Все-таки приятно делать доброе дело, знать, что от тебя зависит чья-то радость. Знать бы заранее, чем эти радости обернутся…
Сам не понял, чего вдруг потянуло в клуб. Увидеть Стефу? Наверное, в эту минуту он был похож на Кольку. Ослеп, потерял соображение. Нет, пожалуй, он держал себя в руках, и сердце пока что ему подчинялось. И все-таки хотелось увидеть Стефу. Что сулит эта встреча после вчерашнего прощания, оставившего в душе терпкое ощущение разрыва? А было ли что? Может быть, он все выдумал? Чего искал? Откровенности, хоть какой, только бы поскорей, вовремя пресечь подступавшее лихо — так бросаются с бережка в холодную воду…
«Спрошу ее напрямик… Нет, ни о чем я ее не спрошу. Вечером она укатит на хутора. Ах, как я тороплюсь, точно нет у меня в запасе целой жизни… Спокойней, лейтенант, спокойней. Будь мудр. Дорога сама выведет…»
Ни Стефы, ни Степана в клубе не оказалось. И он невольно вздохнул с облегчением. Зато здесь возилась целая бригада девчат — клеили обои, расставляли цветы на подоконнике. Среди женщин маячила понурая фигура предзавкома.
— Что ж он, Степа, спит до десяти? — услышал Андрей его голос, обращенный к смуглой женщине в платке. Она обернулась, держа на отлете кисть с трафареткой, и он увидел миловидное, полное достоинства лицо, каштановый зачес с белой прядкой под сбившимся платком — Горпина. Та самая, что срезалась с предзавкомом на митинге.
— Вин мени не подчиняется. Клуб же поселковый.
— Ты у нас культорг, Гапа, должна контролировать, контакт держать. Хорошо, у меня вторые ключи были. — Тут он заметил Андрея и помахал рукой. — Вот, знакомься, лучшая наша работница-рисовальщица. Это у них в роду по традиции, я и сюда ее взял, пускай приберет по вкусу, отгул взяли девчата. А она — за главную.
— Ой, вы скажете.
Гапа улыбнулась, отчего смуглое лицо ее стало печальным.
— Да и торопимся зря. До выборов еще столько.
— А при чем тут выборы? Что у нас красота — для кампании? Клуб всегда должен быть праздничным. Верно я говорю, лейтенант?
Он подошел к Андрею и, поглядывая издали на женщин, сказал негромко:
— Эта Гапа — талант великий. Погоди, выйдем на союзную арену, ее росписи по стеклу нарасхват пойдут. — И покачал головой: — Красивая когда-то была, сватался к ней.
Андрей удивленно покосился на этого, казалось, наглухо замкнутого человека, не ожидал подобного откровения. Солнце, что ли, ярко плывшее в окна, праздничная эта уборка размягчили его…
— Да-да, а замуж вышла за дружка моего. Любовь, брат, такая штука — себя не обманешь. А вот дружка немцы расстреляли… Я как-то возьми и спроси ее — нелегкая дернула, мы ж, мужики, глупые бываем, словно телки… Гапа, говорю, улеглась боль? Жаль, что мы не сошлись. А она мне: «А я не жалею». Вот оно, бабье счастье, хоть короткое, да свое.
Андрей смотрел, как она ловко управлялась с вьюнковой порослью цветков, затейливо развешивая их вдоль стены. Косынка сползла на плечи, обнажив собранные в кружало темные косы.
— Сколько ей, интересно?
— Сорока нету. Вообще, героическая женщина, — сказал Копыто, — и дружок мой тоже был… — Заскорузлое лицо его смягчилось. — Петро… Начальником разведки был у нас в отряде. Вот его однажды обложили тут стервецы эти, оуновцы, вкупе с немцами, когда он на свиданку к ней залетел. Надо было связь наладить — от Митрича давно ни слуху, ни помощи… Кто ж знал, что тут полное село карателей. А они-то, оказывается, знали, какую птицу накрывают. Они много знали… Только вот наше местоположение неизвестно им было. Тактика была — рейдовали отсюда до Станислава. И покоя им не давали…
— Почему героическая?..
— Взяли его. А ей сказали: говори, откуда пришел, где база — живым останется. Не сказала… Перед окном повесили и неделю снимать не давали…
На что уж Андрей видывал виды, но тут даже представить невмоготу было, мурашками взялась кожа.
— Кто-то выдал его?
— В том-то и дело. Кроме Митрича, здесь никто не знал о его приходе. Не мог знать — так вернее…
— У Митрича семья, сын, — невольно вырвалось у Андрея.
— Степка-то накануне и повез продукты в лагерь, не стал Митрич ждать, пока село освободится. Как уж он прошел через все заставы… Рисковый парень. — Копыто затоптал окурок в снег, крякнул сердито. — А предатель был, определенно. Иначе бы нас не раскокали. Едва половина ушла под Ровно. Рейд был в секрете, а вот…
— Не нашли?
— Кого? А, нет, не нашли… Не до поисков было тогда…
Андрей оглянулся на шаги и увидел Довбню.
— Вот, шел мимо, заглянул, весело тут у вас, с улицы слыхать.
Копыто как-то весь подобрался, сухо сказал:
— Вот бы вы, товарищ старшина, и поддержали тонус как член поссовета. Сколько просим машину. Нет, вы свои дела на особь ставите, а общественные — третьим планом. Тут ваша сила кончается… А особмильцы потребуются — так сразу к нам.
Довбня, казалось, слегка даже растерялся, задвигал бровями:
— Сколько потребуется — будете выделять. А машину самим надо выбивать. Ездить и тормошить, а не бумаги слать. Дали ж вам одну, второй месяц ремонтируете.
— А это уж наше дело, такая у нас база слабая. Да вам-то это до лампочки. И что подстанция еле дышит — тоже. У вас-то свет есть, у особо важных… — И нервно рассмеялся.
— Да возьмите для поездки мою полуторку, — предложил Андрей предзавкому, стараясь погасить перепалку, и тут же подумал: «А как же Николай?» — Правда! И шофер мой все равно с бригадой поедет. — О Насте он умолчал, пусть берет машину, оттуда на хутор заглянет — по пути же.
— Ну, спасибо, — мгновенно остыл Копыто. — Сейчас и зайду к вашим, передам команду… А то ведь на санях проваландаются. Ну, пока…
И, не глядя на Довбню, отошел к девчатам, что-то объясняя им напоследок.
— Что это он распетушился? — спросил Андрей старшину.
Довбня сдержанно выдохнул:
— Старое. Еще в отряде цапались. Я его на бюро песочил… Называется командир хозвзвода! Хозвзвод, брат, вторая разведка. Там «языка» берут, тут продукты — жизнь на волоске. А он только распоряжался. Петра на вылазку, а сам у костра онучи разворачивал. Да знай жаловался — то ему мяса не везут, то муки. Как будто он торгом заведует и войны нет… А ну его, тоже деятель…
Вернулся Копыто, и все втроем пошли к выходу.
В дверях они едва не столкнулись с запыхавшейся молодицей. После быстрой ходьбы она тяжело дышала, раскрасневшаяся, яркоглазая. Андрей не сразу узнал ее — в фуфаечке, в старых сапогах, — разбитную, нарядную Настю. Лицом она была серьезна и слегка даже смущена.
— Что ж вы, начальник, с отгула всех на клуб, а я случайно узнала, не звистылы меня. Я ж тоже спиваю у хоре.
— У тебя ж дети.
— Суседка приглядит.
То, что Настя работает на заводе, было для Андрея новостью, думал, так — деревенская бабенка.
— Ну, я пиду пидмогну. — Она вконец смутилась и прошмыгнула в дверь.
— Вот так Настя! — сказал Копыто. — То ее на общественное дело калачами не заманишь, а тут — на тебе. Все бросила, прибежала.
Кажется, Андрей догадывался о причине такой перемены, тянуло ее поближе к Николаю. Вот уже и сказывается «положительное влияние», вспомнил он слова Довбни.
Они расстались на углу.
— Так я забегу насчет машины, — сказал Копыто.
Андрей не терял надежды увидеть Стефу. Нарочно явился проводить своих хлопцев, чтобы заодно пожелать ей удачи в концерте. Но так уж получилось, что пришел он в клуб, когда спевка кончилась, пошла суета, а когда подъехал Николай на полуторке и второпях стали грузить реквизит, момент был упущен. Девчата с помощью торчавшего в кузове Юры, вереща, переваливались через борт, под брезент. Стефка запрыгнула последней. Лишь когда машина, газанув, рванулась по большаку, Андрей помахал вслед, и оттуда из-под брезента будто мелькнула прощальным голубком чья-то рука. Или ему показалось…
* * *
Минуло три дня без особых происшествий, если не считать таинственно исчезнувшего попа и одной коротенькой самовольной отлучки Николая все по тому же адресу. Правда, случилось это засветло, и что тут поделаешь — уж очень чистосердечно он каялся, косо поглядывая при этом на Юрия. В тот вечер, после концерта, когда Николай отправился к Насте поколоть дрова, Юра решил не оставлять солдата одного и увязался за ним — помогать. Андрей представил себе Юрия, не отходившего ни на шаг от рассерженного любовника, и еле сдерживал смех, слушая обстоятельный Юрин рассказ о том, как они помогали женщине, как все было прекрасно — она напоила их молоком, но Николай почему-то всю обратную дорогу молчал как сыч.
