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, его оглушительный стук слышит весь мир. Эта мысль судорожно забилась в голове, будто потревоженная птица отчаянно захлопала крыльями, – чужой мир слышит биение моего сердца. Руки мои невольно дернулись и припали к груди, словно старались заглушить буйный звук, не дать ему вырваться наружу, за пределы моего тела. Странное чувство тревоги тонкой оболочкой, как второй кожей, тут же обвилось вокруг меня. Что-то должно произойти. Или уже происходит, только я об этом еще не знаю. Что происходит?

Что случилось в этом огромном мире, пока я спал?

Я долго не мог прийти в себя. Лишь растерянно оглядывался по сторонам. Я дома, в своей кровати, один – жены нет уже второй день, она на каком-то симпозиуме в Москве. Не отсюда ли тревога? Может, с ней случилось что-то плохое? Может, она тоже поднималась по лестнице и не сумела дойти до конца?

Не сразу пришло понимание того, что со мной всего лишь приключился дурной сон. Такое бывает… Сознание вяло и неохотно возвращалось к жизни. В голове кружились банальные вопросы. К чему был непонятный сон? Куда я шел и зачем? Почему каждый раз ломается другая ступенька? Отчего я не могу вовремя остановиться, хотя знаю, что следующий шаг станет последним, что улечу в бездонную пропасть?

Я падал так уже тысячи раз, но все равно что-то заставляло меня взбираться наверх и вновь и вновь наступать на прогнившую ступень.

Спать дальше я не мог. Знал, если засну, то снова пойду по проклятой лестнице и снова сорвусь в бездонную пропасть. Надо успокоиться. Я перешел в кухню и, не зажигая свет, устроился на табурете возле окна. Закурил, равнодушно глядя в густую темноту за окном – там висела душная, июньская ночь.

За окном вяло ползла другая жизнь, но и там было пусто и темно, совсем как в моем сне. От мысли об этом липкий холодок страха зазмеился по моей спине.

114

Телефон зазвонил, когда я брился в ванной, без настроения скобля заросший подбородок дешевым одноразовым бритвенным станком. Звонок гулко прокатился по квартире, ловко поднырнул под закрытую дверь ванной и упруго отскочил от зеркала, в котором брилось мое отражение. Я подумал: ну и пусть звонят. Меня нет дома. Или есть, но сейчас я занят.

Я ведь могу быть настолько занят, чтобы не отвечать на звонок?

Телефон не умолкал. Он трезвонил, как сумасшедший. Казалось, что сработал не один, а несколько аппаратов одновременно. Почему раньше я не замечал, что у нашего старенького телефона такой громкий и неприятный звонок? Пришлось сдаться. Я отложил бритвенный станок, сполоснул покрытое рваными клочьями мыльной пены лицо несколькими пригоршнями воды, накинул на плечо полотенце и, на ходу утирая им мокрые щеки, вышел в прихожую. Снял трубку.

Ответом была тишина.

– Алло?! Говорите, слушаю вас, – сказал я.

Из трубки не доносилось ни звука, но я на миг представил себе, как таинственный человек со смазанным пятном вместо лица сидит сейчас в какой-то комнате и сжимает в руках телефонную трубку. А может, он стоит у таксофона? Напряженно вслушивается в нотки моего голоса и тихо насмехается надо мной. Вокруг снуют прохожие, но никому даже в голову не приходит, что человек, застывший с трубкой в руках и холодной усмешкой на устах, просто испытывает терпение другого человека.

И тот, другой человек, – это я. То есть, он испытывает мое терпение.

– Говорите же! Алло! Я вас не слышу! Что за дурацкие шутки?

Я хотел повесить трубку, как вдруг в ней раздался молодой женский голос.

– Ты кое-что мне задолжал, помнишь?

Голос прозвучал низко, далеко и бесцветно, словно его унес с собой слабый порыв ветра, растворившийся в просторах бескрайней степи. Казалось, он был мне не знаком, но интонацией заставил напрячься.

– Кто говорит?

– Ты меня не узнал? – сухо и невыразительно ответила девушка, и было не понятно, задала ли она вопрос или произнесла свои слова утвердительно. – Какая жалость… Я-то рассчитывала на другое. Ну да ладно, еще успеется. Главное, что я узнала тебя. Этого пока достаточно.

– Достаточно? Для чего? Для кого? Что за бред… Кто вы, скажите? Хорошо, можете не отвечать, если не хотите, сам догадаюсь. Только скажите, что я вам задолжал? Не помню, чтобы занимал в последнее время деньги.

– А кто тебе сказал, что речь о деньгах? – насмешливо поинтересовалась девушка. – Все время забываешь, что в мире много других ценностей. Впрочем, ты не меняешься.

– Послушайте, – чувствуя подступающее раздражение, сказал я, повышая голос. – Если вы звоните по делу, говорите быстрее и конкретнее. У меня нет времени на глупые разговоры. А если просто шутите, то советую больше никогда сюда не звонить. У меня есть друзья в милиции. Я быстро вас вычислю.

– Не волнуйся, я знаю.

– Знаете? Что знаете? Кто вы, черт побери?

– И ты меня знаешь, просто ты меня забыл. Не волнуйся, скоро ты меня вспомнишь.

Я похолодел от тона, которым были сказаны эти слова. Они словно подпирали собой высокую плотину, на которую давил невероятно мощный массив воды. И я почувствовал себя так, будто стоял под этой плотиной – дрожащей от напряжения и уже пошедшей, местами, пугающими трещинами.

Я желал, но не мог убежать – от ощущения не убежишь.

Я так и видел перед собой капельки воды, предательски просочившиеся сквозь глубокие трещины на серой бетонной стене плотины. Маленькие, дрожащие капельки, в которые превращались слова звонившей девушки. Одна маленькая капелька была не страшна для такой большой плотины. Но чем дольше я смотрел на стену перед собой, тем больше видел дрожащих капелек. Они появлялись одна за другой, и этот процесс был необратим, он лишь набирал мощь и скорость. Сначала капелек были десятки, потом стали сотни, тысячи, миллионы… Они одновременно подрагивали, будто волновались от чьих-то глухих методичных ударов гигантским молотом с той стороны стены, все сильнее и сильнее, и их дрожь, как по живой ткани передавалась плотине, которая тоже, казалось, начала мелко дрожать…