Ночной гость еще несколько раз навестил матушку. Все укорял ее, что сменила пристанище, уговаривал вернуться.
Мама к Розе обратилась за советом, что делать. Роза, хотя и еврейка, настоятельно посоветовала христианского священника пригласить, чтобы комнату освятил. Что и было сделано. В эту ночь гость влетел и вдруг завизжал по звериному, да как кинется со свистом в окно. С тех пор мама спала спокойно. До тех пор, пока я ей в живот не застучал.
Роза отвела маму в роддом, где я и явился на свет, помучив родительницу целые сутки. В муках она меня родила. Еще бы, роди попробуй такого поросенка, как я, в пять с половиной кило.
Вышел я на свет божий и живо к мамкиной груди присосался. В общем, жизнь настоящая началась.
Как сейчас помню, в окошко солнышко майское светит, а я лежу рядом с мамкой и молочко из ее груди попиваю. Хорошо в роддоме, чисто и уютно. Всю бы жизнь тут прожил.
Но вот что случилось на пятый день.
Вдруг за окном стрельба началась. Поначалу одиночные выстрелы, потом автоматные очереди. Главврач кинулся к телефону. Телефон молчит как убитый. Тогда он приказал перепуганному персоналу забаррикадировать все входные двери, окна завесить простынями, а рожениц с детьми от окон убрать вместе с кроватями в коридоры. Он решил, да и все с ним согласились, что на город напали банды бандеровцев. А кто же еще?
В близлежащих селах частенько они зверствовали. У многих врачей были наганы, а у главврача даже автомат. Смелые они люди, многие из фронтовых врачей, решили дать бой нацистам. А на улице стрельба продолжается и приближается к центру города, к улице Ленина, где и располагался наш роддом. И тут в в кабинете главврача заверещал телефон. Он побежал туда и вскоре выскочил. И как закричит во всю мочь: «Ур-ра!!! Победа!!! Конец войне!!!»
Все сначала оторопели, но быстро осмыслили его ор и завопили: «Ура!!! Победа!!! Конец войне!!!».
Кричали все. И врачи, и нянечки, и роженицы, и мы, новорожденные. Это было девятого мая. На пятый день моего рождения.
ЛИРИКА
Achtung
Когда мы были молодыми,
все было ясно и прекрасно,
и шли вперед на зов вождей.
И зла не видели мы в дыме
труб заводских,
вдыхая страстно,
и в лоб не шло
о радиоактивности дождей.
Когда мы были молодыми,
не знали мы, что жизнь
несчастна
не только там, где правит
империалистический злодей.
Но и в отеческом Надыме
любить, смеяться, плакать, жить
ОПАСНО.
Амбрэ
Цветок осыпался последний,
последний лист кружась упал,
кабан под дубом все вскопал, —
и день склонился на колени.
Ночь непроглядна и длинна,
и через кислые дороги
прохожий еле тащит ноги —
устал от грязи и вина.
Его влечет дым над трубой,
а там не лучше: грязь да пьянка,
да бесшабашная тальянка,
да глупый русский мордобой.
Уныла осень в октябре —
все врут поэты про красоты.
А что и ждать от них, босоты?
Им и в блевотине амбрэ.
И городская жизнь — тоска.
И здесь все та же грязь да пьянка,
да коммуналок перебранка,
да прядь седая у виска.
Скорей бы матушка зима
прикрыла наше неприглядство.
На фоне снега даже пьянство
неплохо выглядит весьма.
Арбат
Удивленными глазами
на меня Арбат глядит.
«Я Арбат, а кто вы сами?» —
тихо будто говорит.
«Я влюблен, поэт немного, —
отвечаю, поклонясь, —
привела к вам путь-дорога,
дорогой Арбат, мой князь.
Я влюблен в твою неброскость,
в седину твоих домов,
в выпуклость углов и плоскость
пятачков глухих дворов.
Эти две твои церковки
я не зря боготворю:
луковки их, как головки
детские, глядят в зарю.
Лишь сейчас, к сорокалетью,
мне времен понятна связь:
мы все — выросшие дети.
Даже ты, Арбат мой, князь».
Бахрома
Солнце ласковое, как в Крыму,
март непогодой не матерится,
сладко зевает, как после сна.
Что опускаешь ресниц бахрому?
милая, хватит сердиться —
в сердце стучится весна.
Блесна
Чирикают птицы, встречая весну,
И щука с улыбкой глядит на блесну,
И вождь наш с ухмылкой глядит на людей,
И всем всё понятно: он вор и злодей.
А мне не понятно: как вор и злодей
Вождём стал для нас, для российских людей?
Ведь головы наши с мозгами, не репы,
И на хуй нужны нам какие-то скрепы,
