Чугунов словно бы не замечал Юрия. Обращался на летучке коротко, приспустив тяжелые веки, — казалось, он смотрит тебе на ноги. Юрий убеждал себя: «Все я выдумываю, мнительность». И старательно избегал начальника.

Да, а сейчас ему надо выручать этого самого специалиста. Специалистку…

«Может, подождать Любу в коридоре?» Но в последний момент отворил дверь.

— Меня парторг вызывала!

Вот всегда так — от неловкости тон становится вызывающим.

— Вам же Надькин объяснил, — прогудел Чугунов, не поднимая век. — Сами толком не знаем. Выясните, постарайтесь уладить. Позор!

— Мне позор?

— Без пререканий нельзя? Поручили — делайте!

Юрий вышел из кабинета сам не свой. От обиды даже в горле пересохло.

На лестнице за ним увязался Петр.

Два квартала, отделяющие завод от отделения милиции, преодолели за пять минут. Петр, не привыкший к таким скоростям, стойко пыхтел, вытирая лоб.

В дежурке царил холодноватый полумрак. Лицо дежурного было в тени, и Юрий после улицы только и разглядел белые усы и кирпичные скулы. Сбоку на красной облупленной скамье сидела, нахохлясь, Шурочка — тщательно припудренная, с царапиной на щеке.

Объяснение было коротким. Чеховская проехала по неогражденному цветнику. Юрий нервничал, стараясь не глядеть на нее, просил поскорее уладить дело.

— Отпустить, отпустить… — тянул старшина, — а кто будет меры принимать?!

— Мало вам мер, — процедила Шурочка, трогая царапину. — На ваших милиционеров я еще буду жаловаться, пусть их научат обращаться с женщинами!

— Да помолчите вы… — вспылил Юрий, — Александра Васильевна!

— Вы себя как вели? — вскипел и старшина. — Проехали на красный свет. Постового обругали.

— Ничего подобного!

— Как женщина? А мы до вас, значит, с белыми перчатками, с реверансом? Если б не постовой, вообще гробанулись…

«Так можно спорить до бесконечности, — подумал Юрий. — Кто из них прав, поди докажи».

— Вот я и говорю, — вмешался Петр, — это вы верно поступили, товарищ старшина, что задержали гражданку. Но Маяковский как говорил? «Моя милиция меня бережет»? — Старшина кивнул. — Так вот, бережет для чего? Для полезной деятельности, так? А у нас дело на заводе стоит без гражданки. Государственной важности дело! Полупроводники. Это ж вы сами понимаете. Служба!

— Вот именно, — буркнул старшина, — служба есть служба. Разве я не понимаю! Тут и глупый поймет. А колесить по городу в нетрезвом виде…

— Вы можете это доказать?

— Э, — усмехнулся старшина, укладывая в стол папку с протоколами, — мы как-нибудь соображаем, когда от вас лавровкой несет! Прошу принять меры! — строго обернулся он к Юрию. — Штрафчик пришлем, будьте спокойны.

В коридоре Шурочка продолжала возмущаться.

— Надо же, лавровкой! Вчера вечером с дороги… Дождь прихватил. А утром и в рот не брали. Бурбон!

— Хорошо, что меня взяли, — сказал Петр. — А старшина этот — дядька мировой, другой бы на его месте…

— Ха! Все равно отпустили бы. Я с начальником мимоходом перемолвилась. Все глаза пялил, подмигнула ему.

— Во дает, — засмеялся Петр.

— Вы бы еще на техталон собственное фото прилепили, — вырвалось у Юрия, — в неглиже. Полная гарантия безнаказанности.

— Ты просто свинья!

— Ну почему? Это венец вашей логики.

Шурочка вышла из участка с поднятой головой. Юрий молчал, глядя под ноги. Подавленный происшедшим, он не мог ее понять. Неужели она не чувствует унизительности своего положения?

— Называется, помогла старику. В деревне увязли, и тут одни неприятности, — обронила тихо. — Поедемте или пешком? — Она стала отпирать дверцу «Москвича».

Юрий пошел не оглядываясь.

— Надо же, — услышал он вслед, — чистоплюй…

Он ускорил шаг, все еще слыша доносившийся издалека ее голос:

— В чем я виновата? Что частники ездить не умеют, торопилась, а этот трус тормознул ни с того ни с сего, я и заехала за линию. Зад бы ему смять — и пусть бы отвечал…

В проходной его ждал Петр.

— Юр, зачем ты так?

— Что?

— Человек пострадал, а ты…

— Может, хватит тебя одного… для сочувствия?

Лицо у Петра потемнело.

— Эх ты, — кинул он вслед дружку, — святой Георгий. Чтоб тебе никогда из рая не вылазить! И жены не иметь…

Когда Юрий вошел к парторгу, там возле стола уже стояли Семен и Шурочка.

— Есть, договорились, — видимо заключая беседу, сказал Семен и похлопал Шурочку по плечу. — Больше не повторится. А ты что же, шеф, зеваешь? А?

Дверь захлопнулась. Стриж ладонью стерла с лица улыбку.

— Больше от меня ничего не требуется? — спросил Юрий.

— Нервничаешь?

— А что мне — веселиться? У нас дело не движется, увязаем! — И махнул рукой, вышел.

В коридоре он видел, как Семен с Шурочкой, пересмеиваясь, вошли в лабораторию.

Лишь на мгновение он задержался на сборке и прошел к печи. Шурочка уже закладывала первую партию кассет. Ей помогала подсобница Вилька, похожая на пастушонка, с облупленным носиком и соломенной копешкой на голове.

— Потеряно время, — сказал Юрий.

— Наверстаем, — ответила за Шурочку Вилька. Отвернулась и добавила: — На загрузку — час.

Он удивленно прикинул: обычно подготовка к загрузке печи отнимала больше. Оказывается, можно за час? Ничего себе — старались.

— А качество?

— Пока все то же, — сказала Вилька, — процентов тридцать пять.

Чуткие пальцы Шурочки, пожалуй, излишне торопливо перебирали кассету с полупроводниками. Тонкие пальчики с облупленным маникюром и не очень чистыми ногтями: шофер! Она тотчас спрятала их в карманы халата, замерла, выжидающе сжав губы.

На мгновение в нем шевельнулось что-то похожее на жалость.

— Надо бы растянуть день, — голос его прозвучал мягко, как просьба, — задерживаться на часок после работы.

— У меня ребенок.

«Кочевать по деревням — ребенок не помеха», — подумал он, а вслух спросил:

— Он в круглосуточном?

— В нем! Ясно? И оставьте меня. Пристал, как…

Кто-то из сборщиков обернулся. Подсобница скрылась за стендом. Юрий почувствовал, что у него горят щеки. От Грохота вышла Люба Стриж. Увидев Юрия, пристально посмотрела на него, уже зайдя за стеллажи, вдруг свернула к печам.

— Что тут у вас? Запарка?

Он вкратце объяснил, в чем дело, заключил:

— Ну и вот… хотим разобраться в сверхурочное время.

Стриж слегка сощурилась: поняла.

— Значит, ломать трудзаконодательство?

— Выдержит законодательство.

— Гм… что ж, я не против. А ты как, Александра Васильевна?

Шурочка пожала плечами, хмыкнув неопределенно.

Но вечером, когда лаборатория начала пустеть, она все еще сидела, склонясь над шкалой. Юрий отвел Петра в сторону, сказал, дергая за рукав:

— Останемся, поможем? А то неудобно… Одна голова хорошо, а три…

— А может, две?

— Я серьезно, — рассердился Юрий. — В простом человеческом жесте увидеть черт знает что! Школа Семы Грохота…

Петр ужаснулся, прижав к сердцу ладонь: у него и в мыслях не было ничего несерьезного!

Возле Шуры оставалась все та же Вилька.

— Привет рабам труда, — сказал Петр, когда они подошли к печам.

Шурочка улыбнулась.

Взяли журнал режимов, испещренный пометками.

— Прямо какой-то санскрит, — буркнул Петр, — сирус-папирус.

— Ничего, — шмыгнула носиком Вилька. — Постигайте для общего развития!

— Тю-тю, — сказал Петр, радуясь возможности отвлечься, — ты, Виль, с язычком!

— У меня еще тысяча достоинств, — добавила Вилька, — но тебе их трудно увидеть. Понял, санскрит?

Юрий удивленно взглянул на нее. Петр разулыбался.

— И нечего удивляться, — заметила Шурочка, — у нее же два курса института. Учится и работает.

— Так. — Голос Петра зазвучал с почти братской снисходительностью. — Как говорится, связь с жизнью. Это хорошо. Я от мамки ушла, я от папки ушла…

— А я из детдома, — уточнила Вилька, насупясь, и, собрав в корзинку использованные ампулы, пошла в цех — важно, как петушок. Из-под длинного халата выглядывали узкие брючки и туфли на гвоздиках.