– Иван… – слабым голосом прошептал старик. – Ты здесь, он не солгал. Я больше всего боялся, что обманет…
– Что здесь случилось? – спросил Сергей, осматривая рану.
– Возьми, теперь это принадлежит тебе, – старик снял со своей шеи цепь и вложил в ладонь мальчика. – Теперь ты Хранитель Равновесия. Сейчас оно нарушено, но когда ты вырастешь, то сможешь восстановить его. От тебя зависит жизнь на планете.
– Что за чушь он бормочет? – заорал отец.
Ассир, расставшись с амулетом, закрыл глаза и перестал дышать.
***
…Ассира похоронили под скалами, недалеко от Дома Отшельников. Сергей и Саня два дня рыли могилу, в жёстком каменистом грунте делать это очень тяжело. Никто не знал, какую религию исповедовал покойный и по какому обряду его следует хоронить. Отец поставил над могилой камень и высек на нём надпись:
«Ассир, человек, который умер в постели».
Это была первая могила на Крыше Мира.
***
– Не знаю, что этот псих с собой сделал, – сказал Сергей Жанне. – Если бы я нашёл его в горах в таком состоянии, то решил бы, что старика сначала пропороли острым ножом, после чего он побывал в лапах медведя. Именно на это указывал характер ран. Но он-то лежал в кровати! В комнате, где нет ни медведей, ни острых ножей!
***
А ещё через день началась Третья мировая война. Даже здесь, в горах, вдалеке от мира, слышались разрывы бомб. А далеко за горными грядами в высоком небе плавали странные облака, похожие на грибы.
С тех пор Ивану перестали сниться детские сны. По ночам он видел только одно – бескрайнюю равнину, до горизонта усеянную чёрными камнями. В этих снах он ничего не мог изменить – они не подчинялись ему. Это были другие сны. Чужие.
Он знал, что когда вырастет, то должен восстановить Равновесие. Ассир не мог соврать.
Равновесие мира, или конец всех империй
Ты помнишь, когда-то мы были детьми?
Ведь Фракия – это детство Болгарии!
Мы и сейчас остаемся детьми,
Мы – фракийцы! Фракийцы мы!
Рок группа «Траки»
1
Когда ты считаешь себя древним как мир – это нормально. По крайней мере, для такого человека, как ты. Плохо, если что-то подобное начинают замечать в тебе другие люди.
Вообще, люди частенько бывают очень любопытны. И до такой степени назойливы, что не знаешь, куда от них деться. И если раньше обманывать их было проще простого, то сейчас задача усложнилась и превратилась прямо-таки в глобальную проблему. Тяжело стало скрываться уже в двадцатом веке, а в двадцать первом – почти невозможно. Слишком уж много стали знать и уметь люди.
А ведь как легко было раньше. Король умер – да здравствует король! И никаких тебе расспросов. Менялись внешность, имя, иногда приходилось переезжать в другую местность. И все. Сейчас такой номер не пройдет. Надо переделывать все, что возможно. Разве что код ДНК еще перезаписывать не научились. Но все равно любопытные людишки выслеживают их. Слишком уж умные приборы стали они создавать. И, кроме того, очень уж большая база данных накопилась. А когда в конце двадцатого века спецслужбы различных государств начали обмениваться информацией, то стало намного легче искать тех, кого считали чужими в этом мире.
***
…Зоран шел с концерта домой. Саксофон в футляре, казалось, все еще хрипел, или это просто ветер свистел. Магия музыки задевала за живое всех без разбора, а Зоран умел с нею обращаться. Он играл на саксе, как Бог, ему все это говорили. Зоран Зарев только молчал в ответ. Знал, что это так, и молчал. Ему похвала давно уже была, мягко говоря, по барабану. Ведь если человеку тысячу лет говорить, что он Бог, он им станет. Или просто начнет относиться к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Или вовсе перестанет обращать внимание. А Зоран за две с лишним тысячи лет многого наслышался и еще больше насмотрелся.
«Эх, старик Сакс, какой ты молодец, что придумал такую штуку! – часто думал Зоран, поглаживая медный бок инструмента. – Даже и вспомнить не могу, что я делал без саксофона все эти долгие тыщи лет?»
Зоран, конечно, лукавил. Он прекрасно помнил. Уж он-то старческим маразмом не страдал. До саксофона у него была флейта. Да и сейчас есть, только не здесь, не в этом мире. Там, куда он не может взять саксофона, у него есть флейта.
…Софийский университет, где он преподавал историю, был закрыт на каникулы до конца лета. Времени много, отчего бы не поиграть на любимом саксофоне? Зорана изредка приглашала на свои концерты молодежная рок-группа «Траки», для которых он был чем-то вроде ископаемого. Старый человек, тусующийся среди молодежи, да к тому же отлично владеющий инструментом, для многих был в диковинку. С «фракийцами» он познакомился несколько лет назад на джем-сейшене, и ему понравилось играть с этими ребятами. Они знали свое дело и, что больше всего заинтересовало в них, совсем не спешили за музыкальной модой. Всегда оставались верны доброму старому блюзу. А саксофон очень хорошо подчеркивает блюзовую музыку. Кроме того, у них были тексты. Не набор рифмованной чуши, а тексты, которые хочется осмыслить. Слова которых тянет повторять и повторять, потому что в них есть что-то такое, что заставляет остановиться и прислушаться, прислушаться и повторять вслед за «фракийцами»:
Ты помнишь, когда-то мы были детьми?
Ведь Фракия – это детство Болгарии!
Мы и сейчас остаемся детьми,
Мы – фракийцы! Фракийцы мы!
У ребят было много хороших песен, они любили свое дело и в первую очередь думали именно о музыке и текстах, а не о деньгах.
И еще Зорана тянуло к этим ребятам то, что они считали себя фракийцами. А уж он, Зоран, прекрасно помнил детство Болгарии. Ведь он и сам был фракийцем.
***
Зоран шел по темной улице и прокручивал в голове отыгранный концерт. Несмотря на столь преклонный возраст, в душе он был молод и полон огня. За это его не любили многие из стариков, считающие своим ровесником. Ах, если бы они знали! Если бы знали они о том, сколько ему лет! Если бы знали они, какую музыку умел играть Зоран! Музыка жизни, и музыка смерти, подвластная ему, могла творить чудеса – вылечить безнадежного больного или убить врага.
Если бы кто-нибудь знал, как иной раз тяжело держать все это в себе, ведь не откроешься первому встречному! Хорошо, что у него были сны, в которых он мог быть самим собой, не боясь встречи с излишне любопытными. Конечно, там было полно врагов, но врагов явных, от которых всегда ждешь нападения. Здесь его больше утомлял даже не страх, коего давно уже и след простыл, а вечное ожидание, что вот, именно сейчас, в это мгновение, к нему подойдут, подхватят под руки и поведут на допрос. Или на костер. Хотя на костер Зорана не водили уже лет шестьсот. Впрочем, до костра дело никогда не доходило – всякий раз удавалось сбежать. А нескольким его подругам этой казни избежать не получилось. И ведь по всем законам тех времен жечь нужно было его, а не их, уж они-то были самыми обычными людьми.
Он шел по темной улице, держал за ручку футляр с саксофоном и тихо напевал, повторяя как мантру:
«Ние сме траки! Траки сме ние!»1
***
Во сне его называли двумя именами. Для своих, для Спящих, живущих в его мире, он был Фракиец, для всех остальных – Менестрель. И только здесь, вот уже два тысячелетия его звали Зораном. Хотя первое имя было Спартак. И его следовало забыть сразу после событий на реке Силар. Раз люди посчитали его мертвым, то пусть и считают дальше. А фамилию время от времени ему приходилось менять. В последние лет семьдесят, это, конечно, бесполезно, но сила традиции велика. Кем он только не был, уж и не упомнить всех фамилий, какими себя называл. Вот уже тридцать лет в паспорте было написано, что он Зарев. И Зоран уже настолько привык к этой красивой фамилии, что не хотелось ее менять. Остаться, что ли, навсегда Заревым? Зоран Зарев, красивое сочетание.
