— Мне его муж купил, — пояснила она, — но я сразу поняла, что он идеально тебе подойдет. Смотри, как хорошо смотрится зелено-пурпурный узор.
Ю Ри прижала руку к подбородку, чтобы показать свою радость. Ми Чжа тем временем оглядела комнату. Не знаю, что она подумала о нашем жилище, а спросить я не успела: взгляд Ми Чжа остановился на мне.
— Ты похудела, — сказала она, — и я никогда не видела тебя такой бледной.
Я не имела привычки часто смотреться в зеркало, но тут невольно коснулась собственного лица. Если подумать, то я и правда стала бледнее Ми Чжа.
— У тебя же трое детей, — сказала подруга с упреком, — тебе надо быть сильной ради них. Каждая мать отдает детям лучшие кусочки, но тебе тоже надо есть.
Я даже не знала, что меня больше задело: ее нотации или осознание того, насколько изменилась ее жизнь. Видимо, Ми Чжа уже забыла, каким бывает отчаяние от мучительного голода.
— В тот день, когда мы впервые встретились…
Не обращая внимания на мои слова, она махнула в сторону моря:
— Вон же твои подводные поля. Пойдем нырять.
— Может, ты не знаешь, но хэнё запретили…
Она вскинула руки таким же жестом воплощенной невинности, как во Владивостоке, когда мы влипали в какую-нибудь историю.
— А мы сейчас не хэнё, которые идут нырять, — заявила она, словно репетируя объяснения для тех, кто нас застанет. — Мы просто две подруги, которые решили поплавать.
— В январе? — с сомнением спросила я.
Она только улыбнулась в ответ, и я решила ей довериться.
К тому времени, как пришла бабушка Чхо, мы с Ми Чжа уже переоделись в одежду, в которой собирались нырять. Мы не стали брать обычные костюмы — по ним сразу стало бы ясно, что мы хэнё. Я обошлась нижним бельем, а для Ми Чжа нашла старую ночную рубашку. Сверху мы натянули обычную одежду. Мы так сосредоточились на стараниях выглядеть непринужденно, что едва обратили внимание на процессию старейшин, которые несли мертвых солдат на носилках в Хамдок. Мы только прижались спинами к каменной стене олле и сделали вид, что перешептываемся, как обычные подруги.
В бульток мы зайти не посмели. Просто сняли уличную одежду у всех на виду и рука об руку зашли на мелководье. Защитные очки мы тоже надевать не стали — они могли выдать наши намерения. Увидев нас, сельчане удивились бы, что мы пошли для развлечения нырять в холодной воде, но сочли бы, что мы с детства любим плавать вместе. А если бы к нам придрался один из солдат, мы планировали поделиться с ним уловом.
Поскольку хэнё нырять не разрешалось, под водой у самого берега полно было волчков и брюхоногих. Мы собирали их в маленькие сетки, стараясь не жадничать. Если нас вдруг поймают, большой улов сработает против нас. Мы нарушали правило, за исполнением которого следили так же тщательно, как и за соблюдением комендантского часа, но под водой я чувствовала, что делаю все правильно. Это же мой мир. Как я позволила, чтобы меня сюда не пускали и не давали кормить детей? А теперь рядом со мной была Ми Чжа, и это придавало мне мужества.
Часов в одиннадцать, набрав достаточно добычи на похлебку с икрой морских ежей и рагу из улиток с сушеным сладким картофелем, мы с Ми Чжа вылезли на берег и быстро оделись. Сети мы сунули в корзины и прикрыли тканью. Следы своего нарушения мы замели лишь слегка: если нас вдруг остановят и допросят, от чрезмерных стараний будет только хуже. По пути к дому мы видели, как люди вокруг занимаются повседневными делами, но за спокойствием чувствовалась настороженность. Большинство мужчин собрались под деревом на площади, с ними были самые младшие дети, но никого из старейшин, несших тела в Хамдок, я среди них не заметила. Девочки по-прежнему выполняли поручения матерей, частенько при этом за спиной у них был привязан кто-нибудь из младших братьев и сестер. Женщины нашего возраста и старше, тепло укутавшись, сидели на ступенях перед дверями домов и занимались обычной работой хэнё в перерывах между погружениями: чинили сети, точили ножи и копья, штопали костюмы для ныряния или шили новые для дочерей. Все готовились к тому моменту, когда снимут запрет.
И вдруг мирная тишина раскололась — внезапно, без единого предупредительного крика. Загрохотала стрельба, заревели двигатели грузовиков, люди куда-то побежали. Немедленно воцарился хаос. На нас будто одновременно со всех сторон снизошли боги-демоны. Отцы хватали младенцев и малышей, братья цеплялись за руки сестер. Сидевшие дома женщины выбежали на олле, ища детей, внуков и мужей. Мы с Ми Чжа тоже пустились бежать. Мне надо было попасть домой, к детям и Ю Ри. Ми Чжа держалась рядом. Разлучаться нам было нельзя. Я нуждалась в подруге, но она, находясь далеко от дома, нуждалась во мне еще больше. В Пукчхоне она была чужая. Если мы потеряемся в суматохе, никто не пустит Ми Чжа к себе: незнакомую женщину сочтут шпионкой или одной из повстанцев.
Я почувствовала запах дыма и услышала треск огня еще раньше, чем его увидела. Мы свернули за угол, и к нам вдруг покатились огненные шарики. Это были горящие крысы. А за ними виднелись пылающие соломенные крыши; некоторые хижины пламя уже охватило целиком. Солдаты перебегали от дома к дому с факелами в руках и поджигали крыши одну за другой.
— Пойдем, тут есть другой проход! — крикнула я.
Мы развернулись и побежали в ту сторону, откуда пришли, проталкиваясь сквозь встречный поток людей. Но солдаты были везде, и нас быстро окружили.
— Не двигаться! — крикнул один из солдат.
— Не пытайтесь убежать! — скомандовал другой.
Но как же дети? Я стала лихорадочно оглядываться. Мне надо было попасть домой. В той же ловушке, куда угодили мы с Ми Чжа, оказались еще человек десять. Конечно, всем хотелось сбежать — чтобы выжить, чтобы найти родных, — но на нас были нацелены ружья, за спиной пылал пожар, так что приходилось слушаться. Если меня застрелят на олле, я не сумею помочь детям и не найду мужа и невестку. Как настоящая хэнё, я быстро мобилизовалась. Надо выжить ради семьи, говорила я себе. Надо защитить родных.
Солдаты гнали нас вперед, словно скот. По дороге присоединялись новые солдаты с очередными группами пленников.
Ми Чжа крепко вцепилась мне в предплечье.
— Куда нас ведут? — спросила она дрожащим голосом.
Я не знала. Мы с подругой оказались в центре колонны, нас теснили со всех сторон. Еще раз свернув, мы оказались на тропе, которая вела вдоль домов учителей, в том числе и нашего с Чжун Бу дома. Я протолкалась к краю плотной толпы: ворота в наш двор широко распахнуты, пустая привязь Ю Ри валяется на земле, дверь в дом открыта. Похоже, внутри никого не было, но я все равно закричала:
— Мин Ли, Сун Су! Бабушка Чхо!
Мне никто не ответил. Я надеялась, что бабушка Чхо увела детей в безопасное место — к себе домой или в поля, — но в глубине души осознавала, насколько это маловероятно. Меня тошнило от ужаса, но кровь кипела, как расплавленная сталь. Я позволила втянуть себя обратно в толпу.
— В школу. — Собственный голос показался мне совсем незнакомым. — Нас ведут в начальную школу.
— А Чжун Бу… — начала Ми Чжа.
— Может, дети уже у него.
Нас провели через ворота школы. Мужей, братьев и отцов отделяли от толпы и толкали налево. Многие мужчины до сих пор несли на руках младенцев и малышей. Остальных, включая стариков, посылали направо. На том участке детской площадки, где нас разделяли, на земле, словно разложенные на просушку водоросли, лежали десять пукчхонских старейшин, которые понесли двух мертвых солдат в Хамдок в надежде избежать кары. Всех их убили выстрелом в голову.
— Вперед! Вперед! Шевелитесь! — кричали нам солдаты.
Я то и дело налетала на впередиидущих, сзади меня толкали. Ми Чжа цеплялась за мою руку. Это утешало, но в то же время я боролась с желанием отмахнуться от подруги. Мне надо было найти детей.
Я привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть Чжун Бу и детей, но сюда, похоже, согнали весь Пукчхон. Я слышала, как уничтожали целые деревни — сжигали дотла дома и убивали всех жителей, — так что мне было очень страшно. Я только и думала о том, что сделают с нами солдаты.
