Молчали. Аксым, сжимая широко расставленными руками руль, безучастно смотрел в лобовое стекло на громады черных гор впереди. Рядом с омоновцем казался ребёнком, которому взрослые руль доверили. После разговора с этим молодым и циничным, который у них за главного, навалилась апатия. Не вырваться. Они уже за тебя всё решили. Не подчинишься – хуже будет. Ладно бы только мне… Сразу на жену, на детей давить начали. Не вырваться. Делать надо то, что говорят… ничего другого не остаётся. С каким-то неосознанным злорадством вёл «Урал» по рытвинам – пусть хоть тех, в кузове, протрясёт хорошенько. Это, конечно, ничего не изменит, но почему-то хотелось…
Максим не хотел признаваться самому себе, что ему нравится это состояние неопределённости. Узкое лицо его заострилось. На тонко сжатых губах играла едва заметная усмешка. Пристально вглядывался в темноту, будто стараясь что-то разглядеть. Было тревожно и одновременно зло весело – началось! Сейчас события закрутятся, свяжутся в немыслимый клубок, который тут же распадётся на отдельные нити, которыми ему предстоит, упорядочив, управлять. Это если повезёт. Если нет… то сам окажется внутри этого клубка – затянет, запутает. Может, и петелька на шее затянуться.
Командир омоновцев Василий старался ни о чём не думать. Дремотная муть копилась за закрытыми веками. Провалиться в сон не получалось. Закончится здесь – в город, в баню! На горячий полок, чтобы жар глаза потом заливал. В бассейн с ледяной водой ухнуть с гиканьем. Пиво из запотевшей бутылки, из горлышка… Почему приказ такой однозначный? Обычно – действовать по обстановке. Чем они так опасны – эти крылатые? Оружия у них нет. Хотя… как их задержишь, если летают? Ладно… не моё дело… приказано стрелять – значит, стрельнем.
Максим зашарил рукой по панели. Нашел тумблер, щёлкнул. Загорелась маленькая лампочка, болтающаяся на тонком проводке прямо над головой. Зашуршал, разворачивая карту.
– Погаси, – не открывая глаз, сказал Василий. – На, – достал из кармана фонарик, протянул.
Максим щёлкнул тумблером. Свет погас.
– Сейчас ручей будет, потом лесок начнётся. Без фар не проеду, застрянем, – Аксым проговорил, ни к кому не обращаясь, глядя перед собой в темноту за лобовым стеклом.
– Ну, так включай. Не пешком же идти? Сколько осталось? – раздражённо отозвался Максим.
– До ущелья около километра будет…
«Урал» полз, медленно приближаясь к куцему леску у подножья гор.
На востоке забрезжила тонкая лимонная полоска, словно ножом ночное небо надрезали.
Засерело окно, неплотно занавешенное тряпкой.
Всё. Сейчас Николаич поднимется, он чуть свет встаёт. Начнёт кряхтеть, кашлять. Не хочу никого видеть. Улететь к этой самой матери! Валерий приподнялся и сел на нарах. Глаза резало от недосыпа, словно песок под веки насыпали. Настроение было поганым. Раздражало всё – и неубранная посуда на столе, и груда барахла, наваленная в углу, и даже Ольга, что, свернувшись калачиком, спала на соседних нарах. Да пошли они все! Мимо стола, больно задев его бедром, ногой в расшатанную дверь, наружу.
После душного спёртого воздуха барака задохнулся от свежего холодного, хлынувшего в лёгкие. Серо и сыро. Казалось, микроскопические капельки влаги повисли в воздухе. Лёгкий туман путался среди навороченных глыб, что замерли, не докатившись вниз по распадку. Звёзды едва видны, луна с ущербным боком. Вот она зыбкая граница перехода от тьмы к свету – неопределённость сущности вещей, выраженная в их смутных очертаниях. Ещё несколько минут – и мир взорвётся светом. Ночная тьма будет рассеяна и уничтожена. Лишь ничтожные ошмётки постараются выжить, спрятаться за малейшим выступом, приспособиться к существованию в виде теней внутри ослепительного солнечного дня.
Зачесалась щетина на щеке – потер о плечо. Надо попросить Ольгу, чтобы побрила. Странно, – подумал, – пока крыльев не было – носил же бороду… Ну что? Разомнёмся?
Потянулся, выгнулся всем телом, расправил крылья.
Ну! Навстречу солнцу!
Нет! Наверх! Вместе с солнцем.
Два быстрых шага, грудью вперёд, оттолкнуться, взмах. Ещё один. Подобрать под себя правое, разворот и вниз по распадку, набирая скорость. А теперь – вверх и вверх!
Горы! Вершины уже освещены, матово поблёскивают снежниками. Ущелья и распадки чёрными морщинами провалов бороздят склоны. Внизу, в долине, ещё темно, но и там уже заворочалось по земле что-то размытое, чуть белёсое, растекаясь утренним туманом. А на востоке, разрывая податливую темноту, разгорается узкая пронзительная полоса – ещё чуть-чуть и разорвет огненный шар горизонт, вывалится, выкатится наружу.
Ветер, насыщенный утренней влагой, бил в лицо. Крыльями, каждым пером ощущал упругую податливость воздуха. Отступило земное – неустроенность, Ольга, мумиё, ловцы… – восторг полёта заставил забыть самого себя, раствориться в воздухе, превратиться в сгусток движения в пустоте.
Плавный разворот. Остались за спиной горы. Степь едва угадывается в темноте. Один. Нет границ! Вот она – свобода!
Далеко внизу, огоньки медленно ползли по степи, подбирались к подножью гор.
Что это? Машина? Фары?
Чуть сложив и заведя крылья за спину, понёсся вниз так, что слёзы из глаз.
Точно, машина. Аксым? Почему в такую рань?
«Урал», заваливаясь с боку на бок, преодолел ручей. Навстречу свету фар выплывали клочья тумана, облизывали капот, ныряли под колёса. Из темноты возникали голые стволы редких деревьев.
Аксым ударил по тормозам. Тяжёлая машина клюнула носом, будто уткнулась в преграду, встала. Сидящих в кабине бросило вперед, упёрлись руками в торпедо, чтобы удержаться.
Высвеченный светом фар, по пояс в тумане стоял человек.
Максим ощутил восторженное чувство нереальности – пригрелся в тепле кабины под монотонное завывание мотора, заворожила длинная ночная дорога, когда за окном – гляди не гляди – сплошная темень, и вот – на тебе!
Время – словно редкая капель с крыши: кап – секунда, кап – вторая…
Аксым сомнамбулически медленно протянул руку и щёлкнул тумблером – вспыхнула лампочка над головой, осветила сидящих в кабине.
«Зачем он?» – додумать Максим не успел. Василий резко, сбоку, ударил Аксыма кулаком в лицо. Мотнулась голова, ударилась о боковое стекло, выпустили руки руль. Сполз Аксым грудой тряпья на сидение. Ухватил Василий лампочку, дернул за провод – вырвал, погас свет в кабине.
Максим воспринимал происходящие фрагментарно, отдельными картинками, в единое целое события не складывались.
Стоящий в тумане человек медленно развёл руки в стороны. Да нет, не руки это – крылья! Поворачивается медленно. Крылья огромные, чёрные, кажется загребает ими туман – сейчас махнёт и поплывет в этом белёсом молоке.
Вдруг сложилось. Ударило в мозг: «Крылатый! Взлетит, уйдёт!»
– Стреляй! – выкрикнул в лицо Василию.
Омоновец зло ощерился. Перегнулся через Аксыма, распахнул дверцу, выпихнул мешающее тело из машины, встал на подножке, выпрямился, выставив автомат.
Крылатый бежал, раскинув крылья.
«Почему он бежит в свете фар как заяц? Шаг в сторону, в темноту!» – Максим неосознанно подсказывал, что надо делать крылатому.
– Стреляй, уйдёт! – выкрикнул ещё раз в пустоту кабины.
Ударила короткая очередь. Крылатый сломался в беге, казалось, нырнул в туман.
Что-то кричали выпрыгивающие из кузова бойцы, звякало железо, кто-то стучал по крыше кабины. Двое, согнувшись, выставив автоматы вперёд, бежали к месту, где упал крылатый.
Василий тяжело опустился на водительское сидение, упёрся ногой в распахнутую дверцу.
– Дальше что? – спросил устало. – А с этим…
– Сейчас ребята притащат.
В свете фар было видно, как двое, забросив автоматы за спину, волокут, подхватив за подмышки, по земле тело. Голова свесилась вниз, видна голая беззащитная шея. Принесли, положили в траву возле бампера. Молочно-белая спина в ярком свете фар залита чёрной кровью.
