После чего начал лихорадочно копаться в своих бумагах.

– Ага, вот она! – воскликнул он, вытащив какую-то газету. – Ну-ка товарищ Красовский прочитай мне, что тут написано.

И с этими словами сунул мне в руки свежий номер газеты английских коммунистов «Утренняя звезда».

– Здорово, – вслух обрадовался я. – Давно «Morning Star» не читал, со школы, пожалуй, не видел.

Изредка запинаясь, бойко перевел первую страницу. Гладышев слушал меня с непроницаемым выражением лица. Когда хотел перейти ко второй странице он выдернул газету из моих рук.

– Достаточно, на сегодня, товарищ Красовский, – улыбнулся следователь. – Беседу мы закончили. Пожалуйста, прочитайте протокол и подпишите его. Не исключено, что у меня появятся дополнительные вопросы и нам придется встретиться еще раз. Возможно, и финскую газету принесу, проверим знание финского языка.

– Все нормально товарищ майор, для меня не трудно помочь правосудию. – Ответил я, стараясь не рассмеяться. – А финскую газету мне будет еще интересней почитать, я же их не читал никогда.

– Ну и бардак в вашем ведомстве! – с удовольствием сообщил улыбающийся полковник Леонов майору Гладышеву. – Хе-хе, это же надо шпиона найти двадцатилетнего в моем госпитале, только потому, что тот по фински в бреду балакал. Не судьба была у его родителей поинтересоваться, какие языки знает их сын.

На подколку Леонова Гладышев промолчал, только пожал плечами. Не будет же он раскрывать внутреннюю кухню их службы. И то, что его непосредственный начальник полковник Жуков уже выдвинул стройную гипотезу о внедрении вражеского агента в ряды вооруженных сил Советского Союза и вся эта теория основывалась лишь на докладе одной из медсестер, сообщившей особисту госпиталя, что поступивший больной бредил на иностранном языке, похожем на финский. Сотруднику особого отдела удалось записать на магнитофон несколько бредовых высказываний. По заключению специалистов, действительно больной разговаривал на финском языке, иногда переходя на шведский и английский. Никакой полезной информации в его высказываниях не нашли. Бред ревности, такое заключение сделал компетентный переводчик.

Однако полковник Жуков посчитал весьма подозрительным тот факт, что за время службы сержант Красовский никогда не заявлял о знании трех иностранных языков. Поэтому приказал взять фигуранта в разработку. И даже установить у него пост для наблюдения. Последние полтора месяца перед тем, как придти в себя Красовский больше ничем себя не проявлял. Смотрел непонимающими глазами по сторонам и находился практически в сопорозном состоянии. Так, что две короткие магнитофонные записи оставались единственной основой для фантазий Жукова. Почему не была проведена подробная беседа с родителями сержанта, Гладышев не знал. Но сейчас он был очень доволен результатом допроса. У него в кармане появился еще один довод для того, чтобы спихнуть старого дурака, полковника Жукова на пенсию. Естественно чужими руками.

На следующий день после визита следователя меня из вип-палаты одиночки выселили и сняли пост охраны. Из травмы перевели в терапию, и теперь я лежал в большой шумной компании молодых парней. Трое из пяти были симулянтами и бойко делились друг с другом опытом, как надо дурить врачей. Больше всего меня впечатлил ленинградец Саша Васильев, регулярно глотающий крохотные кусочки карбида кальция, чтобы получить язву желудка и комиссоваться. Со мной эти ребята практически не контачили. Видимо моя уродливая физиономия на раз отбивала желание пообщаться. Да и мне не хотелось особо с ними разговаривать. Слушать их наивные разговоры было смешно. Я был уверен, что лечащий врач видит насквозь их ухищрения, но вынужден соблюдать процедуру освидетельствования. Двое других парней, болеющих по-настоящему, уже были комиссованы и должны были через день другой уехать домой. За две недели мои соседи несколько раз менялись, но тяжелых больных к счастью в нашу палату не направляли.

Как ни странно, но следователь ко мне так и не приходил до момента выписки из стационара. Видимо, все вопросы решились без моего участия. Тринадцатого августа я вышел из здания госпиталя и пошагал в сторону автобусной остановки. В кармане гимнастерки лежало пятьдесят рублей и проездные документы.

Люде я так и не написал. Даже не знаю почему. Для себя я все же нашел объяснение, якобы не хочу портить жизнь любимой девушки, своей изуродованной физиономией. Но, наверно, имелась и другая скрытая причина, в которой не хотелось признаваться самому себе. Уверен, Люда приняла бы меня и в таком виде, но вот не решился и все дела, не хотелось портить жизнь любимому человеку.

Волосы на голове немного подросли, а зеленку, которой медсестры от души мазали заживающие швы, удалось отмыть в душе. Но шрам и кривой приплюснутый нос никуда не делись так, что внимание граждан на улицах мне было обеспечено. Да и не только граждан, пока добирался до Московского вокзала, два раза останавливал военный патруль им, понимаешь, было интересно, откуда и куда попадает такой «красивый» солдатик. Тем более, у меня даже чемодана не имелось, и шел я налегке. После аварии тот со всеми немногими вещами и дембельским альбомом исчез в неизвестном направлении. Не исключено, что остался валяться в той канаве, куда нашу буханку выкинуло с дороги. Я особо не расстроился потерей, вернее, вообще не расстроился, тем более что каптенармус в госпитале подобрал мне слегка поношенную, бэушную пш, старого образца.

Надо сказать, отвык я от улиц, заполненных людьми. В последние годы жизни прошедшие на калифорнийском побережье я редко выбирался в большой город. А сейчас ясным солнечным днем навстречу шли сотни людей, разных, молодых старых, но в большинстве своем улыбающихся и довольных жизнью. Им до меня не было никакого дела, собственно, как и мне до них. Особенно это было заметно на эскалаторе в метро, где, спускаясь, невольно вглядываешься в лица поднимающихся наверх людей и понимаешь, что больше никогда их не увидишь.

Шагая по Невскому проспекту, периодически читал висевшие тут и там кумачовые лозунги с призывами типа «Слава КПСС» и грустью думал, что придется их снова читать еще почти двадцать лет.

На вокзале я сразу прошел к военной кассе. По проездным документам, уволенному в запас срочнику, полагался билет в общем вагоне. Но мне такой вариант совсем не улыбался. Поэтому без колебаний решил доплатить небольшую сумму и доехать до Петрозаводска в купейном вагоне.

Взяв билет, вышел на улицу так, как в зале ожидания было душно. На улице все же дул легкий ветерок и, несмотря на палящее солнце, дышалось легче. Все-таки длительное пребывание в госпитале сказалось, ноги налились непривычной тяжестью, поэтому хотелось присесть где-нибудь в тенечке и отдохнуть. До прибытия состава оставалось еще три часа. Купив два пирожка с мясом и бутылку крюшона, я уселся на скамейку и с удовольствием принялся за еду, выбросив на время все проблемы из головы.

– Приеду домой, отдохну неделю, а затем уж буду думать, чем заняться.

Пирожки пошли на ура. Еще бы! Последние годы жизни пришлось соблюдать строгую диету, в которую жареные в масле пирожки не входили. Не входили они и в меню госпиталя, в котором я провел последние три месяца.

Моя уродливая физиономия некоторым образом сейчас помогала оставаться в одиночестве. Вплотную ко мне никто не садился. Увидев свободное место, к скамейке устремлялись проходящие пассажиры, но, рассмотрев такого симпатичного меня, сразу теряли энтузиазм и двигались дальше. Зато очередной военный патруль меня не пропустил. Вояки прилетели на военную форму, как мухи на мед. Но, проверив документы, сразу оставили в покое.

Когда подали состав к перрону, я оказался в числе первых пассажиров. В купе, когда туда зашел, было еще пусто. Усевшись у окна, я ждал своих попутчиков, надеясь, что в соседях не появится ни детей с крикливыми мамашами, ни говорливых старушонок. Повезло. Как по заказу в купе зашли три симпатичные девушки. Понятия не имею, на сколько лет они выглядели. Для меня уже давно все женщины младше сорока казались девчонками. Они смеялись и что-то громко обсуждали, заходя в купе, но, увидев меня, резко замолчали. Наступила неловкая пауза. Усевшись напротив, девицы сдвинулись плотней друг к другу, и только искоса кидали на меня боязливые и любопытные взгляды. Так мы и просидели до отправления.