Полковник Азаров холодно кивнул Борису, а тучный господин, оказавшийся известным писателем, сотрудничающим в данное время в ОСВАГе,[2] пробормотал приветствие, не прекращая жевать, и продолжил свое увлекательное занятие.

Княгиня с неудовольствием посмотрела на сцену, где творилось уже нечто и вовсе несуразное – девицы плясали канкан, что очень одобряли подвыпившие господа офицеры, столпившиеся у сцены.

– Вот что, друзья мои, едемте сейчас ко мне! – распорядилась княгиня. – А то тут уж очень стало беспокойно. Там с тобой не спеша побеседуем, – обратилась она отдельно к Борису.

Тучный писатель вяло отказался, полковник, мрачно поглядывая на Бориса, пробормотал, что завтра рано утром надобно ему явиться в штаб за новым назначением.

– Иди, батюшка Вадим Александрович, за нас не беспокойся – Борис нас проводит, а там уж я за ним присмотрю, – лукаво засмеялась княгиня.

Полковник нежно шепнул что-то на ухо Софье Павловне. Потом перевел взгляд на Бориса. В глазах его читалась откровенная неприязнь.

– Экий, прости Господи, ревнивец! – вполголоса проворчала княгиня, глядя ему вслед.

Никто не ответил на ее реплику: писатель по-прежнему жевал, Софья Павловна молчала, скромно потупив глаза, а Борис отвернулся, наблюдая, как в противоположном конце зала поручик Осоргин, окончательно озверевший от выпитого, все порывается вскочить и выхватить револьвер. Ротмистр Мальцев хлопотал над ним, как нянька над капризным дитятей. У Алымова больше, чем всегда, подергивался угол рта.

«Нервные какие стали господа офицеры», – подумал Борис.

Он устыдился было своего сарказма – отчего же и не быть офицерам нервными, ведь они недавно перенесли такой ужас, махновцы разбили их наголову, выжили единицы, полковник Азаров с большим трудом вывел остатки разгромленного отряда к своим. Вот еще забота: полковник Азаров, боевой офицер, замечательный командир – и совершенно потерял голову от любви к женщине, явно его недостойной. Но с другой стороны, о прошлом его возлюбленной знает лишь Борис, а на первый взгляд Софья Павловна производит весьма приятное впечатление.

За короткое время Борис познакомился с четырьмя из пяти подозреваемых офицеров, и его смущает некоторая нарочитость в их поведении. Азаров со своей любовью, поручик Осоргин, белеющий от злобы, у него явно не в порядке психика. И ротмистр Мальцев – этакий добродушный дядюшка, готовый обо всех печься и заботиться. И Антон Бережной, сама картинная внешность которого наводит на мысли о театре. Горящий взгляд, серьга в ухе, шашка, кубанка… Хоть сейчас портрет пиши.

Княгиня Задунайская занимала весь верх большого каменного дома на главной улице города Ценска. Большой желтый, с белым, дом в стиле александровского ампира, с треугольным фронтоном в центре фасада напоминал какой-нибудь старинный особняк в центре Москвы, и было удивительно видеть его в захолустном Ценске. В помещения, занимаемые княгиней, вела широкая мраморная лестница. В комнатах было просторно и натоплено, но воздух, несмотря на это, был свеж.

– Располагайся, Борис Андреевич, посиди со старухой. А ты, Сонечка?

– Я, Анна Евлампиевна, пойду к себе.

Борис вскочил, подбежал к молодой женщине и заглянул ей в глаза:

– Ах, прошу вас, Софья Павловна, не уходите! Вы так украшаете собой все вокруг!

Софья Павловна взглянула на него с удивлением.

– Посиди с нами, Сонюшка! – поддержала Бориса старая княгиня. – А то обожатель твой и двух слов с тобой сказать никому не дает.

Бориса понесло. Он сыпал анекдотами, припоминал забавные случаи с петербургскими знакомыми, происшедшие с ними до семнадцатого года. Все, что случилось с людьми потом, никак нельзя было назвать забавным. Борис сел так, чтобы Софья Павловна не могла выскользнуть из комнаты незамеченной, и между делом прислушивался к происходящему на улице.

Дело в том, что еще в ресторане, когда княгиня торжественно усаживалась на извозчика, Борис успел передать через мальчишку записку для Саенко. В ней он писал, чтобы Саенко не мешкая направлялся к дому княгини и тихонько ждал там, наблюдая, не выйдет ли кто тайком. Если выйдет женщина, то Саенко следовало идти за ней и ни в коем случае не выпускать ее из виду, а иначе будут у них у всех большие неприятности. И вот наконец с улицы раздался знакомый резкий свист. Борис тешил себя надеждой, что никто, кроме него, не обратил на свист внимания.

Наконец княгиня зевнула и поднялась.

– Ладно, батюшка Борис Андреевич, повеселил ты нас. Завтра увидимся, а теперь пора на боковую.

Борис попрощался со старухой, потом заглянул в фиалковые глаза, надеясь найти там смятение, страх, злобу, наконец, но там было непроницаемо. Он сказал на прощание дежурный комплимент, его поблагодарили кивком.

Княгине прислуживали двое: горничная и лакей, он же кучер в одном лице. Эта пара была взята княгиней с собой из Москвы и очень ей предана. Лакей Федор проводил Бориса до выхода и, закрыв за ним, накинул на дверь здоровый железный крюк.

У крыльца горел фонарь, так что Борис сразу сделал два шага влево, чтобы выйти из круга света. Кто-то дернул его за рукав в темноте.

– Саенко, ну как тут?

– Все тихо, ваше благородие, никто из дому не выходил. А кого ждем-то?

– Знакомую я, братец, встретил. Баронессу Штраум. Очень нужно мне с ней словечком перекинуться не при посторонних.

Борис мучительно думал, что сейчас может предпринять баронесса. Если бы он был на ее месте, он попытался бы сбежать. Но у Бориса к ней множество вопросов, да еще можно воспользоваться знакомством ее с полковником Азаровым и кое-что выяснить.

– Вон ее окна, – шептал Саенко, – как раз с краю.

В двух крайних окнах мерцал свет и двигался стройный силуэт.

– Что, так и будем всю ночь караулить? – бубнил Саенко. – А может, она никуда и не денется?

– Денется, Саенко, еще как денется. В Феодосии всех вокруг пальца обвела. Так, обратно меня ни за что не впустят. Она на людях со мной и знаться не желает, притворяется, что незнакомы.

– А давайте я вас, ваше благородие, подсажу, – деловито предложил Саенко, которому хотелось спать. – Если вон за ту трубу зацепиться, а потом тем карнизом пройти, то аккуратненько в ее окно попадете. А оно не притворено. Мужчина вы молодой, сильный, тихонечко пролезете и побеседуете. А я на всякий пожарный случай внизу постою. Уж если скандал выйдет, прыгайте прямо вниз, в клумбу, авось ничего себе не сломаете – этаж-то второй.

– Давай, Саенко, – решительно согласился Борис.

Дом стоял тихий и темный, только в двух крайних окнах слабо мерцал свет. Борис легко оттолкнулся от спины Саенко, левой рукой зацепился за трубу, она, как ни странно, выдержала, даже не скрипнула. Карниз тоже был крепок. Вот и окно. Чувствуя себя одновременно Дон Жуаном, д’Артаньяном и Дубровским, Борис слегка надавил на створки окна. Они поддались. Отогнув краешек занавески, он заглянул в комнату. В обозримом пространстве никого не было. Комната была очень уютна, на полу – ковер, на туалетном столике стояла свеча. Борис перекинул ногу через подоконник и по возможности мягко спрыгнул на персидский ковер.

– Сделайте два шага вперед и держите руки на виду! – послышался тихий, но твердый голос.

Софья Павловна вышла из алькова совершенно одетая. О серьезности ее намерений говорил направленный в грудь Борису маленький дамский «браунинг». Борис улыбнулся. Развел руки в стороны и сделал два небольших шага вперед.

– Только не уверяйте меня, что станете стрелять! – усмехнулся он.