Закрыл директрису барак. Ушёл крылатый.
Промах!
Валентин видел, как комом перед ним рухнул на землю Николаич, но уже был в разбеге, отталкивался от земли. Выстрела не слышал, да это было и не важно. Сразу понял – подстрелили Николаича. И уже взлетев, решил всё же вернуться, не бросать. Резко поджал под себя правое, стараясь крутнуться в воздухе на месте. Не успел – ударило в спину, в крыло, словно прутом раскалённым приложили. Хлопок – где-то далеко…
Завертело, потерял равновесие, падал. В судорожном рывке распластал крылья. Рванулась навстречу земля – каждую травинку, камушек видно. Казалось, ещё мгновение – и рухнет! Даже живот непроизвольно втянул, ожидая удара. Нет! Держат крылья, держат! Не задумываясь, не соображая, понёсся вдоль склона.
Так низко летать ещё не доводилось. Планировал в метре над землёй. Только бы не камень, не дерево! Только бы воздух под крыльями держал!
Не видел, как, закричав, бросилась к Николаичу Ольга. Упала на колени рядом, тянет за плечи, подсовывает руки под грудь, пытается перевернуть – тяжёлый, не получается, а руки все в крови. Плача, подвывая в голос, звала Валеру. На шум выскочил из барака Сергей – застыл на пороге, не понимая, что происходит. Ольга закричала, замахала на него руками, чтобы уходил, прятался. Ничего этого он не видел.
Его вынесло прямо на двоих в чёрном, торопливо поднимавшихся по склону. Пронёсся в десяти метрах. Те только замерли, рты разинув, даже дулом автомата вслед не повели.
Вниз, по едва заметному распадку. Кусты навстречу. Сквозь – хлестнуло ветками по лицу – проскочил! Теперь – наверх! Набирал высоту, уходя влево за кряж, прочь от ущелья Актру.
Глава двадцать вторая
Всё рассыпалось. Брызнуло осколками. Не собрать, не слепить, не склеить…
Несмотря на боль в спине (видел, как по рёбрам стекали тонкие струйки крови), летел долго, часа два. Кровь уже перестала идти, запеклась, наверное. Летел мимо выполаживающихся в долину горных кряжей, по краю, высоко. Мог бы держаться ближе к горам, но хотелось простора – степь видеть, освещённую утренними лучами солнца, уходящую за горизонт. Высота, одиночество распахнутого неба – успокаивали. Сначала не думал ни о чём – вырвался, лечу, свобода! Жив! Быстро схлынула эйфория. Что делать? Как дальше?
Устал. Спина ныла. Нужно остановиться, подумать, решить что-то для себя. Хватит неба, надо на землю возвращаться.
Внизу было что-то не так. Степь исчезла. Не стелились, не играли травы под порывами ветра. Красная пустыня, изрезанная сухими руслами ручьёв, лежала у подножья гор. Месиво из песка и красной рассохшейся глины. Голо. Лишь редкие, вцепившиеся намертво корнями шарообразные кусты перекати-поля – дунет посильнее ветер, оторвёт, покатит неведомо куда.
«Здесь мне самое место, – подумал, усмехнувшись про себя. – Если сдохну, то пусть никто не видит».
Заложив круг, завороженно смотрел, как его чёрная тень стремительно несётся по песчаной оранжево-красной пустыне, расстилавшейся внизу.
Потрясывало. Устал не от полёта, от нервного напряжения, что не отпускало, гнало всё дальше и дальше от вранья, от выстрелов, от смерти. Надо было найти место для отдыха и ночлега. Хотелось пить и ещё хотелось лечь, прижаться к нагретым солнцем камням, закрыть глаза и подумать о том, что случилось и что делать дальше?
Нужно подняться выше, к снежникам, там вода.
Площадку на почти вертикальной скальной стене заметил сразу. За ней тёмный провал неправильной формы – что-то похожее на пещеру. Внизу, среди навороченных каменных глыб, устилавших дно ущелья, выныривала на поверхность тонкая блестящая нитка ручейка и вновь ныряла в каменные развалы. Подходящее место. Подходящее, чтобы сдохнуть!
На краю площадки, у входа в пещеру – камень, острым сколом вверх, весь в белых птичьих потёках. Рядом разбросаны мелкие кости, выбеленные дождём и солнцем. Перья забились в трещины между камнями. Вон крыло какой-то птахи. Кто-то здесь обитает, столуется. Судя по всему – птица некрупная, но хищная.
В самой пещерке – чисто. Да и не пещера это – так… провал неглубокий, как раз в рост человека. Сойдёт на первое время. Сам не заметил, что присматривается к этой дыре в скале как к новому дому, пусть ненадолго, пусть временному.
Скинул с ног бахилы с шипами. Босыми ногами выгребал камни, сталкивал вниз, расчищал ровную площадку, чтобы лечь можно было. Теперь к ручью, пить!
Сколько пролежал на каменном полу пещеры? Два часа? Шесть? Он не знал. Казалось, что не спал – не мог заснуть. Спина болела… Лежать можно только на животе, а так спать он не привык. Из полубредового сумбура мыслей всё же выстроилась логическая цепочка. Выстрел, который слышал Николаич, по-видимому, был сделан по Валере. И по всему выходит, раз он не появился в лагере и не предупредил, – либо ранен, либо убит, либо поймали. Эти, в чёрном, шли на захват целенаправленно, о нас им было известно, значит, сдал нас кто-то из местных. Роман, наверное… Это более-менее понятно. Непонятно, почему сразу стреляют? Чем мы опасны? Не было никогда такого. За что убивают? Валить отсюда, из этой страны! И как можно скорее. Я ведь в сторону Монголии летел? Где-то близко должна быть граница.
Тучи ворочались по небу, закрыли солнце. Пустыня внизу из красной превратилась в бурую. Морщась от боли в спине, сел, привалившись плечом к скале. Развернул крыло. Пуля, чиркнув по голой спине, прошла через крыло – выбила перья у самого основания, остались торчать какие-то ошмётки. Удалось подцепить зубами. Вырвал несколько обломков перьев. В общем-то и не больно. Вполне терпимо. Интересно, отрастут или нет?
Промелькнула тень. Хлопанье крыльев. На обломок скалы у входа в пещеру тяжело опустился орёл. Казалось, раскрошит камень растопыренными когтями. Замер, косит злым жёлтым глазом, готовый сорваться в любой миг. Большой. Сильный. Красавец! Чёрное оперение с коричневой подпалиной, с белой бахромой на шее. Клюв загнут остриём вниз.
Вот тут кто обитает.
Замерев, смотрели друг на друга: хозяин неба – и этот пришлый не пойми кто… то ли человек, то ли птица. И словно пружина разжалась – отвёл орёл взгляд, дёргано по-птичьи завертел головой, переступал по камню, устраиваясь удобнее, снова замер, нахохлившись.
Смотри-ка, не боится. А если я встану – улетит?
Медленно, с трудом, поднялся на ноги, выпрямился. Спина горела, каждое движение сопровождалось болью. Голова кружилась. В какой-то момент показалось, что упадёт, потеряет сознание.
Орёл повернул голову, уставился – ненависть, злость плещется в жёлтом глазу. Стало не по себе под этим взглядом. Не улетает. Переступает по камню, весь подобрался, клюв чуть приоткрыт и – клёкот откуда-то изнутри, из-под перьев, глухой, мрачный. Хозяин! Ничего не скажешь… Даёт понять – убирайся! Нет уж… Придётся тебе потерпеть.
– Ну что? Дружить будем?
Клёкот в ответ.
– Ладно-ладно, не ругайся. Там – твоё место, а здесь – моё. Договорились?
Медленно, чтобы не растревожить спину, опустился сначала на колени, потом лёг набок.
Подступили сумерки, природа замерла, притихла в ожидании приближения ночной тьмы. Ни ветерка. Тучи застыли, не переползают больше по небу. Между ними протискивались лучи заходящего солнца, как снопы света от далёкого прожектора, направленного вверх.
В то время как темнота постепенно заполняла пещеру, сам он наливался изнутри жаром. Казалось, кожа на лице натянулась красной горящей маской, болели глазные яблоки, плавающее среди мечущихся черных и оранжевых кругов под закрытыми веками. Спина пульсировала болью. Словно волны крови прокатывались по спине, утыкались в невидимую преграду, накапливались и прорывали её, неслись дальше, ударяя болью в голову, в мозг. Пить! Очень хотелось пить. Язык стал сухим инородным телом, распух, мешал дышать. Проваливался в спасительный сон, в бред, но ужасаясь происходящему там, выныривал, выдирался наружу, стонал и проваливался снова. Мысли метались. Я могу судить? Кого? Ольгу за то, что врала? Зачем Ольгу? Кто я? В коконе из жара. И она – вся в жаре. Печёт! Под кожей. Сладко. Меня обернули. Фольга, нагретая солнцем. Духовка. Руки, рукавица. Сейчас достанут. Противень чёрный, страшный, маслом обмазанный. Задвинут! Склонились, рассматривают. Клюёт, рвёт когтями спину! Ребро вывернул, отрывает! Повернуться! Отогнать! Обратно в жар! Не трогайте! Николаич упал. Лицом в камни. В камни! Лицом! Жар он не всего жрёт, он только под кожей. Прослоечка между кожей и мной – она горит. Мне хорошо. Греет… Калачиком свернулся, жду… Сейчас все придут. Валерик, Олечка, Серёжа… Ванька вернулся! Дай, дай обниму! Дурак ты лохматый, как же я без тебя! Пить! Губу вывернуло. Пить!
