Над сугробами на крутояре снова открылась алая председательская крыша, над ней в ранних сизых сумерках мирно курился дымок, уплывая по ветру. На этот раз Николай, первым подымавшийся по тропке с фонариком в руках, застыл, легонько свистнув. Тонкий лучик высветил смазанный след на обочине.

— Полундра, — сказал Николай, — знакомая лапа.

— Он тут мог и раньше ходить.

— Мог, конечно. А почему одна с разворотом? Оглянулся, видно, на бегу и ступил в сторону.

— Может быть.

С пригорка вдруг скатился запыхавшийся Политкин, оставленный дома за повара.

— Еле нашел вас… Ляшко надоумил.

— Присоединяйся. Как там Стефа, не слышал?

— В больнице вроде. Не знаю.

Мороз брал круто, только сейчас Андрей почувствовал, как прихватило остывающие после ходьбы щеки.

В крайнем окошке хаты горел свет, косая сгорбленная тень недвижно ломалась у притолоки.

— Обходить тихо. Николай, останься снаружи, остальные со мной. — И расстегнул кобуру, нащупав липучую от мороза рукоять пистолета.

Рывком распахнув дверь, заметил, как вскинулась сидевшая в углу хозяйка. Что-то необычное было в ее позе, будто на плечи давила страшная тяжесть. Тонкие, красивые руки ее дрожали, сжимая моток ниток, лоскут вязанья лежал отдельно на табуретке.

— Ох, совсим залякали меня. Заходьте, заходьте, — словно заведенная, произнесла она, не пошевельнулась, лишь крепче сжала моток. На полу у порога таял ошметочек снега, и Андрею словно шепнули на ухо — здесь Степка, недалеко.

— Где сын? Говори! — резко бросил Бабенко. Быстро подошел к хозяйке, встряхнув за плечо. — Отвечай, а то на хрен все гнездо ваше спалим, вражина!

— А бо ж я…

— Говори, быстро!

Так он, бывало, брал нахрапом пленных немцев, пытавшихся что-то утаить на предварительном «солдатском допросе», не давая им опомниться, перед отправкой в штаб. И то, что женщина не кинулась на обидчика с ухватом, даже не вспылила, а лишь уронила, дрогнув, красивую свою, с ровным пробором голову, подтвердило догадку — тут звереныш.

При свете керосиновой лампы лицо хозяйки казалось блестящей маской, потом Андрей понял, что она беззвучно плачет. Он тронул ее за рукав, сказав тихо:

— Скажи, мать, все равно ведь отвечать ему придется. Лучше без лишней драки, без смертей, будь разумной…

— Не знаю, бог бачить, не знаю! Оставьте вы меня, оставьте! Вин бросил, и вы бросьте. Я ж казала: на що тебе Польша, тут твоя колыска, хата твоя.

Она вдруг всхлипнула, привалясь к Андрею, и он невольно погладил ее плечи, ощутив давно дремавшую в душе сыновью ласку.

Бабенко растерялся. Андрей, уже ничему не веря, жестко спросил:

— Давно ушел?!

— Не… на поезд же, может, час… Уместях со всеми.

Готовность, с какой она отозвалась, и легкая, едва уловимая заминка лишь подхлестнули его. Он прощал ей ложь. Все было ясно…

— Советую в последний раз: скажи правду. Обшарим все вокруг, на земле и под землей… Ему же хуже будет.

От него не укрылось, как она вздрогнула и залилась пуще прежнего, беззвучно, с пробившимся стоном.

— Где муж?

— В сельсовете ж.

— Бабенко, быстро за хозяином… — И не докончил фразы — за окнами глухо треснули выстрелы. И тут же сорвалась автоматная очередь.

Николай лежал, уткнувшись головой в угол хаты, сжимая автомат. Казалось, он споткнулся, нажав на гашетку, чуть поодаль темнела соломенная копна, открывавшая дыру погреба, — обычный схорон для картофеля, по-здешнему — бурт. С той стороны хаты с автоматами наготове уже стояли Юра и Бабенко.

— В чем дело, Николай? Коля!

Андрей затряс отяжелевшее тело Николая, запрокинув ему голову, и почувствовал, как взмокли ладони: из-под шапки липкой гущиной сплывала кровь.

— Николай, — тихо, на выдохе, повторил Юра. Подбежавший Бабенко поддержал дружка. Тот на миг словно бы очнулся, дернул рукой в сторону бурта.

— Там… они, — вырвалось у него с хрипящим клекотом. — …Нос… папахе…

— Не Степка?

— Не… ох, — произнес он совсем внятно, с коротким всхлипом, — не повезло…

Юрка вдруг, отчаянно взвизгнув, точно ему наступили на ногу, рванулся к бурту, замахнувшись…

Глухой взрыв брошенной гранаты смешался с треском автоматной очереди откуда-то из-под земли. Юра странно крутанулся и, упав, по-крабьи неуклюже и торопливо пополз назад, сел и рассмеялся странным, квохчущим смехом, зажав плечо.

— Что еще за цирк! — гаркнул Андрей. — А ну-ка, марш оттуда!

— Да… Я сейчас, минуту… — Юра передвигался на ягодицах, все еще бормоча и взбудораженно покашливая, точно стараясь пересилить икоту, и зачем-то шарил в сдвинутой на живот противогазной сумке. — Ранило меня, — сказал он удивленно.

Бабенко, все еще сидя на снегу, держал на коленях голову Николая.

— Все, лейтенант. Не дышит.

— А ну-ка, всем за угол, — приказал Андрей, — держать бурт под прицелом. — Он вырвал из неумелых Юриных рук пакет, с треском рванул обертку и заголил сержанту плечо. — Не хватало еще всех потерять сдуру! Кто тебя толкал к яме, щенок чертов!

— Жалко стало Николая… Прямо не знаю, как по сердцу ножом! Но я успел… успел бросить, — бормотал Юра, в котором жалость, очевидно, уже смыло новым жарким ощущением собственной раны, сделавшим его ужасно разговорчивым. — Тут все ясно как день, товарищ лейтенант… Они решили уходить. Все, как только вернулся Степка… А не успели. Думали — Николай тут один, иначе зачем этот глупый выстрел, они же теперь в капкане… А я их из автомата.

— Кончай болтать.

— Что?

— Что слышал. Тут больно?

— Нет, почти нет.

— А здесь?

— Ой…

— Пустяки, кажется, ключица… не кисни. Отправим тебя в тыл.

— Зачем?

— Сказано — не болтай! Посмотрят тебя, перевяжут как следует.

Кончив бинтовать, Андрей приказал появившемуся Лахно раздобыть сани и отвезти Николая — он так и назвал его по имени, — как живого, — в поселок и заодно захватить помкомвзвода в больницу.

— Мурзаева смени и шли сюда, останешься там за старшего в единственном числе. А Довбня пусть срочно явится.

— Старшина сказал — будет. А как же с председателем?

— Довбня сам сообразит. Твое дело сообщить.

Глядя в темную пасть бурта, Андрей все еще не мог взять в толк, зачем и куда ехал без документов этот оборотень Степка, зачем вернулся именно сюда, если только он в самом деле здесь, и почему в бурте задержались его дружки. Ах да. Он же ехал провожать. Видимо, до Ровно, а затем вернуться… И сколько их здесь? Неужто и этот, Монах? Наверняка.

За спиной послышались голоса, Юра наотрез отказывался ехать.

— В чем дело? — резко обернулся Андрей. Нелепый случай с Николаем камнем давил на сердце, помкомвзвода со своим мальчишеством, стоившим ему ранения, попросту взбесил его.

— Товарищ лейтенант, я вас прошу… Никуда не поеду! — вскрикнул Юра звенящим от обиды голосом. — Вы же сами сказали — пустяк… Нет же необходимости, свободно стреляю с правой, нас и так мало, товарищ лейтенант…

— Ладно, пусть тебя там посмотрят. Если не опасно — вернешься. Поторопись, Лахно, с санями.

— Спасибо! — сказал Юра.

— Всем в укрытие! — приказал Андрей, и почти одновременно просвистела очередь, осыпав штукатурку по углу хаты.

«Значит, не взяла их граната, а может, кто-то остался в живых. Странно».

— Не спускать глаз с бурта! Бабенко, диски есть? — Он боялся внезапной вылазки. Сколько их там, под землей, и почему все-таки не взяла граната?..

— Два в запасе… Хватит.

Все были взвинчены, Бабенко все повторял: «А может, еще выживет, а, лейтенант, может, просто шок?» Андрей закурил, машинально держа пачку, пока из нее выколупывали сигареты Бабенко и некурящий Политкин, первым обретший свое привычное полусонное состояние, выражавшееся в рассеянной улыбочке.

— Теперь он от нас не уйдет, Степочка, — сказал Бабенко. — Он мне ответит по всем счетам.

— Стрелял-то не он, — отозвался из темноты Политкин. — Слыхал, что Коля сказал? Нос…