Петьке было двенадцать, когда он возненавидел весну. Вот уже три года не менял гнев на милость. А весна не замечала. Будто насмехаясь, в этом году пришла раньше обычного. Уже в конце февраля то тут, то там проглядывали чёрные и влажные проталины, того и гляди трава скоро появится. Но Петя знал: весна – обманщица и никакой травы в марте не будет.

Мальчик возвращался из школы, пинал хрупкие ледяные кружева, висящие на краях подтаивающих сугробов. «Снег как предатель, – рассуждал Петя, – вроде веришь ему, думаешь, раз белый, значит, хороший. А он сперва становится фарфоровым и ломким, а потом и вовсе гречневым, таким же тёмным и невкусным». Петя сам придумал это выражение и одинаково ненавидел гречневую кашу и весенний снег.

Но не ежегодная снежная метаморфоза заставляла мальчика нелестно отзываться о времени года, восхваляемом романтиками и котами. Причина крылась в другом: Пете нечего было надеть весной. Не было у него ни куртки, ни ботинок по сезону. Из зимней одежды он сразу переходил на летнюю, утепляясь какое-то время только свитером. Осенью было проще: иногда уже в октябре пробирает до костей. А вот весной зимний пуховик без снега не наденешь.

Он хорошо помнил тот день, когда невзлюбил весну. Было уже тепло, а если играть в догонялки с пацанами, так даже жарко, и домой он возвращался с прилипшей к спине футболкой. Он подошёл тогда к матери, попросил купить ему одежду потоньше. Но в ответ услышал:

– Какая куртка, Петя? Откуда у меня деньги вам каждый сезон наряды покупать? Ничего, и так походишь. Погода нынче обманчивая, не гляди, что печёт, ветер ещё холодный. Я же хожу в старой куртке, а Лёшенька так вообще в том, что люди отдали, и не жалуемся. Иди лучше делом займись: в бане дрова почти кончились, у кур не прибрано. Иди, иди…

Петька, услышав такие слова, остолбенел. Он и так редко просил что-то для себя. Видел, что матери тяжело, и говорил сам себе: «Хочется – перехочется». И по дому, для пятиклассника, делал много. В его руках всё спорилось, и труда он не боялся.

Вечером мать сама подошла к нему, виновато заглянула в глаза:

– Петенька, сынок, ты уж прости меня. Не хотела обидеть. Знаю, задели тебя мои слова. Только не со злости я: под руку ты попался. Утром газовщики приходили, показания счётчика сняли. Говорят, задолженность у нас большая, не заплатим – на следующей неделе обрежут газ. Я им объясняю, что не могу пока: дети у меня малые и денег нет. А они: «Про детей знаем, но помочь ничем не можем. Приказ есть приказ, нам сверху указания дают, там до чужих детей дела нет». Я и так и этак у них просила не показывать долг, они руками разводят: мол, ничем помочь не можем, нас тоже постоянно проверяют. Сказали: если хотя бы семь тысяч заплатим, остальное не покажут, летом погасим долг. А где я семь тысяч найду, ума не приложу. Занимать стыдно. И так уж у всех соседей занимала. Не воровать же, ей-богу! Пенсия только через три недели, пособия уже потратили, аванс будет, но его не хватит. Прости уж, сынок. Куплю я тебе куртку, обещаю. Ты только потерпи немного.

Конечно, Петя не держал зла на мать. Неуклюже обнял её, вышел из комнаты. Вернувшись, выложил перед ней мешочек со всеми своими сбережениями. Мать так и ахнула:

– Откуда, Петя?

– На мопед копил. Лёшка Селиванов сказал, что свой старый за полцены отдаст, там немного подремонтировать надо. Ты не думай чего, я давно собираю: сдачу ты разрешала оставить; на день рождения дарила; иногда бабушки давали за работу.

Марина взяла мешочек и долго пересчитывала, сбиваясь и начиная заново. Слёзы мешали, она утирала их рукавом старой кофты, жалела и себя, и сына, который слишком рано повзрослел. Сторублёвых купюр было всего несколько, всё чаще попадались десятирублёвые монеты, а иногда и по рублю. Петиных накоплений и её аванса хватило на то, чтобы частично погасить задолженность за газ.

С тех пор мальчик совсем перестал просить что-либо у матери. И когда покупали зимнюю одежду, выбрал ту, что была ему чуть велика, чтобы на две зимы хватило. Мечту о мопеде не оставил, а «отложил» – так он сам себе это объяснил.

Петя был парень добросовестный и отзывчивый. Этими качествами часто пользовались местные бабушки, которым некому было помочь: дети по городам разъехались, внуков в деревню не затащишь. Вот и просили его то дров наколоть, то снег убрать. Знали, что семья переживает не самые лучшие времена, и давали, что могли: кто денежкой отблагодарит, кто пирогами или ещё чем-нибудь угостит. Всё, что ему давали, Петя относил домой, и пяти рублей себе не оставлял. Это хоть немного помогало матери и позволяло семье разнообразить еду: гречка с картошкой очень быстро надоедают, если они частые гости на столе.

Раньше у Пети была самая настоящая семья. Они жили в Казани. Папа, Мурзин Алексей, был слесарем в автомастерской. Работу любил, был профессионалом с большой буквы. К нему выстраивалась очередь, некоторые даже ждали неделю, а то и две, лишь бы их четырёхколёсного друга чинил Алексей. Мама Марина преподавала в музыкальной школе. Была нежной и тонкой натурой.

Марина с Алексеем подходили друг другу, как ключик с замочком: она – хрупкая, воздушная; он – широкоплечий и надёжный, как скала. Такая разница никогда не становилась поводом для ссор. Марина с интересом слушала про «развал-схождение» и «прикипевшие болты», а Алексей посещал отчётные концерты в школе, где трудилась жена. Марина утверждала, что муж засыпа́л ещё до начала её выступления. Но она на это никогда не злилась, шутила: главное – пришёл.

Несмотря на то, что их брак длился уже больше десяти лет, Алексей ухаживал за женой как за невестой: то тюльпаны зимой подарит, то любимые конфеты принесёт, а однажды раздобыл книгу с биографией Шостаковича. «И ведь запомнил, что это мой любимый композитор» – умилялась Марина. Это особенно трогало женщину, ведь муж путался в фамилиях музыкантов-классиков. Для него что Бах, что Брамс – всё одно, а он старался, запоминал тех, кого слушала Марина.

Исходила от Алексея какая-то забота, надёжность, уверенность. Марина знала: случись беда – муж всегда найдёт выход, справится с любой задачей. И оттого, что голова её не была забита насущными проблемами, у неё всегда хватало сил заботиться о своих мужчинах.

Алексей говаривал подрастающему Пете: «Сынок, ты мать береги. Она у нас вон какая нежная да хрупкая – о ней заботиться с тройной силой надо. А мы с тобой мужики – к трудностям должны быть привычны».

Холодный ветер перемен возник, казалось, из ниоткуда. В одночасье ворвался в безоблачный мир Мурзиных и разрушил жизнь. Подобно урагану, сметающему на своём пути всё без разбора, ветер перемен ломал и крушил налаженный быт, уносил с собой веру в будущее, заметал путь к счастью. Пете тогда только исполнилось одиннадцать лет.

Его день рождения приходится на конец января, и по традиции семья проводила этот день на природе, катаясь на санках и меся ногами сугробы. И в завершение устроила чаепитие прямо на улице. Горячий чай из термоса, пирожки и бутерброды – традиционный праздничный стол в этот день.

Шумно и весело отметили это событие: пригласили Петиных одноклассников и повеселились от души. А через неделю Алексей погиб в автокатастрофе, когда возвращался домой. В его машину врезался встречный автомобиль. Как позже выяснилось, встречная машина передвигалась на летних шинах, и водитель не справился с управлением. Видно, подслеповатая смерть неправильно прочитала строчку в Книге Судеб и забрала не ту душу.

Остались Марина с Петей вдвоём. Но скоро выяснилось, что их трое: Марина была беременна. В траурной круговерти она перестала обращать внимание на своё тело. И спохватилась только через месяц, когда поймала себя на мысли, что грудь налилась, а месячные никак не начнутся. Смутно она догадывалась, сколько полосок покажет тест, но всё же новость стала для неё ещё одним ударом. Марина не понимала, радоваться ей или плакать.