Это стало страшным ударом для отца. Но все её вопросы и расспросы он пресекал, лишь сказав однажды: Милосердный принял жертву. И всё. Никаких объяснений. Хотя так больше и не женился.

Мать была провидицей. После ее смерти будущее закрылось для людей.

– Тебе не кажется, что нужно выставить охрану? – спросил Дарин, младший из братьев у отца.

Решение конечно принимали старейшины, но отец был вождём племени, и мог сделать так, как считал правильным.

А правильным было показать, что племя не прячется за мечами воинов, свободно празднует, не боясь показаться слабым. Тем более, что соглашение с Князем уже подписано.

В договорах всегда оговаривались все пункты о возможных убытках и потерях, компенсациях и выплатах. Оставалось только отвезти князю дары, и можно до конца зимы осесть на этой равнине. Князь хотел также и заключать браки, но с чужими никто не роднился и своих замуж из племени никогда не отдавали. Так что тайны оставались тайнами.

И отец вздохнул, пригладив седую бороду,

– Не будем провоцировать соседей. Мирный договор заключен.

Его седина была странной, всегда удивительной для Дары. Бабушка рассказывала, что он поседел ежемоментно, сразу, целиком, когда разгромил в пух и прах свой шатёр после смерти жены и запечатал внутри Тьму, рвущуюся наружу. Волосы не пройдя этапы старения, приобрели удивительный оттенок серебряного перламутра, как и его глаза.

Отец был единственным, кого Дара опасалась. И даже не его самого, а того, что он нёс в себе. Находясь с ним рядом всю свою жизнь, она научилась чувствовать не то, что его настроения, но малейшее изменение внутренней силы. Чувствовать и перенаправлять. Окружающие считали её избалованной, что в общем-то было правдой, – но важнее было то, что зачастую, лишь благодаря ей, вождь успокаивался, сдерживаясь и закрываясь.

Однажды, когда она была совсем маленькой, отец собственноручно наказал вождя кочевников, убивших их пастухов, забредших по ошибке в чужие земли. Овец дикари возвращать отказались. Два вождя тогда сидели на входе в шатер под навесом и оговаривали условия перемирия. Дара, как всегда, вертелась у отца на коленях.

Кочевник,– грязный, вонючий, неприятно отрыгивавший только что съеденное мясо, показав на девочку, произнёс что-то гортанное на своём непонятном языке и ухмыльнулся.

Девочка удивилась, – Отец, что он говорит? Я ему не нравлюсь? – Хаварт встал, снимая дочь с коленей и наклоняясь, легко поцеловал ее в лоб,

– Наоборот, милая, ты ему нравишься, даже слишком. Он просит или тебя, или Свет, – отец всегда отвечал на её вопросы, считая, что вопрос приходит лишь тогда, когда наступает время прийти ответу. И главное, получить правильный ответ, иначе равновесие нарушится.

– Каждая сущность должна быть названа своим именем, – говорил он.

– Не важно, – это предмет, мысль, или чувство. Определяя сущность, ты определяешь Закон. Закон, по которому ты живёшь. И если бытие не подчиняется тебе, значит ты живёшь среди мнимых сущностей.

Отец потрепал ее по светлым кудряшкам,

– Иди внутрь, Дара. Пусть получит свой Свет, – и развернувшись, пригласил гостя следовать за ним, под открытое небо, прямо под солнце, по пути доставая табличку с именем Неназваемого.

– Отец, но сейчас полдень, – девочка показала на солнце, стоящее высоко в зените. Она помнила, что ритуал проводили лишь на рассвете, начиная с первыми лучами солнца.

Отец не обернулся, лишь повторив, – Иди в шатер, и опусти полог! – ослушаться было страшно, но любопытство победило. Поэтому девочка зашла в шатёр и опуская полог, оставила в нём крохотную щель, чтобы можно было подсматривать. Ведь отец не запретил ей смотреть, правильно?

То, что произошло дальше, перевернуло представление маленькой Дары и об отце, и об окружающем её мире. Если до этого она считала отца добрым волшебником, много и часто объясняющего окружающим какие-то непонятные вещи, то теперь она увидела оборотную сторону Света, о котором так много все говорили.

Нужно понимать, что в её детском мире вода, выходящая из земли или металл, становившийся пластичным в руках брата, были вещами обычным, весёлыми, и конечно не страшными.

Но сейчас, когда кочевник, вслед за отцом, поднял руки к солнцу, и мир вокруг застыл вдруг, подёрнувшись пеленой; и ей казалось, что единственное, что осталось живым, – это ее маленькое сердце, застучавшее так быстро, что казалось, сейчас выпрыгнет из груди.

Прошло мгновение, после которого тело кочевника вспыхнуло, раскаляясь и тут же взорвалось, осыпаясь пеплом. Но маленькая Дара знала, – отец ОСТАНОВИЛ солнце, и видела, как весь этот свет, вся ярость светила, столбом обрушилась не незнакомого, неприятного, но в общем-то ни в чем не виноватого, как ей казалось, человека.

Девочку искали до заката, перевернув весь лагерь, но она, вернулась сама, когда источник, скрывавший её, начал остывать в лучах заходящего солнца.

 Вернулась, попросив у отца прощения и не по-детски спокойно приняв наказание. И никогда не говорила об этом, поняв вдруг, что отец защитит её от всего мира. Но иногда, его нужно защищать от самого себя.

Дара встала с соломенной подстилки и дошла до внешней стены; задрав голову, – попыталась найти месяц в оконном проеме. Он висел высоко над головой. Была середина ночи.

– Странный месяц сегодня, – подумала она, – И свет даёт странный

Девушка зашептала заклинание, потянула воду из земли, слишком поздно сообразив, что под ногами камень. Не стоило тратить силы впустую.

Пить хотелось нестерпимо. Не страшно, – она потерпит. Наверняка её ищут и вскоре приедут гонцы из дома. Она, конечно, была неосмотрительна, но подруга же видела двух всадников, выскочивших из рощи и схвативших Дару.

Если Лейла успела убежать, то наверняка позвала на помощь. Ведь позвала же? Девушка не видела подругу, когда ее саму стаскивали, как куль, с лошади в княжеском дворе.

Странный привкус стоял во рту и сколько она не сглатывала слюну, рот казалось был наполнен горечью. Вода не отзывалась. По телу расползалась слабость.

И забытье. Почему оно было таким тяжелым? Не могло же это быть связано с ударом по голове. Чтобы так надолго потерять сознание, нужен удар посильнее. Помещение было маленьким настолько, что даже ходить по нему было невозможно.

Мысль пойманной птицей билась в голове:

– Как её узнали? Она никогда раньше не встречалась ни с Князем, ни с его Колдуном, никогда не выходила за стан, а когда те приезжали из города со своим отрядом, ее и вовсе не выпускали из шатра. Дара бессильно опустилась на солому и стала ждать рассвета.

Небо начинало сереть. Я еще раз осмотрела место, в котором находилась, и поняла, что в помещении нет дверей, вообще нет выхода. Каменный мешок. Решетка окна под потолком. И в очередной раз задалась вопросом, как я сюда попала.

В памяти не было ни одной подсказки. В ушах звенело, голова казалась пустой после бессонной ночи. Страха при этом не было, – лишь злость на собственную глупость. Через какое-то время раздался скрежет, – кусок стены отъехал в сторону.

В проеме стоял Колдун, за его спиной торчали два стражника.

Мужчина огляделся, делая шаг внутрь, а я подумала, что могла бы назвать его красивым, если бы не черная татуировка на лице, и глаза, заполненные Тьмой после колдовства,

– Ну что, Дара, не передумала? Выглядишь не очень, – то, что выражало его лицо, должно было сойти за сочувствие, хотя вряд ли кто-нибудь бы этим обманулся.

По возрасту он был близок к возрасту Гарона, моего старшего брата: высокий, сильный, черные смоляные волосы, стянутые шнурком, простая черная рубаха, скрывающая фигуру и заправленная в кожаные штаны, на поясе короткий меч. На плечи накинут черный плащ. Его можно бы было принять за обычного горожанина, если бы не богато расшитый пояс и амулеты, висящие на шее. Да и взгляд, – черный, пронзительный, прожигающий насквозь.