Летом особых игр не было. С соседскими женщинами я иногда ходил в лес за земляникой и грибами. В основном ходили в ближний сосновый лес, который начинался сразу за колхозными коровниками. Он небольшой, порядка 500 метров в длину и ширину, и заблудиться в нем было невозможно. В нем мы собирали в основном маслята и сыроежки. Иногда попадались рыжики и подберезовики. Белые встречались крайне редко, не больше десятка за весь сезон. Лес был весь исхоженный людьми вдоль и поперек, и собрать там много грибов было невозможно.
За этим лесом, сразу за дорогой на хутор Хомино, начинался большой лес, который назывался Бабкивський, по названию части села, называемой Бабкивка. Где он заканчивался я не знаю. Говорили, что по нему можно дойти аж до Чернигова. В этом лесу и грибов, и земляники было гораздо больше, но была, и реальная опасность заблудиться. Самостоятельно я начал ездить в него велосипедом только в шестом классе. Но и при этом существовала опасность забыть в каком месте оставил велосипед и потерять его. Пару раз я очень долго искал оставленный велосипед и с трудом находил его, проклиная все на свете.
Грибы обычно жарили, а маслята отваривали и заправляли мелко натертым чесноком. Из сыроежек варили грибной суп. Это было неплохое разнообразие к нашей пище. Соленые грибы я никогда не пробовал. Солил грибы только дед Семен, который жил возле Коли Грека. Он мне рассказывал, как нужно солить, но я ни разу не попробовал это делать. Один раз даже набрал для этого черных груздей, но потом их просто отварил и пожарил. Когда я уже учился в военном училище, мы с Аллой как-то купили в Нежине белых грибов, приехали домой в Вертиевку и пожарили их не отваривая. По вкусу получилась жаренная картошка. Мы не знали, что сначала их нужно отварить.
Летом ребята лазили в колхозный сад за яблоками, а иногда и в чужие огороды за дынями и арбузами. У меня дома были и яблоки, и дыни, и арбузы, но я лазил вместе с ними – за компанию, рискуя получить от сторожа заряд соли в задницу. Старшие товарищи рассказывали, как эту соль потом вымывать, если что. Правда в колхозном саду росли яблоки «заячьи мордочки», очень вкусные, таких у нас дома не было. Яблоки набирали за пазуху в майку, потом садились где-нибудь в укромном местечке и съедали. Однажды, на обратном пути из колхозного сада нас застал дождь с грозой, и мы спрятались под большой вербой, которая росла возле одного из домов недалеко от окраины села. Пережидали дождь мы довольно долго, съели все яблоки, и когда дождь начал утихать, решили бежать дальше домой. Успели отбежать метров на пятьдесят, когда грянул гром такой силы, что мы невольно присели. Верба, под которой мы стояли, вспыхнула как свечка. Видно родились мы если не в рубашках, то по крайней мере в майках.
Один раз сходили летом на рыбалку. Наша речка Крутоносовка летом пересыхает, но возле засол-завода она перекрыта дамбой и там летом сохраняется вода для нужд завода. Это далеко, больше 2-х км, но ближе водоема, где может быть рыба, нет. Я сделал крючок из иголки, раскалив ее над свечкой и согнув нужным образом. Поплавок вырезал из пенопласта, вместо лески использовал суровую нитку. Из сухого орешника сделал удилище. Взял с собой хлеба для наживки и толпой человек в пять мы пошли к водоему. Вопреки моему ожиданию, воды там оказалось не так уж и много. Закинули удочку и стали ждать. Рыбу не видно было, а вот головастики плавали в изобилии. Им почему-то понравился мой пенопластовый поплавок, и они стали его грызть. За два часа, которые мы там просидели, половину поплавка они съели. Но рыба так и не клюнула.
Еще очень популярной игрой была игра на деньги. В нее играли все время, кроме зимы. Ставка была 1 копейка. Монеты складывались стопкой друг на друга, определялась очередность игры, и с расстояния порядка 10 – 15 метров, по очереди, в эту стопку кидали биток, обычно это был старинный медный пятак. Задача была положить биток как можно ближе к кучке монет, а лучше всего ее задеть. При касании это был чистый выигрыш, все деньги переходили счастливчику. Если касания не было, то по очереди, в соответствии с дальностью остановки битка от стопки монет, били этим битком по монетам. Если хотя бы одна из монет переворачивалась, эту монету можно было забирать себе и бить дальше, и так до тех пор, пока монеты после удара переворачиваются. Если ни одна монета не перевернулась, то шел переход хода к следующему по очереди. Выигрыши или проигрыши были небольшими, а все монеты были жутко гнутыми, да и не жалко их было, уже шли разговоры о предстоящей Хрущевской денежной реформе в соотношении 10/1. Деньги потом действительно поменяли, но 1, 2 и 3 копейки старого образца остались в обиходе. Но самое странное, что мелкие товары, которые раньше стоили 1 копейку, как например коробок спичек, так и остались стоить 1 копейку. На базаре пучок укропа или петрушки как стоили 5 копеек на старые деньги, так и остались стоить 5 копеек на новые деньги, то есть цена выросла в 10 раз. В итоге расходы на покупки увеличились, и народ понял, что с реформой его обманули.
После окончания второго класса отец решил, что я уже достаточно взрослый, чтобы пасти скот. На этот раз мы должны были пасти по очереди скот (стадо из 30 коров) с дедом Митрофаном. Отец взял меня с собой на стажировку. Стадо выгоняли в пять часов утра, так как до пастбища больше 3‑х км, дорога занимала 1 ч 15 мин. Сразу за селом начинался песок и продолжался две третьих пути, и идти по нему было очень тяжело. Дед Митрофан меня подбадривал: «Вот зайдем вон за ту Крощину гору, и там будет легче, дальше песка нет». В ботинках было бы легче, но в них нельзя, утром роса и все промокнет, а в сапогах очень тяжело. Вечером ноги буквально отваливались, их жутко выкручивало.
Второй раз меня нарядили пасти скот самостоятельно. В паре со мной пас Толя Осипенко, и был еще дед Николай, который впервые выгнал свою корову на пастбище после отела. Был заведен порядок, что первый день хозяин пасет свою корову сам, пока она привыкнет к стаду, а стадо к ней. В стаде у коров четкая иерархия, и они жутко бодаются между собой, пока не выяснят положение каждой коровы в этой иерархии. В походный строй они выстраиваются строго в соответствии с этой иерархией. Если какая-нибудь вздумает занять место выше своего положения, ей тут же на рогах объяснят, что она на права. Вот на время этой притирки хозяин и пасет свою корову сам. Все шло хорошо, пока не сели обедать. Поблизости было еще одно стадо, в котором пас Володя Костяр, одногодок Толика. Поскольку пасли в ольховом лесу, то развели небольшой костер. Мы втроем стали на костре на длинных палочках жарить сало, чтобы было вкуснее. И тут Володя начал надо мной издеваться, набирал полный рот слюны, и плевал на мое сало. Я просил Толика сказать ему, чтобы так не делал, но они вместе только смеялись. Я на них обиделся, обозвал их придурками и ушел. Хотел совсем уйти домой, но потом передумал, пообедал вдали от них и вернулся. Дед Николай, наблюдавший всю эту картину, вечером сказал отцу, что я еще не дорос, чтобы пасти самостоятельно. Больше в этом сезоне стадо я самостоятельно не пас. Но меня очень удивило, что дед оказался не на моей стороне, а на стороне этих придурков. Это было для меня полной неожиданностью. На следующий сезон я опять пас стадо, и уже не только за себя, но иногда и за соседей, зарабатывая за день 10 рублей. Для меня это были большие деньги.
На пастбище мне очень нравилось слушать, как поют жаворонки. Они поют не так, как остальные птицы. Жаворонок по утрам поднимается высоко в небо, превращаясь в маленькую точку. Там зависает на долгое время и оттуда далеко вокруг разносятся его радостные трели. Поет очень красиво, я бы отдал ему второе место после соловья. С песней он постепенно опускается вниз и, уже недалеко от земли, замолкает. Потом ввысь снова поднимается он или другой жаворонок, и так до тех пор, пока не станет жарко. Я любил наблюдать за ними лежа на спине. Мне жаль городских детей, которые ничего этого не видели и не слышали.
С собой на пастбище обычно брали торбу с провизией. К нижним углам этой торбы привязывали концы веревки, серединой этой веревки связывали верх торбы, и получалось нечто, похожее на солдатский вещмешок, который носили за спиной, как обычно носят рюкзак. Руки были свободны. В торбу брали хлеб, сало, пару яиц, луковицу, бутылку молока и бутылку воды. Когда поспевали огурцы и помидоры, то брали еще и их. Поскольку бутылки были стеклянные, то вес торбы был приличным. Воды обычно на день не хватало, но лишнюю бутылку воды с собой никто не брал, тяжело носить. На Тванях, где мы пасли стадо, источников воды было только два. Небольшое болото при входе на пастбище, и Куцый плав, сравнительно большое и глубокое болото в конце нашего пастбища возле дороги на Хомино (за дорогой уже начиналось Бабкивськое пастбище), отчасти с открытой водой без растительности, в котором даже пескари водились. Для скотины этого было достаточно, а людям приходилось туго. Чтобы как-то помочь людям, дед Митрофан каждый год в паре метров от малого болота копал колодец, яму, глубиной порядка метра. Эта яма постепенно заполнялась водой из болота, но поскольку она прошла через слой грунта, то была немного почище, чем в болоте. Правда, оставался неприятный вкус болотной воды. Но когда заканчивалась взятая из дома вода, мы и такой воде были рады. Набирали ее в освободившуюся бутылку и пыли через ткань, в которую заворачивали хлеб, или через край рубашки, таким образом дополнительно ее фильтруя. Странно, что ни у кого не было расстройства желудка.
