Он был мерзок самому себе. Но когда Сатана предстал пред ним в настоящем виде, даже он плюнул в грязь и с отвращением бежал прочь от мерзкого зрелища, презирая опасность попасться в руки врагов.

После изменника туда же пришел парий, чтобы умыться в болотной воде.

Презренный, прокаженный, от которого сторонились люди, он не пугался своего отражения, когда нагибался пить из болота грязную воду.

Но, увидав Сатану, и он плюнул в грязь и бежал прочь. Затем сюда же пришел раб.

Презренный, наказанный за свои пороки раб, – он пришел сюда, чтоб бросить в болото драгоценный убор, украденный у господина.

Эта вещь была дорога его господину, как память. В бессильной злобе он украл ее, пришел сюда, чтоб в виде мести сделать своему господину хоть какую-нибудь гадость. Он был мерзок.

Но и он, увидав Сатану, от омерзения плюнул в ту же грязь, в которую плюнули изменник и парий.

Тогда из грязи, смешанной с тремя плевками изменника, пария и раба, – вырос Клеветник.

Трусливый и низкий, как изменник, презренный и прокаженный, как парий, подлый, как раб, обокравший своего господина.

Грязный – как сама грязь.

Случилось так, что в то время, когда он рождался, мимо пробежала собака.

С тех пор Клеветник не может спокойно видеть ничего высокого без того, чтоб сейчас же не сделать какую-нибудь мерзость.

Из болотных камышей на его рождение глядел бегемот.

И оттого кожа Клеветника так толста, что ее ничем не прошибешь.

Увидев его, говорят, сам Сатана, с любовью глядевший на свой мерзкий облик в волнах океана, – и тот не выдержал и плюнул на него.

После плевка Сатаны Клеветнику не страшны уже стали плевки людские.

VII

Самый воздух священной Калькутты был отравлен клеветой. Как тысячи гадин, она расползалась от Клеветника по всему городу, заползала во все дома, всюду сеяла злобу, ненависть, вражду, подозрения.

Священные брамины^[2], почтенные старцы подозревались в кражах; невинных девушек, чистых, как лилия, подозревали в гнусных грехах; мужья без отвращения не могли смотреть на своих жен, женам мерзко было смотреть на мужей; отцы враждовали с детьми.

Ничего не щадил Клеветник, и всюду заползала его клевета, отравляя жизнь людям.

Его били, но, благодаря коже бегемота, он не чувствовал ничего.

Ему плевали в лицо, но он только говорил: – Вот и отлично. По крайней мере умываться не надо. Что значили людские плевки ему, на которого плюнул сам Сатана?! Его презирали, а он смеялся:

– Неужели вы думаете, что я так глуп, чтоб ждать за свои клеветы от вас уважения!!! Его не брало ничего.

Тогда жители Калькутты выдумали для него самое позорное наказание.

Он был вымазан в смоле, его обваляли в пуху и в таком виде, раздетого, заставили ходить по улицам. Но он сказал:

– Вот и отлично: после такого срама мне не страшен уж больше никакой позор.

Так всеобщим презрением в нем убили окончательно человека.

И он клеветал уж тогда, не боясь ничего. Но это было только началом наказания Калькутты. Самое бедствие пришло только тогда, когда в Калькутте было изобретено книгопечатание.

VIII

Этим прекрасным даром неба мы обязаны любви. Все, что существует, своим происхождением обязано любви. И если бы на свете не было любви, не было б и нас самих. Она была Жемчужиной Индии, и он любил ее, как небо, как воздух, как солнце, как жизнь.

При тихом мерцании звезд, в благовонную, теплую ночь, он говорил ей под легкий плеск священных волн Ганга^[3]:

– Пусть звезды, что с завистью смотрят на твою красоту с далекого, темного неба; пусть ночь, что ревниво покрыла тебя темным пологом от взоров людей; пусть вечер, что лобзает тебя; пусть волны священной реки, что с тихим, восторженным шепотом несут морю рассказ о твоей красоте, о богиня, царица моя! пусть все, пусть весь мир свидетелем будет моей любви, моих клятв, дорогая! Дай мне обнять твой стан, гибкий, как сталь, и стройный, как пальма. Отдай мне твою красоту неземную! Сделай меня и счастливым, и гордым. Пусть зависть засветится в глазах всего мира, и лишь в твоих глазах, дорогая, пусть тихо мне светит любовь. Весь мир пусть будет знать, что моя прекрасная Жемчужина Индии. Слава твоей красоты переживет века, и деды внукам будут, как волшебную сказку, рассказывать о красоте Жемчужины Индия. И сердце каждого юноши сожмется завистью ко мне, к твоему владыке, к твоему рабу…

Тихо плескалась река, – и бледная, при бледном свете луны, словно ужаленная, быстро поднялась с места Жемчужина Индии, уже замиравшая в объятьях прекрасного юноши.

– Не знаю кто, – сказала она, – но нам запретил лгать. Ты сказал неправду. Как все, кто даже меня не видел, будут знать о моей красоте? Как все, когда меня уже не будет на свете, будут завидовать тебе? Ты солгал, – и я никогда не буду принадлежать человеку, который лжет в минуты восторгов любви.

И ее белое покрывало исчезло среди сумрака ночи, еле освещенного трепетным светом луны.

В отчаянии бросился к волнам священного Ганга прекрасный юноша.

Но гений слетел и осенил его мыслью о тиснении книг. В чудных строках он воспел красоту Жемчужины Индии. И в тысячах оттисков эта песнь красоте разнеслась, как ветер, по свету.

И все, кто никогда не видал ее, знали о красоте Жемчужины Индии. От дедов к внукам, как волшебная сказка, передавалась эта книга, и, читая ее, у людей сжималось сердце завистью к тому, кого любила, чьей была Жемчужина Индии.

А за свое чудное открытие прекрасный юноша был награжден высшим счастьем на свете – объятиями любимой женщины. Так было в Индии в давно минувшие времена изобретено книгопечатание.

IX

Но и на это орудие, созданное для того, чтобы воспевать всему миру красоту и любовь, устремил свое нечистое внимание Клеветник.

Орудие любви он сделал своим орудием клеветы. И с этих пор стал силен, как никогда.

Ему не нужно было уж бегать по дворам, чтобы разносить клевету.

В тысячах оттисков она сама разносилась кругом, как дыхание чумы.

Это не были слова, которые прозвучат и замолкнут, это было нечто, что оставалось, чего нельзя было уничтожить. Он не рисковал собою, потому что мог клеветать издалека. Как змеи ползли его клеветы.

Он не щадил ничего, не останавливался ни перед чем! Скромных и честных тружеников он называл ворами, грязью забрасывал лавры, которыми венчали гениев, рассказывал небылицы про людей, которых он никогда не видал, клеветал на женщин, на сыновей, говоря, что они обкрадывают своих родителей. И когда ему доказывали, что он лжет, он нагло смеялся и говорил:

– Так что же? Лгу – так лгу. Доказано – так доказано. А клевета все-таки пущена. Я свое дело сделал, я – сила.

И только тогда, когда Клеветник начал плодиться и множиться, люди вспомнили о Магадэве. Они пали ниц и воскликнули: – Великий Магадэва! Зачем ты создал такую мерзость?!

СОН ИНДУСА

Инду, тому самому, на котором английские леди катаются в дженериках,^[4] как на вьючном животном, – бедному Инду, дровосеку, прачке, проводнику слонов или каменотесу, – глядя по обстоятельствам, – снился волшебный сон.

Ему снился огромный луг, поросший никогда не виданными им цветами, издававшими необыкновенное благоухание.

И по этому ковру из цветов, навстречу Инду, шла легкой походкой, еле касаясь ногой цветочных венчиков, чудная женщина, глаза которой сияли, как два солнца.

От взгляда ее расцветали все новые и новые, дивные, невиданные цветы необыкновенной красоты.

Дыхание ее превращалось в жасмин, и дождь лепестков сыпался на землю.

По цветам лотоса, что цвели у нее в волосах, – бедный Инду сразу узнал добрую богиню Сриаканте^[5], супругу божественного Сиве, и пал ниц перед нею, пораженный нестерпимым блеском ее глаз!