Что же говорить о нем, рядовом взводном, воевавшем без году неделя. Ну, не совсем так — полтора года на передовой с перерывом в медсанбате, где отлеживался после контузии. По сравнению с тем комроты он просто щенок…
Они дошли уже до середины колонны, когда Довбня вдруг завозился у одной из старых машин, и Андрей облегченно вздохнул, получив передышку. Чужая машина. С красными пятнами на днище кузова.
Подбежал незнакомый старшина, и после короткого объяснения выяснилось, что пятна — следы от пролитой краски, в этом легко убедиться. Довбня, колупнув ногтем пятно, согласился, но расходившийся старшина, шустрый старичок в шикарной офицерской, из голубого меха, шапке, неожиданно полез на рожон и заорал на Довбню: какое тот имеет право проверять военные машины?!
— Взять его! — заорал он двум точно из-под земли выросшим автоматчикам. — В штаб его, пусть там разберутся!
Андрею ничего не оставалось, как вступиться за милиционера, хотя это вовсе не входило в его планы, напротив, увеличивало опасность.
— Оставь его, старшина, — сказал он как можно миролюбивей. — Человек при исполнении долга.
— А вы кто такой? — запетушился старшина, правда уже сбавляя напор.
Андрей протянул ему удостоверение, представился. Вежливость, видимо, тронула старшину, он дал знак автоматчикам, те отпустили Довбню.
— Сами дойдем до штаба, возьмем допуск, не волнуйся, отец, — сказал Андрей, угощая всех троих сигаретами.
— Ну что ж, если так, — буркнул старшина, — под вашу ответственность.
Трое удалились. Довбня, пытливо посмотрев на лейтенанта, вздохнул:
— Видно, бесполезное дело.
— Смотрите, а то я могу взять допуск.
— Не надо.
Андрей понял, что милиционер просто сжалился над ним, и едва не сказал спасибо.
— Но уж извиняйте, вынужден буду доложить вашему начальству. Долг службы.
— Ясно…
Довбня все еще переминался с ноги на ногу, буравя спутника взглядом, — будто чего-то ждал. И Андрей, как бы подчиняясь чужому вызову, неожиданно для себя вдруг выпалил:
— Доложите… доложите, что взяли — мы… Могу даже подписать протокол, как там это делается у вас. Или поверить на слово?
Довбня пристально, тяжело посмотрел на него — в глубине его стальных глаз словно бы мелькнула тень усмешки — и присел на пенек, усиленно дымя самокруткой. Потом сказал отрывисто:
— Ты не говорил, я не слышал.
— Не надо меня жалеть, старшина. Будем себе верны…
Тот не сразу ответил, все еще глядя исподлобья со своего пенька.
— Ты что, дурак, что ли?.. — Голос его осип. — Протоколы… Нет доказательств, ясно?
Теперь он смотрел на своего спутника зло, почти с испугом.
— Я не дурак, — ответил Андрей, — но и ты не поп-исповедник. Сначала мораль преподнес, а теперь доволен, грехи отпускаешь?
Старшина молчал, губы его слегка подрагивали. Андрей не дал ему вымолвить слова:
— Пойдем, он тут где-то. Доказательства? У нас бензина мало, где-то он тут… Солдаты — мои. Я отвечаю, это уже не твоя забота…
Довбня с кряхтеньем поднялся с пенька, отряхнул полушубок:
— При чем тут ты, дурья башка? — Довбня сплюнул. — Скажи спасибо — выборы на носу. А мы дадим врагу пищу, жирную жратву, надо же понимать момент…
— «Обстоятельства», что ли?
Довбня сердито насупился, на скулах налились желваки. А перед Андреем вдруг встало милое, исполненное беспомощной укоризны, потерянное лицо Горпины, партизанской связной, пожертвовавшей своим счастьем, чтобы спасти людей. Ох, не о свинье она жалела, нет. Обмануть ее сейчас, нет, не просто обмануть, напрочь откреститься от своих действий после того, как она узнала правду, — значило предать самое дорогое.
Все это он спокойно выложил поникшему Довбне.
И почувствовал, как гора свалилась с плеч, и знал уже, что не отступит, иного пути нет. И только сердце отстукивало тяжело и гулко.
— Ну-ну, — сказал Довбня.
— У меня дома нет бумаги. Пойдем, напишу рапорт и отправлю в полк. Твое дело сторона. Сами разберутся…
Под вечер вернулся Юра, веселый, возбужденный, промерзший до синевы, стал докладывать, едва переступив порог:
— Все сделано, товарищ лейтенант, вчистую…
— Как?
— Вчистую… Это Колька велел передать… — И, словно опомнившись, потупился, качнул головой осуждающе: — Нехорошо все это…
Андрея вдруг разобрало, прямо все закипело внутри.
— Ты хоть глаза-то подними, агнец божий, — оборвал он его. — Тебе что-то не нравится, чистюля, можешь отказаться, уйти из помощников, тем более что некому тебе скоро будет помогать…
— Вы… не то говорите, товарищ…
— Что сделано?
Юра заморгал длинными своими ресницами и стал похож на обиженную девчонку.
— Ну, я прошел всю колонну — нет. Тогда я понял, что он, наверное, подался в полк, иначе говоря, решил ехать, пока хватит горючего, следовательно, где-то застрял по дороге. Я все рассчитал, не ошибся. И — на станцию, дороги-то идут параллельно. Вскочил в товарняк и смотрю в оба… — Незаметно для себя Юра увлекся рассказом, глаза его разгорелись, воображению его, должно быть, рисовалось опасное приключение, героем которого он невольно стал…
— Дальше!
— Ну, смотрю и вижу — на опушке он! Я сразу узнал по отбитому ящику, спрыгнул на ходу. Как в столб не угодил, вот столечко осталось, а то бы все!.. — Он счастливо перевел дыхание и сразу сник, видимо, понял — хвастаться-то нечем… — В общем, снова сел на товарняк. В полку взял у дневального бензин, заправились. Остатки туши закопали…
«Все правильно. Подробности ни к чему. И солдаты не должны отвечать за своего растяпу командира»…
— А почему…
— Что?..
— Вы сказали: скоро некому будет помогать.
— Потому!.. Собери сейчас же всех сюда.
— А Мурзаева?
— А что Мурзаев?
— На часах.
— Ничего. Не украдут нас светлым вечером. Сами воры.
Они сидели перед ним с понурым видом. Лахно, двигая бровями, время от времени вздыхал, хотя к происшествию никакого отношения не имел, да и все остальные — тоже. Кроме Бабенко, преданно глядевшего в рот командиру. Андрей подумал об отосланном рапорте, о том, что скоро им расставаться, что, может быть, он никогда больше не увидит их.
Бесславный исход… Но тут уж ничего не поделаешь, все правильно…
Он постарался объяснить им смысл происшедшего, сказал о Горпине, и, кажется, все поняли, лишь в похожих на пуговки глазах Бабенко возникло легкое волнение — не уловил он, что ли, куда клонит командир…
— Значить, самим голову в петлю?
— Позор, всем нам позор, — сказал Мурзаев и зло покосился на Бабенко…
— А ты что, ангел? Мясо жрал?.. Хотя ты ж не ешь свинины…
— Прекратите болтовню!
Бабенко затих, а Мурзаев огрызнулся:
— Смотри какой храбрый. Храбрый не тот, кто ошибается, а кто ошибку умеет признать.
— Что сейчас-то… — буркнул Политкин, — признавай не признавай… А что сварили, то и съедим.
— Кто вас подбил на это? — наконец спросил Андрей.
Курносое лицо Бабенко, еще хранившее детскую свежесть, с чуть заметными морщинами у рта, изобразило мучительные усилия. Трусит? Не хочет выдавать Кольку? В эту минуту Андрею захотелось, чтобы и впрямь было именно так. Пусть лучше ЧП, нелепый случай, нежели чья-то продуманная операция. Тогда худо. Значит, враг рядом, коварный, жестокий. И независимо от того, чем кончится дело, беды не миновать.
— Ты пойми, — сказал он как можно спокойней, не спуская глаз с ефрейтора, — пойми, мне нужна правда. Все равно это повиснет на нас. Я не собираюсь выгораживаться.
— Жаль, — только и сказал Бабенко. — Брали мы с Колькой.
— Я не о том спрашиваю.
— Я и думаю — откуда пошло? Мы ж не в себе были от этой бурды — подмешали нам какой-то гадости. Кто-то из этих парубков, шо со Степаном. Что б нам было с той опары? Взбаламутили нас!..
— Кто?
— Кто его знает, до беса их было.
— Степан?
— Да… нет вроде. — Ефрейтор беспомощно пожал плечами.
