Александр Санфиров

Не сомневаюсь, со стороны, кому-то покажется, что можно только радоваться, узнав, что ты сможешь прожить еще одну жизнь. Но мне сейчас просто хотелось умереть. Шок от произошедшего был слишком силён.

Похоже, мой вид оставлял желать лучшего, потому, что Сережка Грязев беспомощно оглянулся по сторонам, как будто хотел увидеть еще кого-то, а затем просто вышел из помещения. Почти сразу после него в палате появился наш полковой врач.

Если сложить обе мои прошлые жизни, то прошло более ста тридцати лет, как я закончил службу. Поэтому как зовут нашего эскулапа, забыл напрочь. Да и не только его. Как еще Грязева вспомнил, не представляю. Хорошо, что у военных есть звание, и можно обратиться к офицеру просто, товарищ лейтенант.

– Ну, что, сержант, оклемался? – сочувственно спросил тот.

Буря эмоций, бушевавшая в мыслях с момента появления в этом мире, помешала сразу ответить на этот вопрос.

Пока собирался с духом, лейтенант, все еще разглядывая меня, констатировал:

– В общем, товарищ Красовский, хреново ты выглядишь, поэтому поступим следующим образом, сегодня отправляю в госпиталь на обследование двух салаг из весеннего призыва, заодно возьму и тебя с собой. Вижу по твоему хабитусу, что в себя ты еще не пришел. Вот в госпитале коллегиально и решим, что с тобой дальше делать, лечить, или домой отправлять.

Никто у меня согласия спрашивать не собирался и через пару часов я уже грузился вместе с двумя рядовыми в санитарный уазик. Моих возражений никто не слушал, тем более что я действительно чувствовал себя плохо. Дико болела голова, и шумело в ушах.

Въедливый лейтенант заставил нас улечься на носилки, четыре штуки которых в салоне были закреплены по стенкам.

С трудом, забравшись на верхние носилки, прикрепленные под потолком, я повернулся к стене и попытался задремать. На нижних носилках устроились двое салаг, счастливых оттого, что у них заподозрили серьезные болячки, у одного ревматизм, а у второго обострение язвы желудка, и сейчас парни вполголоса обсуждали, комиссуют ли их из армии с такими заболеваниями. Я вполне мог бы их просветить в этом вопросе, но было просто не до них.

Сейчас я лежал и думал, как поступить и чем заняться, но в мыслях возвращался к одному, неужели и эта жизнь снова приведет к закономерному финалу – очередному осознаванию себя в палате медсанчасти в мае 1972 года.

Мерный рокот мотора действовал, как колыбельная, и меня начало клонить в сон. Однако поспать так и не довелось. Неожиданно машину повело в сторону. И через долю секунды мы уже кувыркались внутри кузова. Меня легко вытряхнуло из носилок, а после удара о какую-то железяку, в глазах вспыхнули искры, и больше я ничего не помнил.

Сколько прошло времени не знаю. Очнулся я в больнице. Понял это лишь по специфическому запаху, поскольку глаза закрывала марлевая повязка. Попробовал шевельнуться, и сразу правый бок прострелила острая боль. Я невольно застонал и тем самым обратил на себя внимание медицинского персонала.

– Больной, лежите спокойно, вам нельзя шевелиться, – кто-то моментально сообщил мне прямо в ухо.

Услышав скрипучий женский голос, сразу нарисовал в воображении тощую старуху с лицом бабы-яги.

– Скажите, пожалуйста, где я нахожусь, и что произошло? – прохрипел я, с трудом ворочая пересохшим языком.

– В свое время все узнаете, больной, – сообщил все тот же голос. После чего скрипнула дверь и я, похоже, остался один. Из коридора донесся взволнованный вопль.

– Борис Александрович, Красовский пришел в себя, спрашивает, где он находится!

Но в помещении, где лежала моя побитая тушка, было тихо, из чего я заключил, что соседей у меня не имеется.

В голове, тем временем немного просветлело, и я сразу принялся размышлять о своей странной судьбе. Размышления были невеселые. Похоже, мне грозит судьба фантастических персонажей, попавших во временную петлю? А триггером к её срабатыванию являлась моя смерть. Итогом полубредовых раздумий стал вывод о том, что придется мне жить еще одну жизнь, и никуда от этого не уйти. Потому, как попытки расстаться с такой жизнью раньше времени, приведут к знакомому финалу.

Погрузившись в печальные мысли, я не заметил, как заснул, не подозревая, какие страсти кипели в кабинете начальника госпиталя полковника Леонова.

Последний сейчас восседал за роскошным письменным столом, на котором под стеклом помимо графика работы персонала, лежала его старая фотография, на ней он еще лейтенантом медслужбы стоял в обнимку с другим лейтенантом, будущим министром обороны, маршалом Гречко.

Леонов устало наблюдал, как молодой полковой врач в\ч 185613 в третий раз рвет недописанный рапорт. Кроме него за тем наблюдали еще два присутствующих офицера, майор и капитан. Даже без чтения удостоверений, по их лицам можно было догадаться, к какому роду войск они относятся.

– Итак, товарищ лейтенант, отложите в сторону ваши бумажки и расскажите подробно еще раз все, что случилось 24 мая в расположении вашей части, только факты и больше ничего, – скомандовал майор. Он кинул извиняющий взгляд на начальника госпиталя и сказал:

– Лев Михайлович, могу я попросить вас оставить нас одних.

Леонов нахмурился, посмотрел на фотографию под стеклом, как на спасательный круг и, набравшись бодрости от лицезрения бывшего приятеля, министра обороны маршала Гречко, раздраженно произнес:

– Товарищ майор, скажу откровенно, вы меня достали конкретно. Второй месяц мурыжите госпиталь, персонал при виде вас во все стороны разбегается. Ну, бредил парень, говорил на каком-то языке, так вы из этого целую шпионскую эпопею раздули. Короче, я вас покидаю на час, и делаю это в последний раз. Кстати, могу вас обрадовать, парнишка сегодня пришел в себя. Думаю, еще несколько дней и можно будет его опрашивать. Лечащий врач сегодня определится точнее.

Тут полковник ухмыльнулся и добавил:

– Уверен, что пострадавший доступно объяснит вам свое знание финского, или еще какого там языка и вы, наконец, успокоитесь и займетесь более важными проблемами, чем бредовые высказывания больного, получившего тяжелую черепно-мозговую травму.

Когда я очнулся во второй раз, повязка на лице, к счастью, уже отсутствовала. Поэтому можно было без труда определить, что лежу в одноместной больничной палате и на настоящий момент, кроме меня никого в ней не наблюдается.

Осторожно повернувшись на бок, с удивлением обнаружил, что моя исхудавшая, бледная, левая рука покрыта следами множественных инъекций. Правая рука оказалась точно в таком же состоянии. А стойка капельницы стоявшая рядом с кроватью, объясняла ситуацию.

– Интересно, сколько времени я здесь нахожусь? Уж точно не день и не два. Все вены распахали медсестры, тренировались на мне что ли? – подумал я. Интуиция подсказывала, что времени с момента аварии прошло немало.

– Хорошо, хоть не видел этого издевательства над собой, уколы кривыми и тупыми иголки, и манипуляции прочим инструментарием этого времени, – подумал я.

Попытавшись сесть, со стоном откинулся назад на подушку.

– Перелом нескольких ребер справа, как минимум, основное – черепно-мозговая травма, по мелочи ушибленные раны головы и так далее, – гласил поставленный сам себе диагноз.

Оглядывая палату, обнаружил, что над раковиной на стене висело небольшое зеркальце и мне сразу захотелось глянуть, как я выгляжу после аварии.

Вторая попытка подняться оказалась более успешной. Правый бок чувствительно кольнуло, но я уже знал чего ожидать, поэтому, не обращая внимания на боль, осторожно встал и поковылял к умывальнику.

– Блин! Ну и рожа! – подумал я, увидев свое отражение. Неровный бугристый шрам начинался под правым глазом доходил до верхней губы и слегка подтягивал её вверх, так, что в неплотно закрытом рту просматривались кончики зубов. Нос был деформирован и свернут влево.