Стропалить ребят не пришлось. Они сидели, его разведчики, такими паиньками, внимательно слушали Юру, проводившего политбеседу. Видно, предстоящий выезд с концертом, общение с людьми подтянули всех, вечер, обещавший новые знакомства, манил смутной надеждой, в кои-то веки появилась возможность развлечься. Даже Мурзаев, Политкин и «старик» Лахно, не собиравшиеся в дорогу, были в приподнятом настроении, видимо, сказывалась атмосфера праздника. Обычно невозмутимый, Николай, в свежем подворотничке, рассеянно грыз ногти, чего прежде за ним не замечалось.

— Как видите, товарищи, — сказал Юра и, заканчивая политинформацию, украдкой взглянул на вошедшего лейтенанта, чуть порозовел. Хотел было скомандовать «Смирно», но Андрей жестом остановил его, и сержант напористо добавил: — Факты либерализма по отношению к военным преступникам, всякая казуистика, с которой сталкивается наша принципиальная позиция, свидетельствуют о том, что союзники ведут себя не очень-то объективно…

— Ворон ворону глаз не выклюет, — вставил Политкин.

— …и что наш союз, — продолжал Юра, — как мне лично кажется, во многом обязан общественному, прогрессивному мнению, которое было на стороне нашего государства, чьей политикой всегда был мир. Мы вынесли всю немыслимую тяжесть войны и сейчас стремимся к тому, чтобы гарантировать людям спокойствие. …Нам с вами это особенно понятно. Бандитизм, как информировал меня товарищ Довбня, еще дает себя знать, и чья рука его направляет, нам известно. Отсюда вывод: главная наша заповедь — бдительность!

— Вот что, друзья…

Все взгляды обратились в сторону лейтенанта, и в глазах Николая он прочел явное беспокойство.

— Ваш концерт не отменяется. Дело доброе, именно сейчас, после вражьей листовки, надо показать себя людям, завязать дружбу, все это хорошо. Но нельзя забывать об обстановке.

Николай кивал, глядя на Андрея широко раскрытыми глазами.

— Выступите — и айда домой. Никаких обмывок и гостей.

— Коля, — пискнул Бабенко и застенчиво потер торчащий надо лбом ежик, отведя глаза, — играй марш «Прощай, Настя».

— Закрой фонтан! Пока не поздно…

— Прямо как олень на гону, — сказал Лахно, — хоть в лес пускай.

— Я попрошу, — огрызнулся Николай, и Лахно затих.

Бабенко схватился за голову, вытаращив глаза:

— Мати ридная! На своих став кидаться, жених…

Николай, побледнев, поднял сжатый кулак. Бабенко, пригнувшись со страху, затараторил, гримасничая:

— Ты шо, сказывся?! Товарищ лейтенант, будьте свидетелем, самооборону не применяю, щас стану жертвой. А за что?.. Вы верно сказали насчет обстановки. Еще нарвешься на соперника, что, судя по ейному поведению, не исключается.

Николай вскочил, но Политкин и Лахно вовремя его удержали, прижав локти к спине. При этом Политкин забормотал увещевающе, мотая круглой головой на короткой шее:

— Коля, будь же мужчиной, Коля, юмор украшает, гляди веселей, как сказывал в запасном старшина, выдавая мне сороковой номер ботинок вместо сорок пятого…

Андрей не узнавал всегда спокойного, ровного Николая, лучшего разведчика из оставшихся в живых. На лбу у него вспухла ижица, он рванулся и обмяк, задев печально тренькнувшую гитару. На него жалко было смотреть.

— Кореша… липовые.

— Нужно бы выставить на ночь дополнительный пост к дороге, — сказал лейтенант Юрию, гася размолвку. — Мы обязаны быть начеку.

— Какие-нибудь новости? — спросил помкомвзвода.

— Пока ничего особенного, так, кое-какие сомнения.

Что он мог им сказать? Ничего конкретного, сам не знал, откуда шла тревога, бередя душу.

— В общем, насчет караула решай, как удобней. Но чтобы в десять все были дома, отбой на час раньше.

— Това… рищ лейтенант!

Андрей обернулся, уже держась за дверную ручку.

— Разрешите выйти с вами на пару слов.

Николай стоял по стойке «смирно», внешне мешковатый, с ленцой, сейчас он был как струна. Но тут дверь отворилась, впорхнула черно-красная с мороза Фурманиха.

— А вот, детки, что я вам принесла! Мясо парное. Вот… на обед… Не-не, не вздумайте отказываться, по случаю брала задешево, могу я своих мальчиков угостить. Я ж вашу кашу ем? Ем!

Она споро вытащила из кошеля узелок и, положив на стол, вздрогнула: брякнувшись о пол, покатилась золотая монета и легла на решку, высветив николаевский профиль. Старуха быстро нагнулась, и золотой исчез, точно его курица склюнула.

— Хорошо живешь, мать… — сказал Политкин.

— Да что вы, что вы, — закудахтала Фурманиха, замахав своими крыльями, — вы скажете. Вот уж наговорите… То ж не мое, у кого из людей залежалось, ну попросят знайти им покупщика, обменять на деньги, жить же надо! Вот и кручусь, верчусь!..

Может быть, Андрей просто не обратил бы внимания на этот золотой, не всполошись старуха так сильно, она все отмахивалась от Политкина, пугливо зыркая по сторонам.

— Ну а кто их покупает и зачем? — спросил Андрей.

— Господи, кто ехать в Польшу собрався! Переселенцы. Мало ли кто… То ж золото — везде деньги…

— И много их у вас? Золотых?

— Да шо ты, голубчик, больше нет, хоть обыщи! — Она отпрыгнула к дверям своей комнаты, выставив растопыренные пальцы. — Ну, пойду, а то мой Владек уже сидить как сыч голодный. Вы варите мясо, варите…

Вот еще новость — старуха торгует золотом. Может быть, и впрямь ничего особенного. Одним тут жить надо, другим — там, за рубежом. Похоже на правду. Хотя можно было съездить в Ровно и сдать в скупку: те же деньги, и никакого риска. Кто-то боится рисковать? После этой проклятой листовки он, кажется, стал слишком подозрителен. Каждая мелочь приобретала особый смысл. Что-то много их стало, «мелочей», и ни одну не объяснишь толком, какие-то обрывки нитей, которые он тщетно пытался связать воедино.

Андрей постучал и вошел к хозяевам. Старуха нарезала хлеб. Супруг понуро ждал, очищая лук. Край стола был накрыт газетой. У швейной машинки была свалена гора лоскутов.

— Вот что, мать, — сказал Андрей, — я не следователь и не желаю тебе попасть к ним в руки…

— Боже упаси, ласковый мой…

— Но вы подумайте. И если решитесь сказать правду, только правду, особенно кто продает — мне это важно, — вечерком зайдите, поговорим. Сохраню все в тайне. Обещаю. Думаю, вам это выгодней…

— Да шо ты, миленький…

— Я не шучу.

Уходя, заметил удивленный взгляд Владека, уставленный на жену.

— Мам, опять дуришь?

— Посоветуйтесь с мужем, — сказал Андрей, — и приходите. А то к вам придут.

Она кивнула, смигивая слезу.

…На полдороге к клубу его догнал Николай.

— Товарищ лейтенант, обещали…

— Что?

— Поговорить.

Андрей остановился, всматриваясь в чуть побледневшее, досиня выбритое красивое лицо Николая с темными подглазьями. Что-то переменилось в нем — беспокойный взгляд, чуть кривящиеся, размякшие губы в морозных трещинках.

— У тебя это что, серьезно?

Он кивнул.

— И далеко зашло?

— Дальше некуда, — он попытался улыбнуться, — и матери написал.

— Быстро.

— Куда уж. С первого взгляда, как пулей навылет.

Да… Может, так оно и бывает, если по-настоящему. Ах, всяко бывает. Тысячи людей, тысячи характеров, обстоятельств — черт ногу сломит, никаких мерок! Что ему сказать: отговорить, предупредить, научить? Что он сам-то, Андрей, понимал в этих сложностях… Кучу книг прочел. Но книга тут не помощник. Живой человек — сто раз нос расквасит и на сто первый туда же полезет…

— Ладно, можешь зайти, ненадолго только. И одного не пущу.

— Тогда уж лучше в субботу, и подольше.

— А что в субботу?

— Да так, сабантуйчик.

— Не понимаю.

— Именины у ней. День рождения.

— Ну… до субботы помереть можно.

— Ну я уж на всякий случай.

— На всякий случай возьмешь с собой кого-нибудь. Хоть Лахно.

— Бабенко лучше, дружки ж.

— Ладно…

— А сегодня я на минутку, только дрова наколю — и домой, а? Лейтенант?

— Полчаса — не больше. Проверю.