Было ясно — Лукич не хочет обращаться к Семену. Юрий ответил:

— Ладно, затребую.

В конце концов, его право — связаться с диспетчером, с заготовительным цехом.

И тут же услышал сбоку раздраженный голос Семена:

— Вам же сказано было — сначала вывод, потом контакт!

«Как будто не все равно, что сначала», — усмехнулся Юрий.

Не взглянув на него, Грохот пошел между стеллажей, делая время от времени замечания, иногда невпопад. Рыжая голова его была вскинута, губы поджаты. Чувствовалось что-то растерянное в его беспорядочных репликах.

«Что это с ним?» — подумал Юрий.

Вдали, у кафельно-белой печи, темнел знакомый тонкий силуэт. Мгновение Юрий колебался, потом пошел туда, задевая за столы. Шурочка кивнула прежде, чем он успел поздороваться, точно почувствовала его спиной.

Солнце падало сверху прожекторным лучом. Модный рубчатый черный свитер облегал ее хрупкие плечи. В ушах посверкивали рубиновые клипсы. Новая стрижка открывала нежную шею. «Нарядилась. Как на праздник».

Он сам удивлялся своему спокойствию. И только сердце медленно и веско отбивало удары, словно отяжелело. Став у нее за спиной, он сказал негромко:

— Нам надо встретиться… после работы, поговорить.

В дверях появился Петр, размахивая пачкой синих билетов:

— Православные! Внимание! Англо-итальяно-американский фильм с участием трех звезд. В заводском клубе. Кто первый, налетай! Начало в пять.

У стеллажей поднялась, возня. Потом донесся резкий бас Грохота:

— Прекратить карусель! Рабочее время.

— Вы поняли меня? — переспросил Юрий. Он смотрел, как ее узкие пальцы ловко заполнили кассету.

— Слышала… — Она так и не повернулась к нему.

В конце дня Юрий позвонил диспетчеру, затем заготовителям и, не добившись толку, поднялся в приемную замдиректора по снабжению. Диван у дверей был набит ожидающими. Секретарша в седой короне выбивала на «Олимпии» дробь. Юрий прислонился к стене: он еще не окреп, в голове стоял легкий туман. Прошло не меньше часа, а очередь не убывала, и он все время почему-то оказывался последним, пока секретарша не поинтересовалась, зачем он здесь.

— Батюшки! Кто же с производства ждет очереди? Тут же все посторонний народ! Ну-ка… — И, подвинув остальных, распахнула начснабовский тамбур.

— Уладили? — спросила она, когда Юрий появился из кабинета.

Он кивнул. Поблагодарил и посмотрел на часы: половина шестого, смена окончилась полчаса назад.

На лестнице столкнулся с Любой.

— Привет ученым, — сказала Стриж. — Что ж ты не заходишь?

— Обожду пока.

— А то зайди сейчас…

— Успеется.

Он торопился к Шуре, уже не веря, что застанет ее. Не будет она ждать. И может быть, это к лучшему. Он вдруг с отчетливой ясностью понял бесполезность своей затеи.

Лаборатория пустовала. Лишь у верстака маячила сутулая фигура Надькина.

— А где Александра Васильевна? — Сейчас, когда предположение его сбылось, он заволновался, ожидая ответа.

— Может, домой, а может, в кино со всеми.

«Вот так, — подумал он, — вот и все».

С полчаса бродил по коридору, словно надеясь, что она откуда-нибудь появится, потом спустился вниз. Заводской двор был сиротски пуст. На серебристо-розовом от заката фонаре забыто голосил динамик:

Терпкий дух осенней листвы мешался с запахом бензина.

Снова поднялся в цех за плащом и тут увидел Шурочку, корпевшую за столиком у печи, — должно быть, подбивала дневной итог. Издалека видно было, как отблескивает зажатый в пальцах торопливый карандаш.

«Где же она была? Может быть, заходила в конторку звонить. Куда?.. Ах, не все ли равно».

Он медленно двинулся вдоль участка. Молча усевшись напротив, у кафельной загородки, уставился исподлобья в ее склоненное лицо с темным начесом на лбу. От напряжения затуманилось в глазах, с каждой минутой гасло волнение, весь он точно наливался злой, спокойной тяжестью.

Шурочка подняла голову. Все, зачем он пришел, мгновенно вылетело из головы, ничего не осталось, кроме тупой обиды.

— Молчишь?..

— Господи, какой тяжелый взгляд.

— А ты думала — мальчишка, все стерпит, так? — У него даже занемело в скулах…

Она снова уткнулась в тетрадь.

— Поговорить надо. О деле.

— Да-да, я сейчас, — она взглянула на часики, — минут на пять работы.

— Этой липы?

— Как знать.

«Вот оно что, задний ход. Все-таки общение с профессором не прошло даром». Внутри кольнуло, словно ворохнулся осколок.

— Шефу звонить бегала?

— Ты бы подыскивал слова…

— Простите.

Она склонила голову, отвела взгляд.

— Ну что ты психуешь? Относись ко мне как к другим, можешь? — И торопливо, с участием добавила: — Мне тоже невмоготу, когда со мной так… Уж очень жестко, устала я.

— От меня?..

— Понимаешь, устала. Полегче нельзя?

— Потом… может, и смогу, — вырвалось у него жалобно. — Пойми, мне тоже тяжко.

В глубине ее глаз словно бы оттаяло.

— Зачем ты с ним ушла? — Он спросил совсем тихо: кто-то еще оставался на сборке, и он подумал, что со стороны они, наверное, были похожи на двух углубленных в работу людей. — Зачем?

— Ну, просто так. Мог бы тоже с нами пойти. Проводить.

— В роли навязчивого болвана.

— Болва-ана… Даже не замечаешь, когда сам оскорбляешь!

— А та дурацкая сцена на кухне… Я все помню…

— Вот-вот, это уж тебе упрек. Как ты себя вел, ужас… Как будто я не могу поговорить с интересным человеком. Давно не виделись, что тут дурного?

«И только-то?»

Он пытался возразить, взвинтиться, тщетно бередя сердце. Его будто столкнули в липкую трясину, и он забарахтался, стараясь схватить за руку, рвануть за собой обидчицу.

— И ради этого ты так небрежно бросила меня? Как чужого, случайного…

Он поймал знакомо скользнувшую на ее губах усмешку, — может быть, ей нравилось его мучить.

— Зачем ты с ним? Говори!

— Ну проводил и ушел.

— Говори!

— Господи, даже не знаю, что сказать. Выдумать что-нибудь?

— Может, просто так, нарочно? — Он все еще цеплялся за ее ускользавшую руку. — Разыграть меня?

— Н-нет, что ты… Да!

— Что — да?

— Разыграть.

Что ей оставалось? А ему? Только верить. Должно быть, он тоже мог бы притворяться, играть чувствами, если бы не боялся их растерять.

— Ты сказал, что у тебя дело…

— Да… Я не стану подписывать приемку. Вот докладная на имя директора, мы с Петром ее подписали, твоя очередь.

Она даже не стала смотреть бумагу:

— Юр, это просто мальчишество.

— Подпишешь или нет?

— Ну, Юра…

— Совесть у тебя есть?

— Есть еще здравый смысл…

— Да? И спокойная жизнь.

— Мне не так уж легко живется… Не одна, слава богу, с ребенком… А помощи — шиш, он все своим старичкам помогает. Старичкам-мужичкам, понятно?! — Кажется, теперь она была взбешена по-настоящему. — А я буду влезать в эту бесплодную кутерьму? Сук под собой рубить? Но разве ты что-нибудь поймешь, эгоист! Я воспитываю человека!

— Ты бы поменьше тратилась на наряды… — буркнул он, окидывая взглядом ее отблескивающий свитер.

— У меня всего две смены да еще куртка кожаная. И на будни и на выход… Чулки порвались, опять думай. Ты от таких забот избавлен.

— А я думал, ты в Москву собралась. В театр куда-нибудь. На Таганку…

— Ну вот что. Хватит.

— Прости…

— Не хочу. Сначала всю перевернет, потом — прости. Это уважение, это твои чувства за толстой кожей, да?

— Ну, ладно, ладно. — Он подошел и робко погладил ее по плечу. Спохватившись, зашарил в кармане и растерянно стал совать ей в руку смятые бумажки. — Возьми, купи себе что-нибудь.

Она попыталась вывернуться, все еще негодуя:

— Оставь!

— Да возьми же, пожалуйста! Кто-нибудь зайдет, увидит сцену… Мне они ни к чему, лишние, я не женщина. Ну, прошу тебя.