Доктор перестал постукивать карандашом по столу.

— Вы знали все это в течение трех лет — и никому не рассказывали?

— Да. После катастрофы у меня было время все обдумать, и я решил принять на веру то, что мне сказали относительно моей личности. В противном случае меня бы не выпустили из клиники. Между прочим, я пытался сам найти ответ. Я изучал теорию времени Данна и даже Чарльза Форта![2] — Он неожиданно усмехнулся. — Вы читали о Каспере Хаузере?[3]

Доктор Ирвинг кивнул.

— Возможно, он также не решался рассказать правду. Интересно, сколько еще людей, утверждавших, что они потеряли память, на самом деле говорили неправду, чтобы не признаваться в том, что они помнят вещи совершенно невозможные?

— Ваш кузен, — медленно проговорил доктор Ирвинг, — сказал, что до автокатастрофы вы, как он выразился, были слегка помешаны на жизни Наполеона. Вы что-нибудь об этом помните?

— Я уже говорил вам, что ничего не помню. Но могу подтвердить слова Чарли Дорра. Судя по всему, я, Джордж Вайн, если я когда-нибудь был Джорджем Вайном, действительно интересовался Наполеоном, читал о нем, считал своим героем и довольно много говорил о Наполеоне. Настолько много, что коллеги по редакции дали мне прозвище «Наппи».

— Как я заметил, вы считаете себя и Джорджа Вайна различными личностями. Так являетесь вы Джорджем Вайном или нет?

— Я называюсь им три года. А раньше… я не помню, что был Джорджем Вайном. И не думаю, что являюсь этим человеком. Я полагаю, насколько я вообще могу судить о чем-либо, что три года назад я оказался в теле Джорджа Вайна.

— И что вы делали в течение ста с лишним лет?

— Понятия не имею. Кстати, я не сомневаюсь, что нахожусь в теле Джорджа Вайна. Вместе с ним я унаследовал его умения — за исключением личных воспоминаний. Например, я знаю, как быть репортером, хотя не помню никого из людей, с которыми работал раньше. Я владею английским, а также пишу статьи. Я без проблем обращаюсь с пишущей машинкой. Более того, у меня такой же почерк, как у него.

— Но если вы не считаете себя Джорджем Вайном, как вы объясняете происходящее?

Он наклонился вперед.

— Я считаю, что часть меня — это Джордж Вайн, а часть — нет. Я полагаю, что произошел некий перенос, недоступный сознанию обычных людей. Однако я не думаю, что он обязательно был сверхъестественным или что я безумен. А как думаете вы?

Доктор Ирвинг ничего не ответил и предпочел сменить тему.

— Вы хранили свою тайну в течение трех лет, и я могу вас понять. А теперь вы решили ее раскрыть. По каким причинам? Почему вы изменили свое отношение к происходящему?

Очевидно, этот вопрос тревожил доктора Ирвинга.

— Потому что я не верю в совпадения, — ответил он. — Потому что ситуация изменилась. Потому что я готов рискнуть своей свободой — ведь параноиков запирают в клиниках — ради того, чтобы узнать правду.

— Но что именно изменилось?

— Вчера мой редактор предположил, что я имитирую безумие по вполне практическим причинам. Именно тот вид безумия, о котором идет речь. Конечно, я готов признать такую вероятность. Но жить я могу, только считая себя нормальным. Вы знаете, что вы доктор Уиллард И. Ирвинг; вы в состоянии успешно существовать, только если данное допущение верно, но откуда вы знаете, что это так? Возможно, вы безумны, но уверены, что с вами все в порядке.

— Вы предполагаете, что ваш редактор — участник, э-э, заговора против вас? Вы считаете, что он хочет упрятать вас в клинику?

— Не знаю. Вот что произошло со вчерашнего дня.

Он глубоко вздохнул. И бросился вперед. Он повторил Ирвингу весь свой разговор с Кэндлером, а также слова Кэндлера о докторе Рэндольфе, пересказал свою вчерашнюю беседу с Чарли Дорром и сообщил о недоумевающем Чарли, который поджидал его за дверью.

— Вот и все, — закончил он свой рассказ и с любопытством посмотрел в лицо доктору Ирвингу, пытаясь понять, что тот думает. А потом небрежно добавил: — Естественно, вы мне не верите. Вы считаете, что я безумен.

Встретившись взглядом с доктором Ирвингом, он продолжал:

— У вас нет выбора — если только вы не посчитаете, что я все придумал, чтобы убедить вас в собственном безумии. Как ученый и психиатр, вы не имеете права признать, что вещи, в которые я верю, действительно могут иметь место. Я не прав?

— Боюсь, вы правы. Поэтому…

— Поэтому вам ничего не остается, как подписать мой диагноз. Я решил довести дело до конца. Сейчас я отправлюсь к доктору Элсворту Джойсу Рэндольфу, чтобы он также подписал мне направление в клинику.

— Вы не станете возражать?

— А это может на что-то повлиять?

— В некотором смысле, мистер Вайн. Если пациент относится к психиатру с предубеждением, ему лучше обратиться к другому врачу. Если вам кажется, что доктор Рэндольф вступил против вас в заговор, я бы предложил вам сменить врача.

— Даже если я выбрал Рэндольфа? — тихо спросил он.

Доктор Ирвинг энергично замахал рукой:

— Конечно, если вы и мистер Дорр предпочитаете…

— Мы предпочитаем.

Доктор Ирвинг медленно наклонил седую голову.

— Естественно, вы должны понимать одну вещь: если мы с доктором Рэндольфом решим, что вам следует лечь в клинику, то вовсе не для того, чтобы изолировать вас от общества. Мы постараемся вас вылечить.

Он кивнул.

Доктор Ирвинг встал.

— Вы меня извините? Я позвоню доктору Рэндольфу.

Он смотрел, как доктор Ирвинг выходит во внутреннюю дверь своего кабинета. «Телефон стоит у него на столе, — подумал он. — Доктор не хочет, чтобы я слышал его разговор».

Он молча сидел и ждал возвращения доктора Ирвинга.

— Доктор Рэндольф свободен, — с порога заявил Ирвинг. — Я вызвал такси. Вы подождете еще немного? Я бы хотел поговорить с вашим кузеном, мистером Дорром.

Теперь он даже не повернулся, чтобы проследить взглядом за удаляющимся в другую дверь доктором. Он мог бы подойти к двери и попытаться подслушать разговор, который они вели тихими голосами, но не стал вставать и сидел до тех пор, пока не открылась дверь и голос Чарли произнес:

— Выходи, Джордж. Такси ждет нас внизу.

Они спустились на лифте, сели в такси, и доктор Ирвинг назвал адрес.

Где-то на половине пути он сказал:

— Какой сегодня чудесный день.

— Совершенно верно, — откашлявшись, ответил Чарли.

Оставшуюся часть пути проделали молча.

Его одели в серые брюки и серую рубашку с распахнутым воротом, без галстука, на котором он мог бы попытаться повеситься. По той же причине забрали ремень; впрочем, брюки сидели на нем так плотно, что потерять их он не мог. Решетки на окнах гарантировали, что он не выпадет из окна.

Однако помещение, в которое его поместили, ничем не походило на тюремную камеру: это была просторная больничная палата на третьем этаже. В палате находилось еще семь пациентов, и он принялся их разглядывать. Двое играли в шашки, сидя на полу, а доска лежала между ними. Один сидел на стуле, уставившись в пустоту; двое стояли возле решетки распахнутого окна и мирно о чем-то беседовали. Один читал журнал. Еще один устроился в углу и уверенно играл арпеджио на фортепиано, которого не было и в помине.

Он стоял у стены, продолжая наблюдать за остальными обитателями палаты. После того как он пробыл здесь два часа, ему показалось, что прошло два года.

Беседа с доктором Элсвортом Джойсом Рэндольфом прошла гладко. Она почти не отличалась от разговора с доктором Ирвингом. И не было сомнений, что доктор Рэндольф никогда о нем раньше не слышал.

Конечно, он был готов к такому повороту событий.

Им овладело полное спокойствие. Он решил, что некоторое время не будет ни о чем думать, не станет тревожиться, постарается ничего не чувствовать.

Он подошел к играющим в шашки и стал наблюдать за развитием партии.

Игроки старательно соблюдали правила. Один из них поднял голову и спросил: