— Я понимаю твои резоны, — отвечала я. — Но продолжаю надеяться, что следующим нашим ребенком станет девочка и она поможет старшей сестре оплатить учебу братьев. В конце концов, на твое образование работали три женщины: твоя мать, сестра и я. Когда Сун Су придет время поступать в колледж, Мин Ли исполнится девятнадцать, и она сможет зарабатывать деньги на дальних работах. А когда в колледж пойдет Кён Су, наша старшенькая уж конечно будет замужем. Мне понадобится хотя бы еще одна хэнё в доме, чтобы помочь оплатить учебу мальчиков.

Чжун Бу просто улыбнулся и покачал головой.

Я очень уважала и любила мужа, но после таких разговоров мне становилось ясно, что он все-таки лишь мужчина и не думает о серьезных проблемах. У него были дом и школа, а мне приходилось иметь дело с огромным окружающим миром. А он отличался такой непредсказуемостью, что приходилось думать наперед и проявлять практичность. После демонстрации прошел год, однако акции возмездия продолжались. Если старейшины какой-нибудь деревни подавали жалобу на членов Северо-западной молодежной лиги, которые требовали взятку деньгами или просом, эти старейшины вскоре бесследно исчезали. Если левые повстанцы спускались с горы Халласан и стреляли в полицейского, отряды солдат принимались прочесывать склоны горы в поисках преступников. А не найдя их, в назидание расстреливали ни в чем не повинных деревенских жителей.

Военная администрация США ввела кое-какие изменения. Вместо предыдущего корейского губернатора прислали нового. Ходили слухи, что наш новый руководитель Ю никогда не снимает темных очков и спит с пистолетом в руках. Даже власти США считали его крайне правым. Он уволил всех чиновников родом с Чеджудо и поставил на их должности беглецов с Севера, таких же рьяных борцов с коммунизмом, как и он сам. Многих рядовых полицейских и начальников отделений из местных жителей он заменил людьми с материка, которые не любили островитян и не сочувствовали им. Губернатор Ю запретил Народные комитеты, а простых людей вроде меня, которым эти комитеты приносили пользу, объявил крайними леваками. Я не имела ничего общего с крайними леваками и с леваками вообще, но это никого не интересовало. Занятиям для женщин и вообще всем мероприятиям деревенских комитетов пришел конец.

Газета у нас на острове была только одна, и к тому времени, когда очередной экземпляр доходил до Пукчхона, новости уже частенько устаревали, а иногда они не имели отношения к правде. Еще Чжун Бу слушал новости по радио, но однажды вечером мрачно сказал:

— По-моему, эту станцию контролируют правые, а правых — американцы. Есть еще сплетни и слухи, которые ходят по деревням, но как вообще можно доверять хоть чему-то из того, что мы слышим?

Мне было нечего ответить.

Американцы объявили, что десятого мая у корейцев, живущих южнее тридцать восьмой параллели, наконец-то пройдут выборы. Ненадолго настроение у мужа поднялось.

— Американцы и ООН поклялись, что мы сможем свободно голосовать, как считаем нужным, — сказал он мне. Но потом вернулся к реальности: — Американцы поддерживают кандидатуру Ли Сын Мана. Больше всего он нравится бывшим коллаборационистам, сотрудничавшим с японскими властями. Все, кто выступает против Ли, автоматически считаются красными. Те, кто хочет наказать бывших коллаборационистов, тоже считаются красными. То есть в красные запишут практически всех жителей Чеджудо, включая нас с тобой.

Чжун Бу все больше мрачнел, и меня это тревожило.

Радиостанция с Севера передала приглашение лидерам Юга приехать в Пхеньян и обсудить воссоединение, а также составить конституцию, которая решит все наши проблемы. В ответ на приглашение американская военная администрация и губернатор Ю усилили меры по борьбе с коммунистами на Чеджудо. Первым арестовали бывшего губернатора Пака, которого в свое время назначили на этот пост американские власти. Это всех потрясло: такой известный человек! А потом из реки выловили тело юноши, которого опознали как участника протестов. Нашелся свидетель, видевший, как студента пытали. По его словам, юношу подвесили за волосы к потолку и протыкали ему яички шилом. Каждая мать на острове невольно представила на месте жертвы своего сына.

* * *

Третьего апреля нас затемно разбудил грохот стрельбы. Кто-то кричал, по олле бежали люди. Мы с Чжун Бу прикрыли собой детей. Я очень испугалась. Малыши хныкали. По ощущениям, налет длился вечность, или так казалось, потому что ночь выдалась очень темная. Наконец Пукчхон затих. Арестовали ли кого-нибудь? Скольких ранили, скольких убили? Тьма не могла ответить на эти вопросы. Потом мы услышали, как снаружи кричат:

— Скорее! Идите сюда!

Чжун Бу встал и натянул брюки.

— Пожалуйста, не ходи! — взмолилась я.

— Что бы там ни случилось, все уже закончилось, но могут быть пострадавшие. Я должен помочь.

Он ушел, а я еще крепче прижала к себе детей. Снаружи раздавались встревоженные голоса мужчин.

— Посмотрите на холмы! Кто-то зажег старые маяки!

— Это чтобы разослать весть по всему острову!

— Но какую именно весть? — спросил мой муж.

Мужчины еще какое-то время продолжали переговариваться, но ни к какому определенному выводу так и не пришли. Наконец Чжун Бу вернулся и лег рядом со мной. Дети опять уснули, прильнув ко мне, как поросята к свинье. Когда настал рассвет и небо порозовело, я тихо встала, оделась и вышла из дома. Мне надо было сходить к деревенскому колодцу, но тут из дома выскочил Чжун Бу.

— Я с тобой. Не стоит тебе ходить одной.

— Но дети…

— Они еще спят, — сказал муж, взяв ведро для воды. — Оставить их одних дома гораздо безопаснее, чем взять с собой.

Мы подошли к воротам и выглянули. На олле никого не было, только валялось несколько брошенных бамбуковых копий. Мы поспешили на главную площадь, где выяснили, что восставшие вломились в крошечный деревенский полицейский участок. На булыжниках, которыми была вымощена площадь, валялись мебель и лампы из кабинетов. Ветер гонял по земле листы бумаги. Несколько полицейских их торопливо собирали. У одного была перевязана голова, другой хромал. Под деревом собралось несколько местных жителей, разглядывая висящий на стволе плакат. Мы с Чжун Бу протолкались вперед.

— Учитель, что тут написано? Скажите нам! — попросил кто-то.

— «Дорогие граждане, родители, братья и сестры, — прочитал Чжун Бу, ведя взглядом по строчкам. — Вчера был найден убитым один из наших братьев-студентов. Сегодня мы спускаемся с гор с оружием в руках, чтобы атаковать полицейские участки по всему острову».

Люди начали переговариваться. Все были напуганы и не знали, что делать. Кое-кто высказался в поддержку восставших: они лишь отомстили за убитого товарища.

Чжун Бу продолжал читать:

— «Мы будем до конца сражаться против выборов, разделивших страну. Мы принесем свободу семьям, которых разлучила черта на карте. Мы прогоним из нашей страны американских каннибалов с их цепными псами. Честные чиновники и полицейские, мы призываем вас восстать и помочь нам сражаться за независимость».

Мне не понравился агрессивный тон текста, но устремления авторов плаката разделяли все островитяне. Мы хотели единой свободной страны. Хотели сами выбирать свое будущее.

— В бой! В бой! — закричали мужчины, вскинув руку. Вскоре к ним присоединились и женщины. Но мы с Чжун Бу, наученные горьким опытом, вернулись домой, к повседневной жизни, а по деревне тем временем побежали слухи. После завтрака пришла бабушка Чхо посидеть с детьми и Ю Ри, и к тому времени, как я добралась к бультоку, каждая хэнё, похоже, составила свое мнение о событиях прошлой ночи.

— Это все Трудовая партия Южной Кореи устроила, — заявила Ки Вон, когда мы расселись у огня.

— Да нет, виноваты повстанцы, — возразила Ки Ён, почесывая ухо.

— Я слышала, с Бабушки Сольмундэ спустилось пятьсот бунтовщиков…

— Нет, гораздо больше! Они пошли по деревням, и к ним присоединились еще три тысячи человек, поэтому бунтовщикам и удалось одновременно напасть на такое количество полицейских участков.