– Мы можем пойти в другое место, – шепчу я. – Рядом лес, я знаю там один укромный уголок. Очень красивый. У пруда.

Он затягивается сигаретой, его глаза удивленно распахиваются. Он мне не верит.

– Там так романтично, – стараюсь я его убедить, но по его громкому хохоту понимаю, что в этом нет необходимости.

Он заговорщически прищуривается.

– Такая молоденькая, такая доступная и…

Аккордеонист играет громче, последних слов не разобрать, но я все равно краснею.

Фриц встает, бросает недокуренную сигарету в мой стакан. Пока он рассчитывается, я надеваю пальто. Застегиваюсь на все пуговицы.

У дверей я на миг оборачиваюсь. Что это… или мне показалось? Он трясет кулаком. Неужто показывает фигу солдатам? Ну и гад! Или мне все-таки показалось? Но почему тогда солдаты хохочут? Вот бы хлопнуть дверью прямо перед его рожей и смыться отсюда. Почему же я не двигаюсь с места? Разве то, что чем я тут занимаюсь, – Сопротивление? На такое я не способна!

Но единственное, что я делаю, – это торопливо отворачиваюсь, притворившись, что ничего не заметила.

А вот и он, мой фриц. Берет меня за руку. Я машинально отдергиваю ее и сердито бросаю:

– Не здесь!

Он хохочет.

На улице черным-черно. Окна затемнены. Фонари не горят. На небе висит узкий серп луны.

– Постой-ка, – говорит фриц, когда мы сворачиваем с Хаутплейн на Дрейф, широкую аллею, ведущую к лесу. Он берет меня за плечи, разворачивает к себе и начинает расстегивать мое пальто.

– Да не здесь, идиот! – вырывается у меня.

Я пытаюсь запахнуть полы, но он тут же силой разводит мои руки.

– Я только взгляну, – говорит он жестким, приказным тоном, тоном немецкого командира, не терпящего возражений. – Потом пойдем дальше.

Я застываю с поднятыми руками, как преступница.

Он разглядывает груди, которых у меня нет. Берет их в свои лапищи и сжимает. Сильно, до боли. Я рефлекторно пытаюсь сбросить с себя его руки, но он строго предупреждает:

– Но-но!

О боже. Мама! Хоть бы наши уже были в парке, а не то…

У меня на глазах выступают слезы – не уверена, что от боли. Я опускаю руки. Тогда он наклоняется и прижимается своими губами к моим. Заталкивает язык мне в рот.

– Нет! – Я вырываюсь, оглядываюсь по сторонам. – Тут люди!

– Да перестань. Никого тут нет, – зло говорит он.

И он прав. Широкая улица пуста. Он снова целует меня. Я содрогаюсь от отвращения, но делать нечего. Надо ему подыгрывать. Позволить ему делать то, что он хочет. Не сопротивляться, когда его язык снова полезет ко мне в рот, как скользкая рыба. По крайней мере, какое-то время. Я считаю до пяти. Потом снова отталкиваю его. Беру под руку. Пытаюсь изобразить девичий смех и пойти дальше. Выдавливаю из себя фальшивый писк. Еще чуть-чуть, и он почует притворство.

– Мы почти пришли, – говорю я. Но недостаточно сладким голосом. Недостаточно влюбленным. Я сдерживаюсь, чтобы не побежать. Коленки трясутся. По спине градом катится холодный пот. Все идет не так! Надо что-то предпринять.

Я сжимаю его руку. Для него это сигнал. Он останавливается, сгребает меня в охапку и толкает в направлении кустов.

– Тебе любой куст подойдет! – говорю я. И замечаю, что впервые обращаюсь к нему на ты.

– Еще бы. С такой-то красоткой… – Он тяжело дышит мне в щеку.

– А мне нет! Мне нужно особое местечко. Это совсем недалеко, правда.

– Ох, да ладно тебе… Пожалей меня. Я такой одинокий… – Он смеется мне в ухо.

– Иначе я уйду, – зло бросаю я.

– Ну ладно, ладно. – Он вздыхает. – Хорошо, дорогуша. Как будет угодно даме.

Мы идем дальше.

– У меня есть сын, Хейнци, ему восемь с половиной, – начинает он, – и жена, но она…

– Замолчи! – обрываю его я.

Хейнци, маленький Хейнци и жена…

Он умолкает. Потом говорит:

– Entschuldigung[25].

Наконец мы добираемся до тропы, которую Франс указал на карте. Она ведет к пруду. Где-то здесь должна караулить Трюс. Я стараюсь незаметно оглядеться. Прислушиваюсь. Есть тут кто?

– Почти пришли, – шепчу я. – Вон там пруд.

– Да уж, Вера, надеюсь, – не понижая голоса, отвечает он. – Еще чуть-чуть, и я лопну.

Он берет мою руку и кладет ее на доказательство своих слов. С силой прижимает ее к ширинке. Я глупо улыбаюсь и хочу вырвать руку, но он намного сильнее меня. Он водит моей рукой по грубой ткани брюк, вверх-вниз, вверх-вниз.

Наконец мы двигаемся дальше, ступаем на тропу, но почти сразу он останавливается.

– Порох рвется наружу, – говорит он, склоняясь ко мне.

В его глазах – вожделение. Где же Франс? Почему не свистит Трюс? Что, если они не пришли? Фриц расстегивает мою блузку, быстро и жадно, и смотрит. И смотрит. Я дрожу, опускаю глаза, чувствую свою наготу. Мне страшно. Он прижимается ко мне и начинает возиться с застежкой бюстгальтера, но без успеха. Фриц оставляет мою спину в покое, возвращается к своей ширинке. Я вижу, что он делает, и поскорее отворачиваюсь. Чувствую, как его член прижимается к моему животу. Я ничего не могу поделать. Просто жду. Жду, когда это закончится.

– Halt![26] – раздается крик.

Из-за поворота кто-то выходит.

«Наконец-то!» – думаю я. И все же испуганно сжимаю руку моего фрица. Это уже не игра. Сейчас все начнется по-настоящему. Фриц поспешно застегивает штаны и успокаивающе берет меня за руку. Я застываю на месте, хотя и знаю, что это кричал Франс. Но облегчения не чувствую.

– Здесь частная собственность! – кричит Франс. – Немедленно уходите! Иначе я сообщу ортскоменданту Фройде.

Молчание.

– Verstehen Sie mich? – кричит Франс. – Verschwinden Sie![27]

– Entschuldigung!

Фриц щелкает каблуками, я отпускаю его, и мы поворачиваем назад. Он снова берет меня за руку и сжимает ее, успокаивающе сжимает. Рядом со мной ты в безопасности, говорит его рука, теплая и сильная. А я привела его на расправу. Я предательница. У меня сжимает горло, как от удушья. И тут… Тут сзади раздаются торопливые шаги, обнажается нож. Я его не вижу, но знаю, что это так. Знаю, что нож врезается в спину фрица. Глухой треск: лезвие разрывает шинель, проходит между ребрами и вонзается в сердце. Рука фрица выскальзывает из моей. Он со стоном падает. Медленно падает. Сперва замирает и какой-то миг стоит как вкопанный, делает неуверенный шаг вперед, прочь от меня, потом снова назад и смотрит на меня широко распахнутыми, полными упрека глазами. Падает на колени, хрипло шепчет: «Du…»[28] И ничком валится на землю. Из его спины торчит рукоятка ножа. Ненужная теперь фуражка соскальзывает с головы и откатывается в сторону. Руки и ноги еще какое-то время подергиваются. Потом замирают, и вот он лежит передо мной без движения, на тропе, уткнувшись лицом во влажную землю. Я вся съеживаюсь, вот-вот упаду сама. Но не падаю. Я не в силах шелохнуться. Кажется, я чую запах его крови – запах теплой влажной земли и железа. Снова слышу глухой звук ножа, вонзающегося в спину. Снова чувствую горячую руку фрица. Чувствую, как она выскальзывает из моей.

Вдруг рядом возникает Виллемсен, толкает меня к дереву.

– Постой там, – шепотом приказывает он. Старик запыхался: в груди у него пищит и хрипит. – Покарауль.

Маленькая Фредди срывается с места и со всех ног бежит домой. Другая Фредди говорит «да» и смотрит на фрица. На его бездыханное тело. Как он может быть мертвым, если только что был такой живой? «Чудесный вечер для прогулки».

Быстро и молча Франс и Виллемсен снимают с моего фрица всю одежду, словно свежуют дичь. Мой фриц. Их охотничий трофей. Заворачивают подкованные сапоги и фуражку в форму, так что получается сверток. Все это им еще пригодится. Пистолет исчезает в кармане Франса. Затем каждый из них берет фрица за руку, и они стаскивают голое тело с тропы.